Чаганов: Москва-37

Выхожу из подъезда, оглядываюсь по сторонам – никого. Второй день мои охранники не ходят за мной. Связываю это с наплывом в столицу на майские праздники большого количества иностранных гостей и, связанной с этим, повышенной нагрузкой на органы.

Москва, площадь Дзержинского,

Внутренняя тюрьма Управления НКВД.

18 апреля 1937 года, 20:00

– Товарищ капитан госбезопасности, – молодой вохровец («Ба, да это ж Макар – мой бывший сотрудник спецотдела») со злостью зыркает на своего нескладного подопечного. – осужденный Ландау по вашему приказанию доставлен.

«Не удалось сегодня поработать».

Только вернулся в лабораторию, дёрнуло к себе начальство, Фриновский – начальник ГУГБ и передал несколько дел.

– Посмотри, – небрежно махнул головой в сторону папок. – может сгодится кто тебе для умственной работы.

«Инициатива наказуема: предложил проводить все без исключения дела учёных и конструкторов через Особое Совещания при НКВД СССР, получите – распишитесь, первое дело, рассмотренное ОСО по новому указу ЦИК СССР в ускоренном порядке „дело УФТИ“».

Пришлось срочно углубляться в историю института, перепетИю (в античном значении этого слова) и, понятное дело, в немезис.

Как выяснилось после прочтения тех папок, украинский физ-тех в городе Харькове (тогдашней столицы УССР), плоть от плоти ЛФТИ, созданный в 1928 году по инициативе Абрама Иоффе на деньги союзного правительства к 1934 году стал одним из лучших в Европе физических институтов, оставившим далеко позади по размера бюджета и сам ЛФТИ. Советское государство, в лице Наркомата Тяжёлой Промышленности, к которому относился институт, не жалело средств на оборудование для двух криогенных лабораторий, экспериментальной станции, лаборатории расщепления ядер, лаборатории высоких напряжений, ультракоротких волн, рентгеновских лучей и других. Часть учёных института обучалась за рубежом, их постоянно посылали на средства государства к крупнейшим физикам во все мировые научные центры (да и сами мэтры, такие как Нильс Бор, Поль Дирак, не брезговали Харьковом, тем более что на их встречу средств не жалели) для пополнения знаний и опыта.

Словом знания пополнялись, средства расходовались и всё шло хорошо до той поры, пока в 1935 году Совет Труда и Обороны СССР не решил поручить УФТИ технические разработки военного характера: мощные генераторы коротких волн, кислородные приборы для высотных полётов, авиационный двигатель, работающий на водороде другое оборудование, и назначил нового руководителя института (старый выехал на стажировку в Англию). Новая метла хорошо метёт… Семён Давидович, креатура Харьковского обкома КП(б)У, звёзд, конечно, с неба не хватал (злые языки утверждали, что у него нет ни одной печатной работы), но своё дело знал туго: вскоре в институте был установлен пропускной режим и началась подготовка к строительству забора. Это означало, что в перспективе из свободного сообщества творящих учёных мог превратится в закрытый «ящик».

В письме жены одного из сотрудников УФТИ в Англию, куда НКВД сунуло свой нос, ситуация описывалась так: «… институт полон интриг. Сначала, казалось, они были связаны с противостоянием учёных и администрации, то теперь уже всё перемешалось и некоторые из учёных для достижения своих целей используют грязные средства… и дальше, нужно взорвать весь институт и начать всё сначала». Когда одни учёные поддержали возникшее стихийно «движение сопротивления», которое возглавил руководитель теоротдела Ландау (кто-то прикреплял недавно полученные пропуска к собачьему ошейнику, а кто-то за неимением собаки к фалдам пиджака; кто-то писал жалобы замнаркома Пятакову, кто-то в «Известия» Бухарину, ну а кто-то в НКВД, как Ландау, Балицкому), другие переключились на военную тематику и, к негодованию первых, стали получать повышенную зарплату.

