Ценой потери

— Что ж, прошу прощения, — сказал Куэрри.

— Человек должен хоть немножко во что-то верить, не то сматывай удочки.

Кто-то шел вниз по лестнице и споткнулся на повороте. Это был Рикэр. В руке он держал книгу в ярко-красной мягкой обложке. Его пальцы, скользившие по перилам, дрожали, то ли от малярии, то ли от волнения. Он остановился, и с ближайшего кронштейна на него уставилась ухмыляющаяся, щекастая рожица лунного человечка. Он сказал:

— Куэрри.

— Здравствуйте, Рикэр. Ну, как вы себя чувствуете? Лучше?

— Я отказываюсь понимать, — проговорил Рикэр. — Кто угодно, только не вы…

Он замолчал, судорожно подыскивая готовые штампы — штампы из романов «Мари Шанталь», а не те, которые были привычны ему по богословской литературе.

— Я считал вас своим другом, Куэрри.

Оранжевая ручка застрочила что-то очень уж деловито, а синяя голова нагнулась над конторкой слишком низко.

— О чем это вы, Рикэр? — сказал Куэрри. — Давайте лучше перейдем в бар. Там мы будем более или менее одни.

Паркинсон двинулся было за ними, но Куэрри стал в дверях, загородив ему дорогу. Он сказал.

— Нет, Паркинсон, это не для вашей «Пост».

— Мне нечего скрывать от мистера Паркинсона, — сказал Рикэр по-английски.

— Как вам угодно.

Дневная жара прогнала из бара даже бармена. Бумажные цепи свисали с потолка, точно водоросли. Куэрри сказал:

— Ваша жена звонила вам после завтрака, но у вас никто не ответил.

— И не удивительно. В шесть утра я был уже в дороге.

— Я очень рад, что вы здесь. Теперь мне можно уехать.

Рикэр сказал:

— Отрицать бесполезно, Куэрри. Бесполезно. Я был в номере моей жены — в номере шестом, а ключ от седьмого у вас в кармане.

— К чему такие глупые, скоропалительные выводы, Рикэр? Даже по поводу полотенец и расчесок. Допустим, она умывалась утром в моем номере. Ну и что же? Номера смежные? Но только эти два и были готовы, когда мы приехали.

— Почему вы увезли ее, не сказав мне ни слова?

— Хотел сказать, но мы с вами разговорились совсем о других вещах.

Он посмотрел на Паркинсона, который стоял, опершись о стойку. Паркинсон не сводил глаз с их губ, точно это помогало ему понимать язык, на котором они говорили.

— Она уехала, бросила меня больного, с высокой температурой.

— При вас остался ваш бой. А у нее были дела в городе.

— Какие такие дела?

— Пусть, Рикэр, она вам сама обо всем расскажет. Разве у женщины не может быть секретов?

— Однако вы в них посвящены? Муж имеет право…

— Слишком вы любите говорить о своих правах, Рикэр. У нее тоже есть кое-какие права. Но я вовсе не собираюсь стоять здесь и доказывать вам…

— Куда вы?

— Пойду отыщу своего боя. Надо выезжать. У нас в запасе часа четыре до темноты.

— Но мне еще о многом надо поговорить с вами.

— О чем? О любви к Богу?

— Нет, — сказал Рикэр. — Вот об этом.

Он протянул ему книжку в красном переплете, открытую на странице, вверху которой стояла дата. Куэрри увидел, что это дневник — тетрадка в одну линейку, а над строкой что-то написано аккуратным школьным почерком.

— Вот, — сказал Рикэр. — Прочитайте.

— Я не читаю чужих дневников.

— Тогда я сам вам прочту. «Провела ночь с К.».

Куэрри усмехнулся. Он сказал:

— Да, это верно… до некоторой степени. Мы пили виски, а я рассказывал ей длинную сказку.

— Не верю ни одному вашему слову.

— Вы заслуживаете, чтобы вас сделали рогоносцем, Рикэр, но у меня никогда не было вкуса к совращению малолетних.

— Интересно, что сказали бы на это в суде.

— Осторожнее, Рикэр. Не угрожайте мне. А вдруг я изменю своим вкусам?

— За такое можно поплатиться, — сказал Рикэр. — Здорово поплатиться.

— Сомневаюсь. Нет такого суда в мире, который поверил бы вам, а не нам с ней. Прощайте, Рикэр.

— Что же, вы думаете так легко отделаться — будто ничего и не было?

— Я очень хотел бы оставить вас в состоянии мучительной неизвестности, но это будет нечестно по отношению к ней. Между нами ничего не было, Рикэр. Я даже не поцеловал вашу жену. Она меня как женщина не интересует.

— Кто дал вам право так презирать нас?

— Возьмитесь за ум. Положите этот дневник туда, где вы его взяли, и ничего не говорите ей.

— «Провела ночь с К.» — и ничего не говорить?

Куэрри повернулся к Паркинсону:

— Дайте вашему другу чего-нибудь выпить и образумьте его. Вы ведь ему обязаны — материалом для своего очерка.

— Дуэль… Как это было бы прекрасно для нашей газеты, — мечтательно проговорил Паркинсон.

— Ее счастье, что у меня не буйный нрав, — сказал Рикэр. — Хорошая трепка…

— Это тоже входит в понятие о христианском браке?

Он вдруг почувствовал страшную усталость: вся жизнь прошла в разгаре таких вот сцен, слушать такие голоса ему на роду было написано, и если сейчас не остеречься, они будут звучать у него в ушах и на смертном одре. Он повернулся к ним обоим спиной и вышел, не обращая внимания на почти истошный вопль Рикэра:

— Это мое право! Я требую…

Сидя в кабине рядом с Део Грациасом, он успокоился. Он сказал:

— Ты больше не ходил в леса и меня туда никогда не возьмешь, я знаю… Но как бы мне хотелось… А где оно, Пенделэ? Далеко?

Део Грациас сидел, опустив голову, и молчал.

— Ну, ладно.

Около собора Куэрри остановил грузовик и вышел. Надо все-таки предупредить ее. Соборные двери были растворены настежь для вентиляции, и от безобразных витражей, пропускавших красный и синий свет, солнце казалось здесь еще пронзительнее, чем снаружи. Башмаки священника, который шел к ризнице, со скрипом ступали по кафельным плитам, старуха африканка позвякивала четками. Этот храм не годился для медитаций, в нем было жарко и неспокойно, как на людном рынке; в притворе гипсовые торгаши навязывали прихожанам кто младенца, кто кровоточащее сердце. Мари Рикэр сидела под статуей святой Терезы Лизьесской. Трудно было сделать более неудачный выбор. Кроме молодости, их ничто не роднило.