Цесаревич и балерина: роман

– Папа… Это балет отвернулся от меня, и ради бога, если можно, хватит сегодня обо мне…

– Ну вот, сбила, – обиженно проговорил отец и, даже не пригубив шампанского, вышел из гостиной.

– И все же странный твой барон, – начала Матильда.

– Ой, я совсем забыла про него! Ведь он ждет меня на улице уже целых два часа! – спохватилась Юлия. – Конечно, ушел теперь!

– Вы как договаривались? – спросил Иосиф.

– Я должна была выйти и привести его.

– Сам он не мог, – пожала плечами Матильда.

– Он боится. Отец его встретил в первый раз чуть ли не с топором в руках…

– В руках у меня были ноты! – выкрикнул из своей комнаты отец, обладавший чутким ухом. – Откройте! Звонок! Оглохли там?

– Неужели барон? – засветилась Юлия и побежала к дверям.

Действительно, слышались робкие звонки в дверь, заглушаемые лаем собаки…

И вот уже в передней, стряхивая снег с одежды, стоял жених Юлии.

– Долго жить будете, – улыбаясь, произнесла Матильда. – Только что говорили о вас.

– Неужели на свете есть живая душа, которая про меня вспомнила, – пробормотал себе под нос барон.

– В рождественскую ночь всякое бывает, – продолжала очаровывать Александра Логгиновича Матильда.

Юлия была страшно смущена. Из-за нее жених едва не превратился в сосульку. Была рада, что все же не ушел. Стоит в передней, играет с собакой…

Барон преподнес каждому подарок. Пусть сущая безделица, но приятно. А когда вытащил из кармана шинели обледеневшую бутылку шампанского, его потащили к столу и принялись кормить, будто он вернулся с каторги. Матильда села за фортепиано и заиграла вальс Штрауса. Он ей лучше всего давался, поскольку она разучивала его с шести лет.

Иосиф танцевал с мамой. Она вальсировала очень легко, ноги ловко несли ее грузное расплывшееся тело, во всем чувствовалась балетная выучка Императорской школы танца.

– Юзя, ты хоть поел мой пирог?

– Отец так и сверлил глазами. За формой моей следит, – буркнул Иосиф.

– Я тебе на кухне припасла кусочек. Матильда говорит, что ты в этом принце хорош, а дочка Петипа сердита – мало ты ее на сцене любишь.

– На сцене? Молодец Матрешка. Так и сказала?

– Все секреты от родителей. Никогда не расскажут. Может, что и присоветовали бы… Забросили шитье, рукоделие. Надобно кружева купить, – мать убирала со стола. – Все на вас обтрепалось. Матильда, ты обещала очки мне заказать. Совсем слепая стала.

– Вы знаете, сколько мне лет? – допытывался не без кокетства Феликс Иванович у барона. – А я все еще танцую.

– Живите сто лет!

– А я хочу сто шесть, – игриво улыбнулся первый мазурист.

– Храни вас Бог, – барон залпом выпил и неверными шагами двинулся к фортепиано. Играть сразу не стал, а проделал какие-то манипуляции со своими пальцами, как бы разминая их. А затем принял любезно предложенную Феликсом Ивановичем чарку.

– Папа! – рассердилась Юлия. – Не смей спаивать Александра Логгиновича.

– Чуточку можно… Для вдохновения, – отшутился Феликс Иванович. – И вот еще, к этому полагается огурчик.

Барон пробежал пальцами по клавиатуре.

– Клавиша западает немного. Я вам пришлю хорошего настройщика.

Полились звуки шопеновского прелюда. Это было как нельзя кстати. Ведь в России польские эмигранты привыкли не только говорить, но и думать по-русски. Но стоило услышать Шопена…

– Хочу домой. Давно в Варшаве не был. Не слышал тихого плеска волн Вислы, – дрогнувшим голосом проговорил отец. – Дети, я скоро умру… Похороните меня в фамильном склепе. Я и денег приберег. Конечно, перевозить меня будет хлопотно.

– Папа, может, хватит? – Юлия не любила подобные разговоры.

