Чародей с гитарой. Том 1

— И я тоже не возражаю против душа.

Джон-Том и не заметил, как переглянулись Каз и Флор. Он не замечал ничего — кроме удалявшегося овального панциря чародея.

— Минуточку, сэр. И куда же мы направляемся?

Клотагорб поглядел на него.

Сперва следует отыскать Пога, а потом — на совет чародеев, колдунов и ведьм, чтобы скоординировать действия в ожидании грядущей атаки. Ты ведь знаешь, что колдовать всякий раз может кто-то один. Любое противоречие делает заклинание неэффективным.

— Подождите. Ну а... Вы не забыли? Вы же обещали.

Клотагорб отвернулся.

— Она мертва. Мой друг, любовь и жизнь — вещи скоротечные. Если есть, то есть, а когда закончилась — ничего не поделаешь.

— Не нужны мне ваши клепаные чародейские разговоры. — Он возвышался над черепахой. — Вы же сказали, что можете вернуть ее к жизни.

— Да, я сказал, что попробую помочь тебе. Ты был в отчаянии, ты нуждался в надежде, во внутренней опоре. И я дал ее тебе. Я помог тебе выжить. И не жалею об этом.

Джон-Том не ответил, и чародей продолжил:

— Мальчик мой, твой дар — вещь непредсказуемая, но могучая. Подобную непредсказуемость можно было бы считать недостатком, но сейчас мы имеем дело с еще более непонятной силой. Ты можешь оказать огромную помощь... если захочешь. Но я ощущаю ответственность и за тебя, и за твою недавнюю потерю. Решишь ничего не делать — никто тебя не осудит, и я не стану даже уговаривать тебя. Могу только пожелать, чтобы ты захотел помочь мне. Уверяю тебя, я не знаю заклинания, поднимающего мертвых из гроба. Я обещал попробовать и попробую — в свое время, — когда не будет столь неотложных дел. А пока я должен постараться сохранить жизнь многим. Мне некогда сейчас экспериментировать, пытаясь спасти одну жизнь. — Он говорил ровным голосом. — Хотелось бы, чтобы все было по-другому, мой мальчик. Но и у магии есть свои пределы. Один из них — смерть.

Джон-Том молчал, держа на плечах мертвое тело.

— Вы же говорили... говорили мне...

— Я говорил, чтобы спасти тебя самого. Отчаяние не способствует быстроте мысли и действий. Но ты уцелел. Талея же, благослови Господь ее беспокойное вспыльчивое сердечко, ругала бы тебя за эту жалость, будь она сейчас здесь.

— Ты лжешь, маленький твердопанцирный...

Клотагорб на всякий случай отступил.

— Не заставляй меня останавливать тебя, Джон-Том. Да, я обманул тебя. И не в первый раз, как утверждает этот торопыга Мадж. Ложь во благо — тоже род правды.

Джон-Том испустил нечленораздельный вопль и рванулся вперед, ослепленный и бесповоротной потерей, и двуличием чародея. Тело Талей — более не личность, даже не воспоминание — скатилось на землю. Он слепо тянул руки к невозмутимому волшебнику.

Клотагорб видел, как копится гнев, видел признаки его в лице юноши, в позе его, в движениях мускулов под кожей. Руки чародея шевельнулись, и он шепнул чему-то невидимому: «анестезия» и «фиксируй».

Джон-Том повалился, словно от удара собственным посохом. Заметив суету, подошли солдаты.

— Он мертв, сэр? — полюбопытствовал один из них.

— Нет, но в настоящий момент хотел бы умереть, — чародей показал на безжизненное тело Талей. — Скорбит по первой жертве войны.

— А этот? — самец белки указал на распростертого рядом Джон-Тома.

— Любовь тоже ранит. Через какое-то время поправится и он. Ему нужны отдых и забвение. Там, за штабным шатром, есть другой, поменьше. Отнесите его туда.

Унтер подергал хвостом.

— А он не будет опасным, когда придет в себя?

Клотагорб посмотрел на спокойно дышавшего молодого человека.

— Едва ли... Даже для себя самого.

Белка ответила воинским салютом.

— Будет сделано, сэр.

Немногие средства, подумал Клотагорб, способны заставить забыться и сердце, и ум. И горе среди них — самое могущественное. Он поглядел, как солдаты уносили худощавого молодца, а затем заставил себя обратиться к иным, более серьезным материям. Талея мертва, Джон-Том не в себе. Что ж, можно только посочувствовать мальчику. И если потребуется, он сумеет обойтись и без молодого человека во всем хаосе, который царит у него в голове. Что ж делать с этой новоявленной ненавистью?

Впрочем, пусть себе ненавидит, это не страшно. Ненависть отвлечет его мысли от потери. Он будет всегда подозревать меня, но в этом ничего нового нет — ко мне все так относятся. Люди вечно страшатся того, чего не могут понять.

Одиноко же прожил ты жизнь, старый друг. Очень одиноко. Но ты знал это, когда давал обеты и приносил клятвы. Чародей вздохнул и побрел искать Аветикуса. «У этого-то по-настоящему рациональный ум, — подумал с удовольствием Клотагорб. — Без фантазий, но надежен. Он примет мой совет и поступит в соответствии с ним. Я могу помочь ему.

Быть может, и он сумеет помочь мне. Все же две сотни лет с хвостиком, так, старый друг?

Устал я, черт побери. Как я устал. Жаль, что вместе с другими я принял на себя тяжкий груз ответственности. Но зло, выпущенное Эйякратом, следует остановить».

Мудр был Клотагорб и многое знал, но и он не смел признаться себе, что движет его поступками не ответственность, а простое любопытство...

Красный туман заволакивал глаза Джон-Тома. Кровавый туман. Он заморгал, и туман сделался серым. Это не был вечный сумрак, покрывающий Зеленые Всхолмия, — дымка быстро рассеивалась.

Поглядев вверх, он увидел над головой пеструю ткань. И услышал знакомый голос:

— Деперь я за ним пригляжу.

Он приподнялся на локтях, голова все еще плыла после заклинания Клотагорба. Из шатра выходили несколько теплоземельцев.

— Как ды себя чувствуешь?

Джон-Том вновь поднял глаза. На него взирала висящая вверх тормашками физиономия. Пог расправил крылья и потянулся.

— Давно я так лежу?

— Со вчерашнего дня.

— А где все?

Летучий мыш ухмыльнулся.

— Расслабляюдся и развлекаются. Пир перед чумой.

— Талея? — Он попытался сесть. Мохнатый летун опустился на грудь Джон-Тома.

— Мердва, как и вчера, когда ды пыдался набросидься на Масдера. Мердва, как и в Куглухе, когда ей глотку перерезали. И ды, парень, знаешь эдо не хуже меня!

Джон-Том вздрогнул и отвернулся от крошечной страшной мордочки, уставившейся на него.

— Я не примирюсь с этим. Никогда.

Пог вспорхнул с его груди, приземлился на ближайшее кресло и привалился к спинке. Сиденье было рассчитано на невысокое млекопитающее, но мышу все-таки не подходило. Он всегда предпочитал висеть вниз головой, однако, понимая нынешнее состояние Джон-Тома, решил, что тому легче будет видеть нормально обращенное к нему лицо.