Центромурцы

– Кому и на кой черт?
– с неподвижным лицом переспросил Мокшеев. Совершенно просто: финнам - выход к океану, немцам - база для лодок.

– Товарищи!
– снова заговорил Плесецкий.
– Все наши сухопутные силы заняты обороной Кандалакши, и в Печенгу посылать некого. Нам надо придумать какой-нибудь выход!

– Защищаться!
– неожиданно крикнул Мокшеев.- Защищаться надо, а не придумывать! Собирай отряд, Плесецкий.

– Не пойдут ребята, - вмешался Гречик, делегат транспортников.

– Должны пойти, - твердо выговорил Мокшеев.

– А не пойдут, - уперся Гречик.

Болотов продолжал улыбаться, и Плесецкому казалось, что вот-вот он одним словом вконец испортит дело.

От волнения Плесецкий даже высморкался, но, высморкавшись, не утерпел:

– Товарищ Болотов?

– Ладно, - ответил Болотов.
– Собирайте на "Аскольде" митинг. Я сам с ними пойду.

Записка, лежавшая в его кармане, гласила: "Жорж! Что вы наделали! Это несбыточно! Жорж, это немыслимо! Нет! Нет!"

С полуночи крейсер его величества "Кокрэн" разводил пары. Четыре вертикальных столба черного дыма неподвижно висели над его четырьмя трубами и расплывались отражением на гладкой воде.

Далеко за полночь на ничьим крейсере "Аскольд" шел митинг. Команда отказывалась воевать. Отказывалась, но с удовольствием слушала ораторов.

С какого-то времени митинги перестали быть делом. Теперь они стали развлечением - редким, но единственным. Ради них стоило не спать.

Смеялись, когда говорил Мокшеев, нелепыми вопросами старались затянуть игру, передавали друг другу огромный медный чайник с чуть теплым, слишком сладким чаем и пили прямо из его носика. Курили до одури, до темноты в батарейной палубе.

Под утро заговорил Болотов. Говорил с бешенством и напором, но сам скучал. Кончил:

– Я иду. Кто еще?

Неожиданно вызвались сорок три добровольца. Хуже Мурманска все равно не будет, а может, будет веселей. Кроме того, Болотов - свой.

В девять часов "Кокрэн" поднял шлюпки, провернул машины и семафором рапортовал адмиралу о своей пятнадцатиминутной готовности. В десять тридцать приняли отряд русских моряков, убрали трап, опробовали машинный телеграф и приготовились к съемке с якоря.

– Кто может их выстроить?
– спросил коммандер Скотт, старший офицер крейсера. Перед ним шевелилась непонятная куча разномастных людей и брезентовых чемоданов.

– Кто ими командует?
– удивился вахтенный начальник.

Командир отряда мичман Богоявленский, по прозвищу Сопля на цыпочках, растерянно рассматривал чистую палубу.

– Я, - не выдержал Болотов.

– Вы говорите по-английски?

– Иногда.
– Болотов был раздражен англичанами, Центромуром, Соплей и собственной глупостью - надо было просто ехать в Питер.

– Пожалуйста, отведите ваших людей в нос.

– Становись!
– скомандовал Болотов. Куча вдруг развернулась фронтом.

– Направо равняйсь! Смирно!

На "Аскольде" слова команды, вероятно, не имели бы такого действия, но Здесь чистая палуба призывала к дисциплине. Хорошо выравнивались. Даже слишком хорошо.

– Налево! Шагом марш!

В носовой палубе показали, где сложить чемоданы. Потом предложили помыться. От умывальников провели к подвесным столам, длинным и аккуратно уставленным едой.

Болотов, медленно прохаживаясь между столами, медленно думал, - есть он не мог.

Наверху трелью прокатилась боцманская дудка. Топот, тяжелый гром якорного каната,- очевидно, снимаются.

– Товарищ Болотов, - сказал толстый машинист Белуха.-Посмотри, какие помои дают заместо чая.

Болотов, не глядя, взял кружку и подошел к стоявшему в дверях вахтенному начальнику. Заговорил спокойно, почти тихо.

Англичанин слушал в любезном молчании. Дослушав, сказал:

– Это, конечно, плохой чай, но вполне приличный кофе.

Английские матросы засмеялись. Смеялись долго, весело, с перебоями, вроде заедающего пулемета. От этого смеха темнело в глазах и судорогой охватывало желание ударить *** так близко стоял розовощекий, вежливый лейтенант. Чтобы не видеть, чтобы удержаться, Болотов закрыл глаза.

– Русских офицеров просят пожаловать в кают-компанию, - сказал голос вахтенного начальника.
– Будьте нашими гостями.

– Благодарю, - ответил Болотов.
– Русским офицерам надлежит оставаться с русской командой.

Теперь он был спокоен, только в ушах остался звон и быстро кружилась голова.

– Халло, Гришки!

Болотов не сразу узнал Пирса и сперва не мог понять, откуда он взялся.

– Идемте с нами, Гришки?
– И, не дожидаясь ответа, толкнул Болотова в плечо.
– Отлично.

– Нет... То есть иду, но не отлично. Почему-то было трудно устоять от толчка Пирса и неприятно, что Пирс внимательно смотрел в глаза.

– Вот что, Гришки, рассыльный проведет вас в мою каюту, и вы ляжете спать. Повёл бы сам, но мне пора на мостик. Счастливых сновидений!

Спать? И Болотов вдруг вспомнил, что не спал три ночи. Конечно, надо идти спать в его каюту - там будет спокойно, там никто не помешает,

– Спасибо, Пирс!

С трудом различив посыльного, Болотов последовал за ним,

8

– - Вспомним короля!
– провозгласил председатель стола.

– Джентльмены - король!
– отозвался сидевший на другом конце.

– Король!
– ответили офицеры, поднимая рюмки с портвейном. Встал только один в сине-красной форме морской пехоты. Он вскочил и вытянулся во фронт.

– Видите, Гришки? Он солдат, а мы моряки. Моряки никогда не встают из-за стола с рюмками в руках.

– Почему?
– удивился Болотов.

– Старая привычка. Одни утверждают, что на парусном флоте помещения бывали ниже человеческого роста и стоять в них было неудобно. Другие ссылаются на качку, гордясь тем, что британский флот преимущественно плавал в открытых морях. Я же склоняюсь к третьей версии: в те героические времена джентльмены к концу обеда не всегда могли держаться на ногах.