Цена желания

– Какую?

– Пообещай, что сделаешь.

– Что за спектакль! – Алиса не на шутку разнервничалась, но под укоризненным взглядом подруги смягчилась. – Обещаю.

– Признайся Вадиму, что работаешь в нашей больнице. Пусть он зайдет к тебе после работы. – Марина говорила, как в бреду. Словно не она, а совершенно другой человек пытался таким образом снять с себя ответственность за умолчание правды. Она подошла к окну, отвернувшись от Алисы.

– Зачем?

– Хочу его рассмотреть получше – устраивает такой ответ?

– Нет, не устраивает. Это можно сделать иначе. – Алиса потеряла терпение и взорвалась. – И к чему тебе его рассматривать? Да ты просто изводишь меня из ревности! Ты всю свою жизнь крадешься по моим следам. Ты завидуешь моим романам, моему счастью. Ты с удовольствием будешь проливать слезы, оплакивая мои неудачи, а через пришедшую радость не можешь перешагнуть! Ты не можешь пережить, что у меня наконец все складывается так, как я всегда мечтала!

Алиса кричала так громко, что Марина машинально прижала ладони к ушам. Она с детства тяжело переносила повышенный тон в свой адрес. Еще с тех пор, как мать кричала на нее, сгоняя свою досаду на дочери. Марина сразу становилась тупой, ничего не соображающей, готовой свернуться в комочек, спрятаться ото всех. Она боялась обернуться и посмотреть на Алису, не хотела видеть выражения ее лица. Почувствовав, что колени подгибаются, она оперлась о широкий подоконник. Слезы полились из глаз – от горькой обиды, от несправедливых обвинений в свой адрес.

Алиса вдруг замолчала, услышала тихие всхлипывания. Марина вытерла слезы, слыша тяжелое дыхание за спиной. В этот момент она поняла, что не станет говорить подруге о том, что та любит женатого мужчину, который попросту использует ее. Это стало очевидным после того, как выяснилось вранье Вадима по поводу родителей, его объяснение отстраненности от всего мира, позволяющее скрывать их отношения. Пусть она узнает все сама когда-нибудь, только не сейчас. Иначе Алиса снова решит, что ревность и зависть заставляют ее открыть неожиданную правду.

– Ты закончила? – глухо спросила Марина. Слез больше не было. Теперь она готова посмотреть подруге в глаза. Обернувшись, встретила ожесточенный взгляд, который с каждым мгновением теплел, впитывал нарастающее чувство вины за сказанное. Но Марине не были нужны извинения. – Теперь уходи из моего дома.

Это прозвучало настолько неожиданно для Алисы, что какое-то время она продолжала стоять, широко раскрыв глаза. Потом взяла Марину за руку, но та быстро выдернула ее, словно боясь обжечься, и отрицательно замотала головой.

– Уходи, Алиса. Я хочу остаться одна. – Та попыталась что-то сказать, но Марина остановила ее. – Больше ничего не нужно говорить. Ты сказала то, что чувствовала всегда. Прилипала, приживала – плохие слова. Ни к кому не нужно прирастать всем сердцем, никогда. Ты права в одном – нужно жить своей жизнью.

Марина снова отвернулась к окну, давая понять, что разговор окончен. Она вздрогнула, услышав громкий звук закрывшейся за подругой дверью. Медленно оглянулась, словно желая убедиться, что осталась одна. Потом на нетвердых ногах подошла к дивану и бросилась навзничь. Она не могла больше плакать, хотя такую боль ощущала впервые. Ее словно разорвало на две части, и обе истекали кровью, принося столько муки и боли, что, кажется, вынести этого нельзя. Марина подумала, что сегодня безвозвратно ушло то чистое, бескорыстное, светлое чувство дружбы и любви, которое она испытывала к Алисе. Наверняка они помирятся, не смогут они долго друг без друга, но того, что было между ними до этого разговора, не вернуть. Она обняла подушку и, уткнувшись в нее лицом, лежала, пока не уснула.

Костя в который раз обращался к Вадиму, но тот смотрел в окно и ничего не слышал. Проскурин поднялся с кресла, подошел к Белову и склонился над его столом. Вздрогнув, тот нахмурил брови и только теперь взгляд его стал более осмысленным – он увидел лицо Проскурина неожиданно близко.

– Ты что? – спросил Белов, усмехнувшись.

– Это я тебя хочу спросить. Ты витаешь в облаках, а я разговариваю сам с собой.

– Извини, задумался. – Вадим придал лицу сосредоточенное выражение. – Слушаю тебя.

