Цепь грифона

Вся его жизнь и военная служба были длительной цепью замещений погибших командиров. Каждый раз приходилось внутренне и внешне преобразовываться и брать на себя ответственность, которой он никогда не боялся, но никогда и не рвался к тому, чтобы командовать. Властолюбие было ему чуждо. Наверное, то, что свои первые серьёзные шаги в военной карьере он сделал как разведчик и контрразведчик, навсегда отлучило его не только от тщеславия, но и от честолюбия, заодно с самомнением. Более ответственной и сложной работой он считал работу скрытую и кропотливую – разведывательную, контрразведывательную и штабную. Знал бы Суровцев, что именно это год тому назад и решило его судьбу. Сталину при знакомстве с его биографией понравилось именно то, что храбрый и отважный по фронтовым меркам офицер не чурался штаба.

Ни для кого не секрет, что штаб всегда был и остаётся вожделенным местом для карьеристов и трусов. Это, в общем, и терпимо в мирное время. Но во время войны штабы нуждаются не просто в образованных офицерах, но в офицерах с безупречным боевым опытом и с безукоризненной боевой репутацией.

Боеспособность любой армии, и русской армии в том числе, определялась и определяется качеством работы штабов. Репутация русского солдата не нуждается ни в комплиментах, ни в нареканиях на протяжении веков. Тогда как штабы в начальный период военных действий, как правило, всегда были не на высоте.

Теперь Суровцеву предстояло возглавить работу целого секретного направления Генштаба. Даже физически он почувствовал себя старше своих лет. Поднимаясь по лестнице, вдруг ощутил незнакомую ему прежде одышку. Казались тяжёлыми ноги. «Да и пора бы уже. Через два года мне исполнится пятьдесят лет», – без горести, но и без радости подумал он. «Ну какой я был генерал в 1920 году в свои тогдашние двадцать семь лет! Звание было генеральское. А по мироощущению, по осознанию ответственности и я, и двадцатидевятилетний Пепеляев были скорее капитаны. Ну, пусть полковники! Но никак не генералы. Сорокатрёхлетнего Колчака я тогда воспринимал как человека пожилого. Странно и почему-то грустно», – думал он.

Прошёл в кабинет. Стул, опрокинутый Делорэ при падении, так и лежал рядом с рабочим столом генерала. Сергей Георгиевич поднял и поставил стул. Бросил взгляд на книгу, лежащую поверх других бумаг. Это оказались мемуары героя Отечественной войны 1812 года Александра Петровича Ермолова.

Книга была открыта на страницах, посвящённых кавказской войне. «Делорэ в предстоящие выходные дни собирался работать», – понял Суровцев. Накануне они отправили маршалу Шапошникову обширный прогноз действий вражеских войск во время летней военной кампании 1942 года. Традиционно мнение Особой группы было нелицеприятным и пессимистичным. Группа считала, что в ближайшие месяцы главные бои развернутся на юге. Основной целью немецкого командования в ближайшие месяцы будет Кавказ. Убеждённость в своей правоте нашли в данных разведки. Не говоря о постоянной нехватке нефтяных запасов для затяжной войны, немецкое командование сформировало несколько боевых частей из числа военнопленных, представлявших все национальности Кавказа.

В эти дни, по данным разведки, всё чаще и чаще в оперативных документах и сводках противника стало мелькать слово «Сталинград». Без овладения Сталинградом и без выхода к Волге немцам нечего было и думать, чтоб безраздельно хозяйничать на Северном Кавказе.

Суровцев снял трубку телефонного аппарата. Попросил соединить его с Шапошниковым. Как почти всегда бывало, маршал был на своём рабочем месте.

– Здравия желаю, товарищ маршал! – поздоровался Суровцев.

– Добрый день, Сергей Георгиевич, – ответил Шапошников. – Что-то случилось, голубчик?

– Скончался Михаил Иванович Делорэ, – доложил Суровцев.

Шапошников молчал.

