Цена свободы

Он родился в тысяча девятьсот пятом году, тринадцатого января. Здоровьем не блистал, слабеньким рос, но был спокойным, ночью всем выспаться давал. Нелегко жилось родителям, бедность сильная, ему и двух не было, как родители его на деда оставили, а сами на заработки подались, мать в кухарки, а отец так, в работники, что прикажут то и делал. Да и у деда не из лёгких работа, вальщиком валенок был. Попробуй-ка, поваляй. Выпить любил крепко. Дед однажды не досмотрел, накормил Василия чем-то, он и запоносил с кровью, чуть не помер. Бабушка-повитуха вылечила, бывало, малыша по другим людям отдавали, где только ему ни приходилось ночевать, даже в хлеву, в яслях, с овцами и коровами.

Вспоминает Василий Николаевич: «Как-то на масленицу все собрались и гуляли, праздник отмечали. Вдруг драка началась, шум, суматоха, крик, мужики накинулись на деда моего, отволтузить захотели. В ход даже пускали железные прутья с острыми наконечниками, у мамы на руках Ванечка, совсем грудничок, она его старшей дочке сунула, сестрёнке моей, а сама за деда заступаться ринулась, ну и я за ней, а мне три, не больше. Помню всё, сам такой памяти удивляюсь. Отцов брат тоже ринулся деда выручать с железной тростью, да так получилось, что нечаянно острым концом трости прямо в меня чуть пониже глаза попал. Кровища фонтаном, я упал. Кто-то кричит: «Парнишку убили!» Ко мне все кинулись, так драку я и прервал, а то бы неизвестно, чем закончилась. Ещё вспоминается один случай, мне и пяти не было, отец работал на заработках на французском заводе, на тачке уголь к печке подвозил, а мать у богатых людей поденно работала. Ближе к вечеру я и отправился мамку встречать, а дядя Данила с водопоя лошадей гнал. Я хотел дорогу перебежать, а за мной лошадь погналась, упал я, она копытом несколько ударов нанесла и рубашку на мне порвала. Я у дяди Данилы на руках сознание потерял, но всё обошлось. И что на лошадь нашло?.. А одно время мы жили на квартире у тётки Милехиной, недалеко находился искусственный пруд, так я там чуть не утонул, девчонки наврали, что возле них мелко, я и нырнул к ним. Тонуть стал, хорошо дом рядом, папка прибежал, а я уже из сил выбился, воды нахлебался, папка меня спас, за ноги поднял и давай трясти. Все перепугались тогда. С неделю мне плохо было, и голова болела, и тошнило. Потом, когда поправился, поехал с дедушкой Иваном в поле помогать. Дедушка косил, а мы с дядей Степаном собирали к валкам колосья. У деда был свой дом и своё подсобное хозяйство, лошадь, две коровы, гуси, куры. Помимо валяния валенок дед ещё сезонно валял холсты, шляпы. Труженик был дед и меня к работе приучали, в свои семь лет я уже был нанят пастухом, пас корову с телком у одних людей. Не деньгами они рассчитались, а купили мне две рубахи ситцевых и двое штанов. За пять месяцев работы я получил от хозяина два рубля семь с половиной копеек. Помню, как был радёхонек первому заработку.

