Центурион Траяна

– Как тебя звать, бывший ауксилларий? – перебил его Адриан.

– Проб.

– Мне кажется, Проб нам еще пригодится живым. Займись им, центурион.

Декстр понимающе кивнул, отвел пленника в комнату за кухней, где спали рабы, и разбудил Зенона.

– Парня вымыть, раны перевязать, одеть, обуть, накормить. После завтрака привести к Адриану.

Зенон не удивился подобному приказу. Он давно ничему не удивлялся.

* * *

Через час после того, как Адриан позавтракал в обществе Декстра, Зенон привел к нему странного арестанта, в чистой тунике, с перевязанными ранами и даже подстриженного.

– Значит, ты жил на той стороне. И довольно долго, – начал Адриан.

– Ну да. Я одно время ходил на торговом корабле с одним купцом из Том, много повидал. Мы возили вино, оливковое масло и чернофигурные вазы в обмен на железо… А потом, когда поступил на службу в армию, тоже глаза держал открытыми.

Смертник невольно оглядывался по сторонам и чувствовал себя неловко.

– Тебе не понравилось у даков?

– Да нет… все было нормально. Вот только… – Он кашлянул. – Когда прослышал, что наши наступают, решил дать деру.

– В Сирмии тебя за что приговорили?

– Я с той стороны не пустой пришел. Нес накопленное. Золото. Денежки. Переправился еще поздней осенью на лодке. Шел к дальним родственникам сюда, в Сирмий, но меня ограбили. Я защищался. Ну а потом этого грабителя встретил в городе. Началась драка. Я его убил.

Адриан кивнул. История выглядела правдоподобно. Но как-то уж слишком правдоподобно. Что-то этот парень явно недоговаривал.

– И чем же ты занимался в Дакии?

– Поначалу жил в крепости, работал с металлом, а потом сбежал.

– Почему сбежал? – Декстр так и впился в лицо беглецу взглядом.

– Да так… – Проб нахмурился. Поежился, будто в теплой комнате под взглядом центуриона сделалось ему зябко. – Просто однажды приехал один знатный дак от самого Децебала. Бицилисом звать. Ты слышал наверняка это имя.

– Может быть, – не стал ни подтверждать, ни отрицать Адриан.

– Хозяин наш выставил крепкого неразбавленного вина, да еще меда добавил – он обожал вино с медом и пил его подогретым на наш римский манер. Вот Бицилис напился, хмель ударил ему в голову, стал он доставать из кожаного мешка всякие золотые украшения, швырять их по комнате, будто камни, да еще кричать: «Золота у меня как грязи. Золота как грязи…» И все пил, пил, вино текло по его бороде, он хохотал как безумный. А еще рассказывал про какую-то реку, один берег у которой золотой, а другой – серебряный. А потом он упал подле стола и уснул. А браслеты, кубки и чаши остались валяться на полу. И сделалось мне так обидно… Я шесть лет по милости Децебала жил и работал не разгибая спины. Работал как раб – за кров и похлебку. А уж это золото… блеск его помутил мой разум. Будто невидимая рука схватила меня за волосы, и праведный гнев обуял меня…

– И ты украл это золото, Проб, – без тени сомнения в голосе произнес Адриан.

Несколько мгновений приговоренный к смерти молчал, лишь мрачно сопел. В то, что ему не платили, верилось с трудом. Децебал всегда римских перебежчиков жаловал. А этого послушать – держал как рабов.

– Да, взял. И сбежал. Шел вьючной тропой в обход через перевал, но оскользнулся на опасной тропе и повредил ногу. С тех пор и хромаю. Как – не помню – дотащился до пастушьей хижинки. На счастье, овец уже пригнали на пастбища – и тут я встретил пастуха.

– Он не удивился золоту в твоем мешке?

– Я с ним щедро поделился. До осени прожил в горах – пас овец, питался мясом и козьим сыром да лепешками, которые мы сами пекли на камнях. Боялся, что люди Бицилиса станут искать меня на дорогах. А ближе к осени я спустился в деревню и двинулся прямиком на юг к Данубию.

– Расскажи, как живут в деревнях в долине Алуты. Богато? – спросил Адриан.

Проб рассмеялся.

– Нисколько. Точно так же, как мы жили в крепости. У даков хороши лишь железные инструменты. Если что подправить или сработать – есть и пила, и клещи, и другой какой инструмент. Но дома у них простые, у многих вообще полуземлянки. Еда есть, одежда есть. Пара-тройка украшений – фибула или браслет – вот и все, что им потребно. Посуду женщины лепят руками без гончарного круга. А если у кого имеется чашка самосской глины, покрытая красной краской, [105] это и вовсе богатство. Шерсть они прядут сами и сами ткут.