– Огромная для всех нас потеря, – произнёс маршал после минутного молчания. – Принимайте командование группой на себя. Я отменяю приказ о вашем откомандировании в создаваемый штаб партизанского движения.

– Следует ли готовить кого-то для работы в партизанском штабе вместо себя? – спросил Сергей Георгиевич.

– Нет. Ваша кандидатура обговаривалась лично с маршалом Ворошиловым. Климент Ефремович не тот человек, к которому людей можно назначать без его ведома и без согласования лично с ним.

– Вас понял.

– Вот и хорошо, голубчик. Будем теперь служить без Михаила Ивановича, – тяжело вздохнул маршал так, что было слышно через телефонную трубку. – Будьте на месте. Я вам перезвоню. До свидания.

Телефонная трубка на том конце провода слишком быстро легла на рычажки аппарата. Сергей Георгиевич не успел даже попрощаться. «Смерть ровесника с некоторых пор становится событием крайне многозначительным. Это уже не просто напоминание о смерти и смертности как таковых», – подумал он. Здоровье Шапошникова тоже оставляло желать лучшего. И Суровцев это знал.

Он открыл служебный сейф. Достал два пистолета «ТТ» в кобурах. Посмотрел номер на одном из них. Это был пистолет Делорэ. Вложил оружие обратно в кобуру. Взял другой пистолет. Проверил наличие патронов в обойме. Расстегнул ремень. Продел ремень в петли кобуры. Заново перепоясался и сунул пистолет в кобуру. Спроси его кто-нибудь: зачем он это делает – он не смог бы ничего вразумительно ответить.

Неожиданно зазвонил телефон. Сергей Георгиевич был почти уверен, что звонит Шапошников, забывший сказать что-то важное. Но в телефонной трубке раздался приятный, певучий голос Судоплатова:

– Здравствуйте, Сергей Георгиевич.

– Здравия желаю Павел Анатольевич.

– Всё уже знаю, – поспешил сказать Судоплатов. – Я отдал распоряжения помочь с похоронами генерала Делорэ. А вы мне вот что скажите… Вы остаётесь в составе Особой группы?

– Только что приступил к исполнению обязанностей начальника.

– Ну что ж. Примите мои поздравления. Это хорошо, что вы остаётесь. Надеюсь, мы и дальше сохраним хорошие деловые и личные отношения.

– Я в этом не сомневаюсь, Павел Анатольевич.

– Вот и отлично. И вообще подумайте вот о чём… В нашем наркомате возникло предложение официально включить вас в штат наших сотрудников.

– Я, право, растерян.

– Мне кажется, вы из тех людей, которым чувство растерянности совсем несвойственно.

– И тем не менее это так. Во всяком случае, спасибо за доверие.

– Не стоит благодарности. Подумайте о том, что я вам сказал. И вот ещё что… Ревизор благополучно вернулся в Германию, о чём Гейне получил радиограмму. Интерес к вашей личности у немцев чрезвычайный… А что, если они, как и мы когда-то, отследили вашу причастность к золоту Колчака? Что вы об этом скажете? Может быть, дать им основания для таких подозрений? – спросил своим артистическим голосом Павел Анатольевич.

– По-моему, это тот случай, когда кашу маслом можно испортить, – ответил Суровцев.

– Почему? – недоумевал Судоплатов.

– Золото – это организация. А вы и ваши коллеги создали за прошлые годы столько контрреволюционных организаций, что теперь в их реальность никто не поверит.

– И всё же подумайте. До свидания, – закончил разговор Судоплатов.

И опять, второй раз за последние минуты, Суровцев не успел сказать по телефону «до свидания». Как до этого Шапошников, Судоплатов быстро положил телефонную трубку. Сергей Георгиевич интуитивно почувствовал опасность. И без того не простое его положение ещё более усложнялось. Он напряжённо думал в течение нескольких минут. И, кажется, понял главное, – сам того не ведая и не прилагая к тому особых усилий, он оказался в списках самой высокопоставленной советской элиты. Причём в таких списках, которые и не составляются. Скорее, заучиваются.