Ценой потери

Он спросил ее:

— Все еще молитесь?

— Да нет. Я не слышала, как вы подошли.

— Ваш муж в гостинице.

— А-а, — вяло протянула она, глядя на святую, не оправдавшую ее надежд.

— Вы оставили свой дневник у себя в номере, и он прочел его. Зачем вы написали: «Провела ночь с К.»?

— Но ведь это правда. Кроме того, я специально поставила восклицательный знак, чтобы было понятно.

— Что понятно?

— Что это в шутку. Монахини не сердились, если с восклицательным знаком. Например: «Мать настоятельница рвет и мечет!» Они называли его «преувеличительный знак».

— Вряд ли ваш муж знает монастырский код.

— Так он серьезно думает?.. — спросила она и фыркнула.

— Я пытался разубедить его.

— Ах, как обидно, если он все равно в этом уверен. Мы бы и на самом деле могли… Куда же вы теперь поедете?

— Домой.

— Если б вы захотели, я бы уехала с вами. Но вы не захотите, я знаю.

Он посмотрел на гипсовое лицо с жеманной ханжеской улыбкой.

— А она что скажет?

— Я с ней не обо всем советуюсь. Только in extremis [53] .Хотя сейчас такой extremis, дальше некуда, правда? Учитывая и то, и се, и многое другое. Как по-вашему, сказать ему про беременность?

53

В крайнем случае(лат.)

— Лучше сказать, пока он сам не дознался.

— А я-то просила у нее счастья, — презрительно проговорила она. — Тоже, надеялась! А вы верите в силу молитвы?

— Нет.

— И никогда не верили?

— Раньше как будто верил. Тогда же, когда верил и в великанов.

Он оглядел собор — алтарь, раку, бронзовые паникадила и европейских святых, бесцветных, как альбиносы, на этом темном континенте. Он уловил в себе смутную тоску о прошлом, но это, вероятно, удел всех пожилых людей — тосковать о прошлом, даже о мучительном прошлом, потому что муки эти нерасторжимо связаны с молодостью. Если есть такое место Пенделэ, подумал он, я не стану искать оттуда пути назад.

— Вы, вероятно, считаете, что я тут только даром время потеряла на молитвы?

— Все-таки лучше, чем валяться в постели и думать свою невеселую думу.

— Значит, вы совсем не верите в силу молитвы? И в Бога тоже?

— Нет. — Он мягко добавил: — Может быть, я и не прав.

— А Рикэр верит, — сказала она, называя его по фамилии, точно он уже не был ее мужем. — И почему это среди верующих совсем не те люди, какие нужны?

— Как же так? А монахини?

— Ну-у, они профессионалки. Во все верят. Даже в то, что ангелы перенесли богородицу из Назарета в Лоретское святилище. Они требуют от нас веры и в то, и в это, и в пятое, и в десятое, а мы верим все меньше и меньше.

Может быть, это говорилось только для того, чтобы оттянуть возвращение в гостиницу. Она сказала:

— Мне однажды здорово влетело за то, что я нарисовала Лоретское святилище в воздухе, с крыльями, как у реактивного самолета. А вы сильно верили… когда у вас еще была вера?

— Да. Как тот мальчик в сказке, я вооружался разной аргументацией и мог уверовать почти во все. При соответствующей настройке мыслей у тебя что угодно получится. И женишься и призвание найдешь. А когда годы пройдут и твоя женитьба или твое призвание окажутся пустым номером, лучше выходи из игры. Так и с верой. Люди цепляются за свою семейную жизнь, чтобы не остаться в одиночестве на старости лет, а за свое призвание — из страха перед нищетой. В том и в другом случае мотивировка неправильная. И так же неправильно цепляться за церковь только потому, что ее шаманство облегчает нам уход из этого мира.

— А приходить в этот мир разве шаманство не помогает? — спросила Мари Рикэр. — Если у меня внутри ребенок, ведь его придется крестить? Вряд ли я буду спокойно себя чувствовать с некрещеным. Как по-вашему, это нечестно с моей стороны? Если бы только у него был другой отец!

— Почему же нечестно? И рано еще вам думать, что брак у вас неудачный.

— Конечно неудачный.

— Я имею в виду не Рикэра, а… — Он проговорил резко: — И прошу вас, хоть вы-то не берите меня за образец для подражания!

Глава третья

1

Шампанское, которое Куэрри достал в Люке, было сладковатое, но ничего лучше он не нашел, а после трехдневного путешествия на грузовике и небольшой поломки машины у первого парома качество его и вовсе не повысилось. Монахини выставили от себя консервированный гороховый суп, четыре тощие жареные курицы и сомнительного вида омлет с желе из гуавы, омлет «сел» на полдороге между их домом и домом миссионеров. Но в тот день, когда с церемонией водружения конька было наконец-то покончено, наводить критику никому не захотелось. Перед амбулаторией натянули тент, а под ним на длинных досках, положенных на козлы, миссионеры и монахини поставили угощение для прокаженных, которые работали на строительстве больницы, и для членов их семей — официальных и неофициальных: мужчинам — пиво, женщинам и детям — фруктовую воду с булочками. Подготовка к пиршеству в доме монахинь велась в строжайшей тайне, но, по слухам, там должны были подать кофе, заваренный крепче обычного, и несколько коробок печенья птифур, хранившегося про запас с Рождества и, по всей вероятности, успевшего заплесневеть за это время.

Перед пиром отслужили молебен. Отец Тома обошел снаружи все здание новой больницы, поддерживаемый отцом Жозефом и отцом Полем, и окропил его стены святой водой под пение гимнов на языке монго. Потом читали молитвы и слушали проповедь отца Тома, которая чрезмерно затянулась; он еще плохо владел языком монго, и понимали его с трудом. Прокаженным помоложе надоело слушать, и они разбрелись кто куда, а одного мальчугана брат Филипп застиг на месте преступления: он орошал новые стены своей собственной водичкой.

Никого не беспокоило, что в стороне от пирующих сидели и пели свои гимны несколько человек, не имеющих никакого отношения к местному племени. Только доктор, который работал раньше в Нижнем Конго, знал, что это повстанцы с побережья больше чем за тысячу километров отсюда. Из прокаженных вряд ли кто понимал их язык, и поэтому доктор не мешал им петь. О том, какой длинный путь они проделали, добираясь сюда лесными тропами, рекой и дорогой, можно было судить только по шести велосипедам, приставленным один к другому на ведущей в глубь леса тропинке, которой доктор случайно проходил тем утром.

Е ku Kinshasa ka bazeyi ko E ku Luozi ka bazeyi ко… В Киншасе никто ничего не знает. В Луози никто ничего не знает.

Они пели и пели свою горделивую песнь, исполненную чувства превосходства — превосходства над своими же собратьями, над белыми, над христианским Богом, над всеми, кто вне этой шестерки в спортивных каскетках с рекламой пива «Поло».

В Верхнем Конго никто ничего не знает. На небе никто ничего не знает. Те, кто поносит Духа, ничего не знают. Вожди ничего не знают. Белые люди ничего не знают.