В общем тогда, в благославенном 1935-ом, нарком Орджоникидзе решил не взрывать институт, а, пойдя навстречу пожеланиям общественности и советам некоторых своих друзей, срочно вернул всё на свои места: уровнял зарплаты, вернул старого директора и остановил строительство забора. И стали они жить-поживать… до того самого момента, пока вступивший в должность Ежов не арестовал Пятакова. После смерти Орджоникидзе события понеслись вскачь, так быстро, что Ландау не успел удрать в Москву. ОСО глубоко не копал и назначил всем участникам «сопротивления» максимальный срок – пять лет (хотя в нашей истории несколько человек проходящих по «делу УФТИ» получили высшую меру. Странно, но их предводитель, Ландау после года отсидки был выпущен на свободу).

«Выходит это я его так подкузьмил. Ничего… переживёт, зато пятеро ведущих сотрудников УФТИ останутся в живых».

– Свободен. – Макар делает изящный пируэт и, грациозно ступая, оставляет нас с теоретиком с глазу на глаз.

– Гражданин начальник, – Ландау без приглашения плюхается на стул передо мной. – а почему меня во «внутрянку» привезли? Должны были в пересыльную: в Бутылку там или Пресненскую. Приговор мне ещё в Харькове объявили.

«Сразу видно опытного зэка, порядки знает, даже Бутырку Бутылкой называет, немудрено – скоро месяц исполнится как томится в заключении».

Не спешу с ответом: сам с интересом разглядываю его тощую фигуру, бритую голову и близко посаженные карие глаза.

– Скажите, гражданин Ландау, – неотрывно смотрим друг на друга как в игре кто первый моргнёт. – вы литературу хорошо знаете?

– А о какой литературе идёт речь? – Физик удивлён, но вида не подаёт. – Однако неважно, я кончил курс классической гимназии и затем проводил много времени за чтением, так что ответ мой будет: да, я знаю художественную литературу как мало кто в этом здании.

– Хорошо, – киваю я. – хотя ваш вопрос важен, я говорю не о классике, а о лёгкой, приключенческой литературе, наподобие «Овода», «Графа Монте-Кристо», «Трёх мушкетёров».

– Читал в детстве…, – фыркает Ландау. – но боюсь, что подробностей уже не припомню.

– Понятно, – разочарованно вздыхаю я. – а как у вас с музыкой? Играете на каких-нибудь музыкальных инструментах? У вас хороший голос?

– Учился в на скрипке и фортепиано, – растерянно начинает он, но, не выдержав, взрывается. – послушайте, не знаю вашей фамилии, что за странные вопросы? Почему меня снова допрашивают? По какому делу?

– Моя фамилия Чаганов, слышали наверное. Капитан госбезопасности Алексей Чаганов. – «А-а! Моргнул!» – Хочу вас сразу успокоить, что ни о каком новом деле речи не идёт. Я отбираю для своего специального конструкторского бюро инженеров и конструкторов для выполнения работ по военной тематике.

– Только инженеров и конструкторов? – Растягивает губы в усмешке Ландау, показывая плохие зубы.

– Учёных тоже, куда ж их девать? – Ровным голосом продолжаю я.

– Учёными бывают и собаки, когда их научат, – спокойно начинает он заученную фразу и снова срывается в истерику. – а мы – научные работники! Так что вы что, отбираете нас по тому, умеем мы петь или нет?

– Вовсе нет, – меня трудно вывести из себя. – Например, Льва Васильевича Шубникова из вашего института я собираюсь назначить руководителем бригады в своём КБ, имея в виду его выдающиеся достижения в области техники низких температур по сжижению водорода и гелия. СКБ у меня специальное, для того чтобы заключённый вышел из него на свободу, он должен единолично или в составе бригады выполнить работу для военных или народного хозяйства: создать прибор, механизм или технологический процесс. Результат должен быть подтверждён на испытаниях. Просто отсидеть свой срок в СКБ, ничего не делая, не удасться. А с вами я не знаю что и делать, глядите, каких-либо великих открытий в прошлом за вами не числится…