Проскурин недоверчиво посмотрел на компаньона, сомневаясь, что тот действительно готов воспринимать рабочие проблемы. Внутренний голос подсказывал Косте, что голова Вадима занята проблемами совершенно иного рода. А это означает, что он не в состоянии разобраться в возникшей ситуации и ждать от него совета бессмысленно. Проскурин поправил очки, медленно возвратился за свой стол.

– Знаешь, Вадим Петрович, вот уже который день меня не покидает ощущение, что тебе не до работы. Ты выглядишь задерганным, усталым, вечно погруженным в свои потаенные мысли. Не хочешь облегчить душу? – Проскурин закурил, продолжая пристально смотреть на товарища.

– Облегчить можно только мочевой пузырь, дружище, – одаривая друга ослепительной улыбкой, ответил Вадим. – В твоих наблюдениях есть доля истины, но я не готов вести разговоры о чем-то, кроме бизнеса. Давай на работе – о работе.

– Как знаешь. Только не я один заметил, что с тобой творится неладное. Вчера Вика после ужина у вас приехала домой под впечатлением.

– Да? Надеюсь, под прекрасным впечатлением от кулинарных способностей Валюши? – закуривая, произнес Вадим.

– Это само собою. Только Валя – очень открытый, беззащитный человек. У нее на лице все написано. Что у вас происходит? – Проскурин старался поймать взгляд Вадима, а тот то опускал глаза, то мечтательно, не мигая, смотрел в окно и молчал. – Немного зная тебя, я догадываюсь… Послушай, Вадим, ты вытащил счастливый билет – такие женщины, как Валентина, рождаются не так часто. Она почти совершенна. «Почти» я говорю не потому, что вижу в ней какие-то недостатки. Просто отдаю дань придуманным мною традициям, в которых главное правило – нет на свете ничего и никого идеального.

– И в этом ты абсолютно прав, – выпуская мощную струю дыма, сказал Белов.

– Не нужно усложнять жизнь себе и близким.

– Ты считаешь, что вправе осуждать меня?

– Ни в коем случае. Я – не твой духовный отец. Только если бы ты жил сообразно своим принципам и желаниям, твое лицо не стало бы маской постоянной озабоченности и напряженности.

– Хорошо, я постараюсь выглядеть, как счастливый молодожен в первые дни медового месяца, – поправив узел галстука, ответил Вадим.

Костя уже жалел, что затеял этот разговор. Как всегда, поддался уговорам Вики, которая очень тепло относилась к Вале и заметила не свойственную той, плохо скрываемую грусть, озабоченность. Да и атмосфера в доме Беловых необъяснимо изменилась – Костя тоже это почувствовал. Если раньше во время неожиданных или запланированных застолий время текло незаметно и уходить не хотелось, то в день годовщины свадьбы Вали и Вадима все было иначе. Вике было до того неуютно, что она несколько раз порывалась сделать Косте знак о своем желании уйти. Он понимающе кивал головой, но как только она собиралась это сделать, встречала взгляд Вали. Ее серо-зеленые глаза смотрели прямо и не смеялись, как раньше. В них были отчаяние, тоска, одиночество. Она словно просила не покидать ее в такой день. Вадим слишком много говорил, стараясь выглядеть веселым и беззаботным, но Вика была уверена, что не ошибается: в этой семье все идет под откос. Они плохо разыгрывали благополучие. Только Димка был искренним в своей радости по поводу приема гостей.

И Проскурины, и Вороновы не могли не поздравить Валюшу и Вадима с их праздником. Их приход был само собою разумеющимся, точно так же, как и родителей Вадима. Им здесь всегда были рады. Конечно, Вале было приятно, что друзья не забыли о ее празднике. Особенно младшему Белову нравилась необычная суета и шум. Димка по полной программе получал знаки внимания ото всех. Он намеревался на следующий день похвастать в детском саду о прекрасно проведенном времени и показать свои новые игрушки, подаренные ему дядей Костей и дядей Игорем. Мальчик слышал, что за столом поздравляли маму и папу, но решил, что есть такой удивительный день, когда дарят подарки всем. Он недолго раздумывал над этим, собираясь вечером все выяснить перед отходом ко сну.

Родители Вадима собрались уходить первыми. Галина Матвеевна целовала Валюшу, приговаривая, что счастлива, зная, какая замечательная женщина стала женой ее сына. Она несколько раз в разных вариантах повторила это за столом, потом объявила во всеуслышание, что считает Валю своей дочкой. Из уст свекрови это звучало искренне, и Вика даже немного позавидовала таким отношениям. У нее с матерью и отчимом Кости такого взаимопонимания и поддержки не было.

Потом собрались домой Вороновы, а вслед за ними – Проскурины. Когда Вика с Костей вышли от Беловых, они молча спускались по лестнице, потом так же без слов ловили такси. Уже в машине Вика спросила: