Цена свободы

— Нет, Валентина, помощь нам уже не нужна, а вот на прощание мы вас приглашаем. Он часто вспоминал Александра Ивановича Панова и вас тоже.

— Конечно-конечно, мы обязательно придём.

И я записала, в каком храме будет отпевание. Тут же перезвонила Александру, поделилась печальной новостью и где и когда будет прощание. Где находится Троицкая церковь, честно сказать, я не знала, в Томске много храмов, и лишь в некоторых из них я была. С Александром встретилась в назначенном месте и быстро пошли в нужном направлении. Почему быстро? Да потому, что в этот день, как назло, ударил мороз.

— Саша, а мы точно идём туда?

— Ну да, ты же мне сама сказала: Троицкая церковь, вон она совсем близко. Купола церкви действительно уже виднелись, и совсем скоро мы чуть было не зашли в неё, но, подойдя ближе, вывеску увидели другую. Увы, всё-таки мы попутали, пришли не туда, но время позволяло, и хорошо, что церкви друг от друга находились недалеко. Однако когда пришли, уже шла панихида по усопшему, люди стояли с зажжёнными свечами, и хотя мы с Александром у Юрия дважды были дома, из близких ему людей я никого не узнавала, народу было немного, скорее всего, самые родные, время такое, все в масках. Дожили, думалось мне, даже с человеком нет возможности нормально попрощаться. Юрий не выходил у меня из головы, вспоминались тёплые встречи в лито, он всегда был застенчив и скромен, не выпячивался, читал свои стихи и небольшие рассказики тихо, с интонацией, мы все прислушивались и создавали полную тишину, так как было интересно, познавательно, поучительно. Из каждого его произведения вырисовывалась картинка, умел донести свои чувства до читателя. Очень тепло отзывался о своей жене Надежде, детях и внуках. Юрий с Надеждой прожил полных шестьдесят лет, их крепкая семья была примером для друзей и соседей. И вот совсем скоро закроется крышка гроба, и Юрия не будет рядом с его близкими и родными, он навсегда останется в их памяти как замечательный муж, отец, дедушка.

Мысли мои понеслись, понеслись, но остановило другое… Вслушиваясь в батюшкины слова, я вдруг услышала вместо имени Юрий — Георгий. Насторожилась, быть может, послышалось, стала ссылаться на свой слух, посмотрела на Александра, его печальный вид и запотевшие очки. Шепнула: «Может, подойти поближе», — в ответ услышала: «Запотели очки и плохо слышу». Конечно, мы пришли с мороза, а очки этого не любят. Услышав в очередной раз имя Георгий, меня разобрал смех. Вот тут-то я даже обрадовалась, что в маске, моё лицо никто не видел, подавляя истерический смех, вспоминала нелепую ситуацию. Однажды меня подвёл Володя Шаршов, он указал место прощания нашего общего знакомого, который умер совсем внезапно, и так получилось, что на прощание пришлось пойти мне одной. Там действительно я никого не знала, хотя лица у всех были открытые, народу полно, никакого масочного режима и пандемии. Я возложила цветы, потрогала ноги покойника (есть такой обычай), человек я впечатлительный, слёзы потекли сами. Прощание дело такое, тем более Володя был замечательный человек, весельчак. Даже в гробу он выглядел улыбчивым, правда, резко постарел, это так думала я. Но позже, когда успела попрощаться и ко мне подошла жена усопшего, она-то как раз и не плакала, и вообще, ни у кого не было слёз. Все выглядели отрешенно, мужчины в чёрных костюмах, при галстуках, чему я сильно была удивлена, но больше всего удивилась, когда позвонил Шаршов и извинился, мол, Валюш, попутал я адрес, где с усопшим прощаются — не тот сказал, а значит, я не с тем покойничком попрощалась. Оплакала совершенно незнакомого мне человека, но сходства всё же были. Вот в такую передрягу я попала однажды. До сих пор думаю, что же покойничка жена подумала обо мне и за кого приняла? Не знаю, что на меня нашло, но плакала я от души, навзрыд, одна… Супруга даже пригласила меня в кафе на поминки, я скромно отказалась, быстро откланялась после звоночка («Я попутал…»). Неужели и сейчас мы что-то перепутали? Неужели я спутала адрес? Смотрю на Александра, смех разбирает сильней и сильней. Что же я ему говорить буду, как оправдываться? Он сейчас с запотевшими глазами плохо различит покойника, да и мне уже кажется, что Юрий был гораздо полнее, но опять же сходство есть, а мог и похудеть. Внутренний голос твердит: у тебя и тогда сходства были, однако покойничек-то другой. Снова и снова батюшка повторяет имя Георгий. Как же быть, что делать, как признаться Александру, что не туда пришли? Быть может, мы первый раз правильно пошли, нам в ту церковь надо было? Я стояла и переживала. Вот и закончилось отпевание, успокаивало то, что мы решили не ехать на кладбище и не идти в кафе. Опять же Александр поручил мне сказать в последний путь светлые слова о Юрии — так положено. Все молчат, никто не подходит к гробу. Тишина. Каждый молча прощается. Я ищу взглядом хоть одно знакомое лицо — никого не узнаю. Вроде бы одну из женщин где-то видела, но пока это ничего не решало. Мир тесен и знакомых полно. Затем батюшка подал свидетельство о смерти той самой женщине. Вот тут-то я и проявила свою смелость, просто не оставалось ничего другого, подошла и тихонько попросила свидетельство. А мысль мелькнула, вдруг спросит, для чего. Но, слава Богу, вопроса не последовало, я успела увидеть самое главное имя. Юрий! На душе стало легко, глубоко вздохнула и пошла к гробу сказать тёплые прощальные слова, сказать всем стоящим рядом, какой был светлый и прекрасный человек наш Юрий, нам многим с него надо брать пример.