Хозяева очень хорошие попались, жалели меня, не обижали. И я на совесть поработал. Дядя Ваня, хозяин, так расщедрился, что купил мне шапку и штиблеты, за благодарность моих родителей и я поклонился ему в ноги, таков был обычай. На следующий год меня наняли пастухом к более богатым людям. Они жили в степи за Демидовым хутором, сейчас на этом месте стоит город Волжский. У хозяина одной земли было только двадцать десятин, а рабочего скота — восемь верблюдов, с десяток лошадей с маленькими жеребятками, тридцать дойных коров, десять пар волов. Меня наняли с апреля по сентябрь. За это хозяин должен был заплатить пять рублей деньгами, два фунта шерсти на валенки, три фунта белой шерсти, две рубашки и купить ткани на пару штанов. На работе всё носить хозяйское с головы до ног. Семь человек на хозяина работали, и мужчины и женщины. Худощавый, но рослый парнишка пас крупный скот и овец. Я телят и верблюдов, отдельно от того пастуха. Хозяин-кулак был очень свирепый, но, думаю, только к маленьким и беззащитным. Помню, пригоню телят и верблюдов к водопою, но точного времени не знаю, часов-то у меня не было. Так определял: если животные тянутся к водопою и солнце высоко, я и думал, нужно скот гнать на водопой. Однажды напоил животных и только хотел от колодца отойти, чтобы гнать в хутор, а хозяин натравил на меня собак. Собака на меня набросилась здоровущая, я сразу в обморок упал. Кобель, понюхал меня, зарычал, оскалил зубы, заднюю ногу поднял, на меня пописал, отбежал на сажень и землей задними ногами меня обсыпал. Время обеда, я хочу отдохнуть, только лягу где-нибудь в тенечке под навесом или под деревом, а у хозяина было двое детей, двойняшки, моего возраста, они на лестницу залезут на высоту более сажени и оттуда бросают большое железное острое шило. Оно воткнется мне в спину или в голову, и я вскакиваю, как ужаленный, и весь в крови. Плачу, а хозяйка скажет: «Петя и Лена с тобой играют, а ты орешь как резаный, все засохнет на тебе как на собаке». Так говорила бабушка хозяйки. Был пастух, который пас крупный скот и овец, звать его Иван, ему лет восемнадцать было, а то и того меньше, он часто на пастбище поздно вечером засыпал, и меня посылали ночью его искать и собрать весь скот по степи. Я с горькими слезами хожу по степи, ищу его и скотину, весь измученный упаду без сознания и усну. А утром меня хозяин так кнутом опояшет, я вскачу как ошпаренный и тут же описаюсь. Спал я на подстилке, под голову клал портки и фуражку, укрывался мешком, а когда мешка не было — раскрытый спал. Однажды хозяин кнутом так разбудил пастуха Ивана, тот как вскочил и схватил дубинку, да врезал хозяину по плечу. После этого хозяин взрослых рабочих бить боялся, а надо мной издевался.

Тринадцатый и четырнадцатый год были сильно урожайные, много хлеба уродилось. Хлеб возили на Волгу в село Быково Астраханской губернии. Расстояние от нашего хутора до села Быково семь с половиной вёрст. Хозяин туда стал транспортировать хлеб. Нагрузит восемь подвод с верблюдами, на каждую подводу загружали пятьдесят пудов пшеницы, сделали мы четыре-пять рейсов. Возил хлеб я с хозяином. Когда хлеб продаст, я один еду на восьми верблюдах на хутор, а хозяин остается в Быково, загуляет там. Однажды ехал из села Быково на хутор и в полночь меня захватил дождь с сильным градом. Промок до костей. Руки мои не могли управлять вожжами, а у меня было восемь подвод. Пустил их на самотёк, когда пошел град, некоторые верблюды, не обросшие ладом шерстью после весенней стрижки, пострадали от града. Я сидел на передней подводе. Дорога шла через хутор, от села Быково тридцать пять верст, где мы всегда останавливались, чтобы попоить и покормить верблюдов. Мой вожатый верблюд свернул прямо в хутор к дому. Собаки подняли такой лай, несмотря на сильный дождь, а град уже перестал, вышел хозяин хутора стал спрашивать, кто заехал и какая нужна помощь. Я был в одной ситцевой рубашке, мокрый до костей, избитый градом, так сильно промокший, шевельнуться не мог, не то чтоб слово сказать. Мужчина в годах глянул на меня и говорит, знаю я этого парнишку, погибает он. Схватил меня с подводы на руки, ростом я был несколько вершков от земли, мне тогда и восьми не было. В избу занёс. Поднялись две бабушки старенькие и еще мужчина. Зажгли огонь, моих верблюдов выпрягли, поставили их в затишье, сена дали, а мне стали руки и ноги оттирать, в чувство приводить. Напоили горячим молоком, все с меня мокрое сняли, надели сухое свое. У них как раз были два мальчика, такие как я. Уложили спать, хозяева так и не легли, стало рассветать. Солнце поднялось, меня с трудом разбудили — хотелось спать. Накормили, были всякие расспросы. Рассказал я им про свою горькую жизнь, а самому было обидно и больно. Женщины даже заплакали, и я не смог сдержать своих слёз. Заплакал. Стал собираться в дорогу, надел свою одежду и на меня ещё бабушка надела второе белье хорошее, моё всё было изрядно поношено, в заплатах, потом запрягли в телеги верблюдов, и я поехал на свой хутор, а впереди ещё много вёрст. Дорогой выпрягал верблюдов для кормежки, и сам хорошо покушал, ведь мне бабушка в дорогу напекла сдобных пампушек и сварила яичек. Не смог я долго у этого хозяина работать, не выдержал его побоев, знал и о том, что он однажды одного нанятого рабочего насмерть забил. В удачный момент поклонился матушке-земле четыре раза и пошел на знакомую дорогу.

Более двадцати вёрст нужно было пройти, пошёл по дороге к тетке Алёнке на Демидов хутор. Много чего испытал пока шёл, а передумал и того больше. Этот хутор и сейчас существует, там колхозная бригада есть. К тетке Алёнке пришёл весь грязный, уставший, голодный, конечно. В голове, рубахе и штанах вши. Встретили меня хорошо, много мы с ней пролили слез. Тетушка жила хорошо. Но на своих родителей я обиды не держал, они сами ходили в работниках: брат Ваня, сестра Маша, Паша, Наташа и Вера, они не видели такого, что пережил я. Мне судьбой написано, потому что я родился в три часа ночи, крещен тринадцатого числа. И когда дьячок записывал меня в книгу рождения, нарекал мне имя, то сказал, этот ребёнок родился под несчастливой звездой. Это мне поведал перед смертью мой крёстный отец, хорошим другом у отца был, рассказал, как меня крестили. После моих мытарств к моим родителям заявился хозяин. Отец хотел подать на него в суд, но какой может быть суд между бедным и богатым. Хозяин всех подкупил, и мы с отцом могли остаться ещё и виноватыми. Отец за меня получил пять рублей за четыре месяца, и всё. Отец мой не имел своей мастерской, он был мелкий кустарь, валял валенки и другие изделия, поэтому и приходилось ходить по найму. Работал у купчихи Клюевой по валке валенок. Шесть рублей за неделю получал. Работал на заводе французском, ныне завод «Красный Октябрь». На тачке подвозил уголь к печам и разгружал его из вагонов. Он работал с раннего утра и до поздней ночи, мы его почти и не видели дома. Но хочу сказать, что жили не так уж и плохо. Отец зарабатывал не меньше пяти-шести рублей в неделю, и нам на пятерых хватало, мы умели экономить, а продукты стоили примерно так: мука один пуд белая второго сорта стоила один рубль, размольная восемьдесят копеек пуд, мясо баранье семь-девять копеек фунт, говядина пять-семь копеек. Сахар кусковой одиннадцать копеек фунт, хлеб печеный ржаной полторы копейки, белый хлеб две-три копейки фунт, булка французская три копейки. Хлеб продавали по разным ценам, когда он был свежий, мягкий, теплый — одна цена, а когда остается на второй день, цена падала наполовину. За квартиру платили один рубль за месяц, но сами делали ремонт.

В тысяча девятьсот пятнадцатом году отца взяли на войну, а в октябре шестнадцатого года он погиб под Краковом. Нас с братом отдали в детский дом. Там нас учили грамоте, где окончил пять классов начальной школы. Помню, в двадцать первом году всех детей из Ленинска эвакуировали в город Царицын, так как был сильный голод и свирепствовал тиф, люди, в основном дети, умирали. Нас было человек сто, а то и больше. Через два месяца я заболел тифом в легкой форме. Жуткая картина часто всплывает в моей памяти, помню, как я рано утром смотрел в окно и видел страшное. Подъезжала карета, крытая брезентом с черным крестом, и бросали туда голых застывших мертвых ребятишек из сарая. Восемь-десять трупов через день, как я не попал и уцелел, просто до сих пор удивляюсь. А по умершим такой страшной смертью детишкам и сейчас пробегает по телу дрожь. Это святая, страшная правда. Но и из тех мест я умудрился сбежать, добраться до своего деда Ивана. Нелёгким был мой побег, но удался.

Мать была в Ленинске, вышла из больницы, переболела тифом. Она была активной при спасении детей, и её устроили в детдом кухаркой. Она готовила для маленьких детей. Начинала с грудничковых деток до пятилетнего возраста. Это бывший дом священника Горохова по улице Ворошилова. В те годы многие детей рожали и подкидывали в детские дома. Я пришел в Ленинск и нанялся работать к кулакам. Работал то у одного, то у другого, и каждый норовил меня обмануть. Короче, работал только за кусок хлеба. Остановился я в Житкуре, здесь и женился на Вере Ященко, прожил с ней чуть больше года, умерла от порока сердца.

В Житкуре я работал делопроизводителем в обкоме, союзе лесного и сельского хозяйства. Жил на квартире у Ивана Стеганцева. У него были три дочки и один сын. И одна из дочек, Катя, стала моей женой.

А получилось это так: Катю мать послала в погреб за капустой, огурцами. Она всё положила в большую чашку и стала вылезать по лестнице из погреба, а я как раз шёл мимо погреба. Зовёт меня:

— Вася, пожалуйста, помоги, возьми чашку с капустой, а то мне тяжело держать.

Я подскочил и сказал шутливо:

— Помогу, если пойдешь за меня замуж.

— Пойду, — согласилась она, и я взял чашку. Получается, что я ей в погребе предложение сделал. С Катей повенчались в церкви в январе двадцать седьмого года, а зарегистрировались через год, так как ей тогда не было и семнадцати лет. Некоторое время я работал в магазине казначеем, затем работником прилавка. Родители Катины одного возраста, её мать была замужем второй раз. Первый муж работал ночным сторожем у кассы правления, и был убит ночью, а касса-сейф с деньгами была похищена.

У нас с Катей родился первый сын Леша, второй сын родился в Ленинске. Потом родились две дочки-погодки. Одна прожила десять месяцев, вторая год, умерли от дизентерии и ангины. В сороковом году девятнадцатого января родилась дочка Лида в селе Житкуре. Сейчас этого села не существует. Не могу вычеркнуть из памяти самый тяжёлый тридцать третий год, произошла коллективизация. Люди умирали с голоду. Ели всё: собак, павших животных. Из трав — болотные корешки, лебеду, подорожник, горчичную макуху, жмых. Была большая смертность детей, стариков, свирепствовала спекуляция всевозможными продуктами.

На базаре продавали вареные щи, бульоны из картофельной кожуры, тут и оладьи из горчичного жмыха и просяной шелухи, блинчики и пышки из корешков лебеды и других травяных примесей. Холодец в основном готовили из голов и ножек собак и павших животных. Голод заставлял употреблять в пищу всю эту гадость. Моя семья от этого была избавлена, да и многим мы помогали, детям-сиротам и старикам. Я был противником, чтобы наживаться за счёт людей, которые попали в такую беду. Моё детство прошло в недоедании и в бедственном состоянии. Моя мама, я и жена делились последним куском хлеба. Перед народом мы чисты совестью. Нельзя не упомянуть, как мы работали в совхозе «Красный Октябрь» в эти страшные годы. Совхоз выкармливал свиней, занимался бахчеводством и выращивал ячмень и пшеницу, держали молочных коров сто голов. Я в этом совхозе работал фуражиром на свиноферме. Катя — свинаркой. Вот тут мы ели хорошо. Свиней кормили добротными продуктами: кукурузой, рыбой свежей и соленой, привозили из столовых завода «Красный Октябрь». Вспоминается такой эпизод, когда были скошены пшеница и ячмень, а косили косилками, конечно, была потеря колосков в поле. По полю ходили наши животные. Сюда же приходили из города многие женщины и дети, собирали колоски, и у нас была организована легкая кавалерия, в том числе и я. Однажды мы на поле поймали женщину и двух детей с сумочками, в них были собраны колоски. У женщины чуть больше килограмма, а у детей совсем понемногу. Было такое постановление: за каждый килограмм зерна или колоска давали три-семь лет, как за воровство социалистической собственности. И вот эта женщина попала под это постановление, а что животные ходили по полю, это ничего, какое было жестокое время.