Цезарь (др. перевод)

– Умрем! – ответил он.

И солдаты повторили за ним, смирившись:

– Умрем!

Они ждали удара, который уже не могли отразить.

Здесь, среди этих людей, проклятых Атеем именем подземных богов, были два грека, два жителя города Карры; их звали Иероним и Никомах; они советовали Публию попытаться пробить брешь в окружавшей их железной стене и, проложив себе путь через неприятельское окружение, бежать по известным им дорогам к Ихнам, городу на Евфрате. Если они доберутся до этого города, жители которого приняли сторону римлян, они будут спасены.

Публий оглянулся вокруг себя. Он увидел поле боя, покрытое телами мертвых и умирающих; увидел, что среди тех, кто окружал его, большинство были ранены и не могли последовать за ним.

– Нет, – ответил он грекам, – я остаюсь.

– Но если ты останешься, – сказали они, – смерть неизбежна.

– Нет такой страшной смерти, – ответил юноша, – которая заставила бы Публия покинуть тех, кто умирает вместе с ним. Что же до вас, добавил он, вы – греки, а не римляне; спасайтесь.

И, протянув им левую руку, – поскольку правая была проткнута стрелой, – он отпустил их. Греки пустили своих коней в галоп и исчезли в вихре пыли, поднятой парфянами. Один из них спасся и добрался до Ихн, где и рассказал о случившемся и о том, как он покинул Публия, и каковы были последние слова благородного юноши, обращенные к нему.

Когда они скрылись, Публий обернулся к тем, кто стоял рядом с ним.

– Теперь, – сказал он, – поскольку нам остается только умереть, пусть каждый умрет так, как он хочет.

И поскольку, не владея правой рукой, он не мог убить себя сам, он подставил своему оруженосцу дыру в панцире, и тот вонзил ему меч в левый бок. Публий вздохнул и упал. Цензорин умер так же. Мегабакх убил себя сам. Оставшиеся убили себя все до последнего, кроме тех немногих, которых взяли живыми, и которые рассказали подробности этой ужасающей катастрофы.

Парфяне, узнав от своих пленников, какой высокий ранг занимал молодой Публий Красс, отсекли ему голову, надели ее на пику и поскакали с ней к основной армии римлян.

Глава 42

Наступление на парфян, предпринятое Публием, все же дало армии небольшую передышку. Красс, видя, что он уже не так стиснут, как раньше, собрал свои войска, и они начали отступать, сохраняя построение, к череде холмов, которая могла хотя бы отчасти ослабить напор парфянской конницы.

Его глаза с двойной надеждой были постоянно обращены в ту сторону, где исчез его сын, и откуда он ожидал увидеть его возвращение.

Публий, со своей стороны, некоторое время назад отправил к отцу несколько гонцов, прося у него помощи; но первые из них пали под стрелами парфян. В самую тяжкую минуту Публий повторил попытку.

Одному из посланцев удалось, избегнув тысячи смертей, пробиться через ряды неприятеля, и в тот миг, когда Красс уже почти достиг ближайшего холма, он вдруг увидел несущегося к нему во весь опор всадника и остановился, чтобы подождать его.

– Красс, – крикнул ему тот, – твой сын и его люди погибнут, если ты сейчас же не пошлешь им помощь.

И едва всадник произнес эти слова, он рухнул с лошади, как если бы всех его сил хватило только на то, чтобы прискакать сюда и передать эту весть. Красс на миг замешкался в нерешительности; но потом чувства взяли над ним верх, и он приказал армии поворачивать и шагать на помощь к его сыну.

Но не успели они пройти в указанном направлении и ста шагов, как со всех сторон снова раздались крики, и одновременно возобновилось ужасающее рокотание парфянских тамтамов. Римляне остановились, ожидая нового сражения. Парфяне показались вновь.

Они по-прежнему растягивались вокруг римлян кольцом, но одна плотная группа отделилась и поскакала прямо на них.

Впереди этой группы ехал человек, неся на острие копья человеческую голову, и кричал:

– Каких имеет родителей и к какому роду принадлежит тот, чью голову вы видите? Говорят, что его отца зовут Красс; но мы совершенно этому не верим: невозможно, чтобы такой благородный и доблестный юноша, как тот, кому принадлежала эта голова, был сыном такого трусливого и бессердечного отца.

Римляне разглядели их страшный трофей и узнали в нем голову Публия. Но никто не ответил парфянам; только Красс горестно вскрикнул и спрятал лицо за своим щитом. В тот день римляне видели много ужасного; но ничто не показалось им тягостнее этого зрелища.

Самые мужественные сердца затрепетали; самые закаленные души изнемогли от боли; такая слабость поразила римлян, что среди них убитый горем отец первым вновь обрел душевную силу.

Он решительно оглянулся вокруг. И увидев, что все сражены этой бедой еще сильнее, чем страхом:

– Римляне, – вскричал он, – эта мука только моя! Удача и слава Рима заключена в вас; так поднимите же голову!.. Пока вы живы, Рим не побежден; если вы испытываете сострадание к отцу, который потерял свое дорогое дитя, своего сына, который успел прославиться среди вас своей отвагой и мужеством, смените вашу жалость на гнев, и обратите этот гнев против врага! Не давайте случившемуся сломить вас; те, кто желают совершить великие дела, должны пройти через великие испытания. Такую же цену заплатил Лукулл за победу над Тиграном, и такую же кровь пролил Сципион, разбив Антиоха. Наши предки потеряли на Сицилии тысячу кораблей, и лишились в Италии многих преторов и полководцев; но разве, в конце концов, они не одерживали верх над всеми, кто сначала побеждал их?… И поверьте, что не из-за одной только благосклонности удачи, но благодаря непоколебимой стойкости и отваге, с какими они встречали все великие несчастья и бедствия, римляне достигли той мощи, которую они имеют сегодня. – Вперед, солдаты! – сказал он, – кричите боевой клич! докажем этим варварам, что мы по-прежнему римляне, повелители мира!

И он первым издал боевой клич.

Но ему ответило лишь слабое эхо, нестройное, разрозненное, беспомощное. Парфяне же, напротив, отозвались кличем звучным, грозным, полным силы. Вскоре они перешли к действию.

Парфянская конница рассыпалась на обе стороны, охватила армию с флангов, и снова начала поливать римлян дождем смертоносных стрел, которые уже так дорого обошлись им, в то время как первый ряд неприятеля, вооруженный копьями, сгонял их на небольшое пространство.

Но, по крайней мере, этих копейщиков можно было достать.

Несколько римских солдат, чтобы побыстрее покончить с агонией, бросались на них, и умирали тогда ужасной, но быстрой смертью.

Широкие наконечники копий пробивали тело человека насквозь, и даже пригвождали его к телу лошади. Бывали и такие свирепые удары, что они протыкали сразу двоих солдат. Бой продолжался до самой ночи. Римлян было около тридцати тысяч: требовалось время, чтобы перебить их.

Наконец парфяне отступили, крича:

– Красс, Красс, мы даем тебе эту ночь, чтобы ты оплакал своего сына, и если ночь даст тебе добрый совет, завтра ты согласишься добровольно предстать перед Ородом, вместо того, чтобы дожидаться, пока тебя притащат к нему силой.