После на улице Александр мне объяснил, оказывается, при крещении младенцу Юрию дают имя православного святого Георгия Победоносца.

Найдёныш

— А я своего нашла на помойке, — громко засмеялась женщина худощавого телосложения, но жилистая, на вид не старше меня. Она говорила не мне, а женщине, стоявшей напротив её кабинки. В бане мы были, я раз в год туда хожу, это когда воду горячую надолго отключают.

— Кота? — не вытерпела я, встряв в их разговор, так как по ней было видно, что ничего другого она бы с помойки и не взяла. Но вспомнился страшный случай, когда я в районе Спички, возле помойки, проходя мимо, в большом полиэтиленовом пакете нашла новорождённого младенца без признаков жизни. Страшно. Слышала спустя год, что нашли эту мамашу — нет слов…

— Ага, кота, двуногого, но с усами, — снова засмеялась женщина, уже обращаясь ко мне. Так мы и разговорились. Как говорится, познакомились в бане. Кстати, та женщина, которой Наталья и начала рассказывать про необычную находку, быстро ушла, спешила куда-то, так и не дослушав Наталью, но успев нам сказать, что с мужем своим познакомилась в бане. Банщиком он работал, так и живут с полвека вместе.

Я ей вкратце рассказала про младенца, а она поведала эту историю:

— Пошла, — говорит Наталья мне, — в магазин да попутно взяла Николая дублёнку. Почти новая, добротная, он её, можно сказать, и не носил, всё берёг, я и сама не давала лишний раз надевать, привыкли мы экономить, всё только на выход. Соседям предлагала так, дарма, да кому она нужна, сейчас пуховики в моде, а эта тяжёлая, но вся натуральная. Вот и решила снести на помойку, а сама думаю, в бак мусорный не кину, а так с краешку положу, вдруг кому и понадобится, долго рука не поднималась избавиться от неё, Николая уж второй десяток пошёл как нет, а дублёнка всё висит.

Тут мне вспомнилось своё платье, тоже берегла только на выход, так и пролежало, и мужа дублёнка лежит, может, под старость наденет, жалко же, но Наталью я не перебивала, а слушала дальше.

— Любил он её сильно, на выход-то и надел несколько раз всего. Помер. Недолго я с ним прожила, но есть что вспомнить. Слово себе дала, никаких замужеств. А тут, — подняла плечи к шее, — снова Никола, но ни кола, ни двора, гол как сокол, — быстро проговорила и медленно протянула, — но лю-ю-уб. Теперь такой родненький стал. Заулыбалась.

— А дублёнка-то ему подошла? — спрашиваю с усмешкой.

— Подошла. Я когда его увидела, подумала, что пьяный, пошатывало его, то на мусорный бак обопрётся, то так еле стоит. На, говорю, примеряй, и протягиваю дублёнку. Да кого там, он её и удержать не смог. Смотрю, а лицо-то у него восковое, скорую помощь вызвать предложила — отказался. Но мой дом в двух шагах. К себе и позвала. А он засмущался, отказываться стал, извиняться, говорит, как я такой к вам могу явиться в квартиру. Меня это и взяло — порядочность. Видать осознаёт, совестливый. Пошли, говорю, я одна живу, муж давно помер, а дочка в Питер укатила. Согласился тогда. А в квартире встал у порога и стоит. Проходи, говорю, а он опять заскромничал — да я тут, у порога постою. Стул подала, взглянула на него, а в глазах такая боль, но виду старается не подавать. Тут и у меня в грудине закололо. Заметил он и говорит, я, пожалуй, пойду, вам и без меня проблем хватает. Себе скорую вызывайте. А у меня одна дорога, я уже там, и указал пальцем вниз. Нет уж, говорю, сейчас мы друг друга лечить будем. Я не пью, отвечает мне. А я и не предлагаю, у меня другого лекарства полно. Переобувайся, сунула ему свои растоптанные тапочки, которые и выкинуть-то не жалко, и говорю, раздевайся и в ванную, мыться. Скидывай хламьё своё. Я не сказала, а скомандовала, да так строго, словно сто лет его знаю. Задумалась, а во что же я его одену, ведь после ванной он и сам не захочет свои вещи назад надеть. И говорю, я поищу, у меня кое-какие вещи от мужа остались. А сама знаю, что ничего кроме дублёнки нет, всё, что новое было, в церковь снесла, а остальное на помойку. Показала ему где мыло, мочалку дала новую, ну, думаю, выкину потом, зато человеку такое добро сделаю. Глядишь, родня одумается. По дороге от помойки к дому он мне мало чего рассказал, это потом разговорились. Короче, слышу, воду наливает, стих, значит, в ванную залез, я и шмыг к соседке. Нинка, выручай, дай самые ненужные штаны Алёшкины да рубаху какую, мысленно прикинула теперешний Николай ростом точно с Нинкиного сына. Та сходу мне тряпья накидала, которое Алёшка забраковал, модный парнишка, копается в вещах.