105

Керамика, изготовленная на острове Самос и покрытая красным лаком, высоко ценилась в античном мире, в первую очередь благодаря очень высокому качеству местной глины.

В чем-то очень важном Проб лгал. Или – если не лгал – то недоговаривал. Рассказ его был, скорее всего, в основном правдив. И все же… все же… Порой Проб отводил глаза, но, прежде чем он успевал отвернуться, что-то скользкое, лживое мелькало в его взгляде.

– И никто из даков не позарился на твое золото?

– Да у них у самих золота и серебра у каждого полно.

– Ты же сказал, что они нищие, – напомнил Адриан.

– Живут как нищие – им ведь там у себя покупать особенно нечего. Это живущие на берегу Данубия, бывает, зарятся на греческие товары, но, чем дальше вглубь их земель – тем меньше всего привозного. Зерна да железа у них всегда излишки. Даки все собирают осенью до кучи с деревни, и несколько человек везут продавать. Привозят назад золото да серебро. И прячут. В укромном местечке у каждого закопаны в кувшине монеты. Вот скажи, много ли наши римские солдаты прошлым летом нашли сокровищ в долинах Тибуска или Бистры?

– Да ерунду какую-то.

– Вот именно. Ерунду. – Проб торжествующе улыбнулся. – А все потому, что ни ты, ни другие не знают, как люди живут. Римляне подходят ко всему со своей меркой: думают, что если дом беден, то в нем нет монет, а коли завелись денарии, то пора покупать мраморные колонны да серебряную посуду. А если в доме слепленные руками горшки, бараньи шкуры да очаг из камней – то поживиться в этом доме нечем… Не так это. Где-то неподалеку в земле непременно лежит клад. Не жги села, а требуй выкуп. Да еще зерна – пшеницы и проса. Потому что наверняка у каждого в зерновых ямах осталось зерна с избытком до следующего года. Из-за войны купцы не плавали вверх по Алуте – значит, весь излишек так и осел в хранилищах…

– Больно ты хорошо заречные дела знаешь, – заметил Декстр. – Ты солгал. Ты жил среди них не одно лето, а несколько лет. Бывал в долине Алуты, но жил на западе – обретался где-то в районе Арцидавы или Берзобиса, иначе не смог бы пробраться так легко в Сирмий. Что ты натворил? Сражался против нас, попал в плен и бежал? Убил римского легионера? Что на самом деле ты сделал?

– Ничего такого… – огрызнулся Проб. – Да, был я этой весной у Берзобиса. Что с того? Сенека [106] говорил: «Где хорошо, там и родина». А мне всюду плохо – оттого и родины для меня нет. Нечего о предательстве толковать: я сейчас дакам жизни спасаю. Они откупятся и спасутся. И на римлянах не будет их крови. Но коли вы начнете их грабить, мужчины непременно за оружие схватятся – потому что у каждого в укромном месте фалькс припрятан. Кинжалы они в открытую носят, как геты на этом берегу. Будет кровь, смерть…

106

Сенека – Луций Анней Сенека Младший (4 г. до н. э. – 65 г. н. э.) – философ-стоик, ритор, писатель, драматург, воспитатель императора Нерона, долгое время занимался управлением Империей, нажил огромное состояние, был обвинен в участии в заговоре против Нерона и по приказу императора вскрыл себе вены.

– Как на той стороне прозывали тебя, Проб? – спросил Декстр.

– Драчун.

– И ты любишь драться?

– В молодости ловко орудовал кинжалом… Но теперь я эти дела оставил, – спохватился перебежчик.

– Пойдешь на ту сторону вместе с нами? – перебил оправдательную речь Проба Адриан.

– У меня есть выбор?

– Нет.

Проб поник. Верно, надеялся на какое-то чудо. Что его обнимут, сожмут в военном приветствии локоть и простят.

Не вышло.

* * *

Писцы Бальба расположились в большой светлой комнате со слюдяными рамами в окнах. Каждый из рабов аккуратно вычерчивал на куске папируса ту карту, что Адриан выправил во время последнего похода, – то есть путь от Виминация и Ледераты к долине реки Бистры. Теперь более или менее было ясно, как идти и куда, – но только лишь до долины реки Стрей – а дальше все опять превращалось в одни домыслы и предположения.

На специальном возвышении на досках были раскатаны несколько свитков. На каждом был начерчен кусок карты, причем так умело, что вместе они образовывали одну большую – вся Империя представала на них, все провинции, города, дороги. Но только выглядела она вытянутой – так, будто по ней скалкой прошлась умелая хозяйка. Моря были уменьшены – но не морем же плыть собирался император в столицу Дакии. Зато расстояния между городами были указаны точно, обозначены города и постоялые дворы, станции смены лошадей.