Цезарь (др. перевод)

Помпей посадил свой корабль на мель и добрался до берега, намереваясь укрыться в скалах, которые образовали в этом месте своего рода естественную крепость; взять ее приступом было почти невозможно.

Он был ранен в плечо и, как мы уже знаем, в ногу; ту ногу, которая не была ранена, он вывихнул; в связи с этим его тащили на носилках. Никто не видел, как он причалил, и у него были все шансы избежать преследования; но один человек из его сопровождения обнаружил себя лазутчикам Дидия, и они пустились за ним в погоню.

Помпей велел своим людям удвоить шаг и добрался до убежища, которое искал; цезарианцы хотели захватить его силой, но были отброшены стрелами; их преследовали до самого подножия горы. Они снова попытались атаковать, но безуспешно.

Тогда они решили осадить беглецов, и за короткое время возвели такую высокую насыпь, что на ее вершине они могли сражаться с неприятелем практически на одном уровне.

Перед лицом этой угрозы помпеянцы стали обдумывать побег; но бежать было не так-то просто: Помпей из-за своих ран и своего вывиха не мог идти; посадить его на лошадь или нести на носилках было невозможно из-за трудности пути. Увидев, что почти всех его людей рассеяли, безжалостно перебили или преследуют по пятам, Гней спрятался в расщелине скалы; но один человек видел, как он прятался в этой пещере, и выдал его: он был схвачен и убит.

Затем его убийцы отрубили ему голову, и в тот момент, когда Цезарь входил в Гиспал, ему преподнесли голову сына, как до этого в Египте ему преподнесли голову отца. Это произошло 12 апреля 45 года до Рождества Христова.

Впрочем, эта безжалостная экспедиция отнюдь не пошла Дидию на пользу. Чувствуя себя отныне в полной безопасности, он вытащил свои корабли на берег, чтобы починить их; пока это делалось, он с отрядом конницы направился к соседней крепости. Но лузитаны, которые покинули Гнея и рассеялись по окрестностям, снова собрались вместе и, видя, какое небольшое число людей ведет за собой Дидий, устроили ему засаду, напали на него и убили.

Тем временем Фабий Максим, которому Цезарь поручил продолжать осаду Мунды, захватил город, взял одиннадцать тысяч пленных и отошел к Оссуне – городу, укрепленному разом и природой, и человеческим искусством.

Секст Помпей, убедившись, что на полтора лье вокруг нет воды, велел к тому же вырубить весь лес, чтобы Цезарь не смог построить ни одной машины; но сам он не стал дожидаться исхода осады: он углубился в горы Келтиберы, и затем исчез; снова мы увидим его уже царем над средиземноморскими пиратами.

Тридцать тысяч убитых под Мундой, двадцать две тысячи в Кордубе, пять или шесть тысяч в Севилье, одиннадцать тысяч захвачены в плен, Гней убит, Секст бежал, – война в Испании закончилась.

Цезарь повернул к Риму.

Антоний отправился ему навстречу до самой границы; и Цезарь, питавший к Антонию слабость, которую люди высшие иногда питают к людям низшим, оказал ему по этому случаю большую честь: всю дорогу через Италию Антоний сидел рядом с ним в его повозке, а позади него сидели Брут Альбин и сын его племянницы, иначе говоря, его внучатый племянник, юный Октавий.

Возвращение было мрачным.

Когда Помпей был убит, а его раса уничтожена, – еще не знали, что стало с Секстом, – это означало, что исчезло не только великое имя, угас великий род; был уничтожен целый принцип. Если Помпей не сумел отстоять права аристократии и свободы, кто сможет удержать их после него?

Для побежденных начиналось рабство без надежды! Победители, сами уже разочаровавшиеся в войне, которая три года была только войной междоусобной, отпраздновали бесславный триумф. Цезарь чувствовал, что его больше боятся, чем любят: никакая щедрость, никакое великодушие не могли притушить ненависть. Он победил; но как далеко он был от того, чтобы оказаться побежденным? Мунда стала для него важнейшим уроком. Так что все были измучены, даже его солдаты, которых он считал неутомимыми.

И хотя сам он уже устал от триумфов, он пожелал получить еще один: несомненно, для того, чтобы посмотреть, что скажет Рим; и он, который никогда не праздновал побед кроме как над иноземными врагами, – над Галлией, над Понтом, над Египтом, над Юбой, – на этот раз он, подобно тем злодеям, которых звали Марий и Сулла, отпраздновал победу над сыновьями Помпея, чье дело было делом части Италии, и чья сторона имела приверженцами половину римлян.

Но Цезарь уже начинал презирать Рим, и хотел сломить его гордыню. Он отпраздновал триумф над сыновьями Помпея; и позади него его солдаты, – тот глас народа, который есть глас божий, – позади него его солдаты пели:

Поступай хорошо, и ты будешь разбит;поступай плохо, и ты станешь царем!

И ему так и не простили этого триумфа над несчастьями отечества и его прославления собственных успехов, которым только необходимость могла служить оправданием перед богами и людьми; и со стороны Цезаря это было тем более удивительно, что он никогда не посылал гонцов, и никогда не писал донесений в сенат, чтобы сообщить о победах, которые он одерживал в гражданских войнах, и он всегда отталкивал подальше от себя славу, которую считал позорной.

На следующий день, в театре, его приход встретили рукоплесканиями; но совсем иначе рукоплескали стиху из пьесы, которую в тот день представляли:

О римляне! мы потеряли свободу!

Но что больше всего возмущало римлян, так это продолжение того, что им довелось видеть после возвращения из Египта; это строительство нового Рима, – более чем нового, чужого, – на руинах Рима старого; это все эти изгои Республики, которые входили в Рим следом за Цезарем; это все эти варвары, галлы, африканцы или испанцы, которые поднимались с ним на Капитолий; это все эти уличенные в бесчестных поступках сенаторы, которые вновь стали появляться в сенате; это все эти проскрипты, которым было возвращено их имущество; это Транспаданская Галлия, вся целиком пожалованная правом гражданства; это гадитанец Бальб в роли премьер-министра, или вроде того; это, наконец, два призрака, которые шли вслед за всеми этими людьми, крича «Горе!» – призрак Катона, раздирающего свои внутренности, и призрак Гнея Помпея с собственной головой в руках.

Это верно, что Цезарь имел Рим и весь остальной мир своими вассалами; но было бы слишком, если бы он расплачивался с остальным миром за счет Рима.

Впрочем, постойте: есть один человек, который может составить нам представление о положении, в каком пребывал весь Рим целиком, – это Цицерон; Цицерон, представитель самой римской середины.

Рядом с таким человеком, как Цезарь, чей гений делал его выше своей эпохи на целую голову, Цицерон никогда уже не станет тем Цицероном времен Катилины или времен Клодия; вот что больше всего ранит Цицерона, и всякое другое самолюбие, равное его.

Цицерон, адвокат и полководец, сам признает, что как адвокат он не намного сильнее Цезаря; стоит ли говорить о том, что как полководец Цезарь несравнимо сильнее Цицерона. Кроме того, Цицерон – сын огородника; Цезарь – сын Венеры по мужской линии, сын Анка Марция по женской.

Плебей Цицерон выбился в аристократы; но чтобы прийти к этому, какой ему пришлось проделать путь! Он может потратить на это всю свою жизнь; он не одолеет и половины той высоты, на которой остается Цезарь, всю жизнь спускавшийся к народу.