— А что случилось? Кто у тебя в гостях? — удивляется Нинка, знает, что ко мне очень редко родственники приезжают. И чтобы вот так, вещи попросить — такого не было.

— Да откуда я знаю, Николаем зовут, в ванной моется.

— Ты что, сдурела?

Тут я вспомнила свой случай, тоже в гости приводила одну незнакомку. Но дело до ванной не дошло, и у той было жильё. Просто накормила до отвала, вещей кучу надавала. Помогла, чем смогла.

— А если он тебя обчистит или наведёт кого?

— Не, — говорю, — он не из тех. Он другой.

— Другой? — но я ей не дала высказать её мнение, вещи сгребла и побежала. Правда, мелькнуло, а вдруг… Но вот уже седьмой год, и никакого вдруг. Мы все документы Николая восстановили, из Шегарки он.

— Я знаю эту Шегарку, мы в Лебединые жили.

— Да-да, — подытожила Наталья, кивая головой, — Лебединку мы проезжали.

В Лебединку я не успела окунуть свои мысли, так как Наталья мне стала показывать в телефоне своего Николая. Действительно, с усиками, они ему идут, и выглядит неплохо. А самое главное, они разыскали его сына. Дело в том, что когда жена Николая померла, а жили они разобщенно, каждый сам по себе, то Николай запил, затем одумался, но опоздал, сын уже в детском приюте жил более полугода, пробовал вернуть — не получилось, снова запил, с квартирой обманули — нашлись ушляки. Долгая история, описывать не буду, да и Наталья мне как-то сумбурно рассказала. Но что меня радует, это то, что сын Николая простил, не держит зла на отца, а по праздникам приезжают всей семьёй, порой оставляют внучку погостить на день-другой, Наталья с Николаем её балуют. Кстати, Николай шестой год как работает вахтовым методом и неплохо зарабатывает, а ещё резчик по дереву.

— Теперь он меня одевает, а не я его. Разве я бы себе позволила купить на свою-то пенсию такую шубёнку? Она ловко накинула на себя коротенькую норковую шубку и вальяжно расправила воротник. Я прикинула, сколько бы мне лет пришлось копить с моей пенсии на новую шубу. Вот тебе и нашла на мусорке.

Нищенка

С детства она была скромным забитым птенцом с опалёнными крыльями, летала только раз, да и то в подполье. Удачно. Там, на глубине этой зловещей ямы, в прохладной темноте, молча лёжа на спине, она почему-то увидела не побелённый потолок с синеватым отливом той комнаты, в которой и находился подпол, а светлую дыру, из которой был виден небольшой кусок неба с медленно плывущим облачком. Долго лежала неподвижно и наблюдала за ним, оно уплывало, а вместо него появлялось другое. Было интересно. Но словно по щелчку отключился этот нефантастический фильм, и вместо неба появился просто потолок. Чувствовала лёгкое жжение на позвоночнике ближе к лопаткам, а так полёт удался.

Никаких ссадин и повреждений. Кто оставил открытым подпол на тот момент, сейчас уже и неважно, но он был глубокий с огромной лестницей. Однако на протяжении всей жизни она будет помнить этот полёт, вернее, то, что увидела после него. Сколько раз пробовала задавать себе вопрос, быть может, это какая-то зрительная галлюцинация? Но опять же ей было не больше трёх лет. И откуда у ребёнка в таком возрасте галлюцинация? Больше из того возраста она, пожалуй, ничего и не помнит.

Помнит, как однажды болела скарлатиной или корью, ей тогда уже было лет пять, а её старенькая бабушка, подойдя к зыбке, просунула под подушку огромную шоколадку в яркой красочной обёртке. На тот момент девочке было просто не до сладостей, она металась по кроватке, но не плача и никому не жалуясь, ушла в какое-то забытьё, быть может, заснула. Опять же она видела, как к кроватке подошёл брат старше её на три года, сунул руку под подушку и вытащил эту огромную шоколадку. После, когда она проснулась, шоколадку не обнаружила, мелькнуло, а вдруг ей всё показалось, как то небо с облаками вместо потолка. Эту шоколадку, как и ту дыру в небо через потолок, помнит всю жизнь. Впредь ей никто не дарил таких роскошных плиток, в их многодетной семье детей не баловали. Нет, как-то в школьных новогодних подарках попадались и шоколадки, но это было совсем не то. Сахара в семье было вволю, но все знали меру, никто не позволял себе больше трёх чайных ложечек. Сыр почему-то не покупали, но к сыру я ещё вернусь, а сейчас коснусь вафли.