– А что тут такого? Это так естественно. Если знать, что и до тебя со многими подобное происходило… и произойдет. К смерти надо относиться, как к рождению в ином мире. Близкой и радостной встрече с Всевышним.

Юлия, подсев поближе к фортепиано, ловила на себе взгляды барона. Ей хотелось понять, любит он ее или ему просто деваться некуда? Может, ему, как бездомному псу, вообще все равно, за кем плестись, лишь бы не мокнуть под дождем, лишь бы не остаться одному.

Феликс Иванович не мог упустить такого благодарного слушателя. Грех не воспользоваться рождественской ночью, и пусть домашние криво усмехаются, но он расскажет барону родословную Кшесинских. Все, кто бывал в этом доме, проходили через это. А кому неинтересно, пусть не слушают. Феликс Иванович, затащив жениха Юлии в кабинет, щедрой рукой расставил на столике вина и закуски. Поудобнее устроившись, готовился терзать барона воспоминаниями. А слушатель боялся только одного – не оконфузиться, не заснуть бы… Он испуганно покосился, когда первый мазурист, торжественно поднявшись по ступенькам раздвижной лестницы, снял с верхней полки пыльную рукопись.

– Не пугайтесь. Всю рукопись читать не буду. Лишь загляну. Так сказать, освежу память. Конечно, перо у меня тово. Как вы догадываетесь, я не писатель, а танцор.

Феликс Иванович обычно начинал чтение семейных хроник чуть ли не из глубины веков, надеясь, что лет через сто правнуки подхватят его рассказ и продолжат летопись династии. Порою жалел, что у него нет литературного дара. А если б позволяли финансы, лучше всего было бы заказать семейную летопись бойкому беллетристу, чтобы он в духе Александра Дюма изобразил драматические положения и характеры. Богатейший материал! Ему даже приукрашивать не станет надобности. Феликс Иванович несколько раз брался сам за перо, но постоянная нужда в заработках отрывала его от письменного стола.

Как и полагается в приличных романах, первые страницы рукописи Феликса Ивановича Кшесинского открывались отчаянной борьбой за наследство… Предок рода Кшесинских свое состояние разделил таким образом, что одному из сыновей досталось много, а другому – дырка от бублика. У того, кому досталось богатство, умирает жена, а затем и сам он почил в бозе. Остается после них маленький сын в огромном и гулком замке. Войцех, так звали семилетнего мальчика, оставшись сиротой, теперь все дни проводил со своим воспитателем-французом. Этот Войцех – родной прадед Феликса Ивановича. Это следует запомнить. Сделать маленькую паузу.

Феликс Иванович был на седьмом небе, барон слушал его, открыв рот. Даже не закусывал во время пролога.

…И вот поднимается занавес. История семьи Кшесинских начинается с того, что тот, которому досталась дырка от бублика, скрипит зубами и точит нож… Понять его можно. Ему очень хочется жить в замке. Вместо Войцеха с его французишкой-воспитателем. Конечно, жаль, но мальчика придется убить. Но в ту страшную ночь в одном из наемных убийц проснулась совесть. Ему расхотелось обагрять себя кровью невинного ребенка, и, тайком пробравшись в замок, он предупреждает воспитателя-француза о предстоящем покушении. Войцех со своим воспитателем спешно покидают замок и скрываются во Франции, в небольшом городке неподалеку от Парижа. Это случилось в 1748 году. Феликс Иванович, конечно, мог бы и не указывать точную дату. Но он это делал с определенным расчетом: уместно приведенная дата напоминала, что это абсолютно правдивая хроника, а не сказки. История, случившаяся в определенном месте в определенное время. Взять хоть историю фамилии. Ведь все предки носили, оказывается, фамилию Красинские, и злодей, и его брат, и Войцех. И вдруг в одночасье стали Кшесинскими. Эту фамилию подарил француз-воспитатель. У него в родне кто-то из поляков был с такой фамилией. Он и дал ее Войцеху, чтобы его никогда бы не нашли в этом небольшом французском городке.