Чароплет

В распахнутой ликантропской пасти мелькнуло слюдяное человеческое лицо.

— Тайфон отдал мне Дедре, чтобы утолить голод, а голод не тетка, и с нею в глотке мы узнали, где ковчег.

Никодимус почувствовал подступающую к горлу тошноту.

— Ты сожрал тело Дейдре?

Чудовище снова поежилось, в этот раз явно от удовольствия. У Никодимуса затряслись руки.

— А ковчег Боанн, что ты с ним сделал?

— Расколол, как орех, и высосал алмазное ядрышко. О-о-о, как оно царапалось в кишках!

— Ты убил Боанн?

— Все нутро исцарапало.

Помолчав, чудовище раззявило ликантропскую пасть, высовывая человеческую голову. Сморгнув слюну с век, Джей Амбер смерил Никодимуса взглядом. Его морщинистое лицо покрывали старческие пятна, короткие волосы топорщились седой щетиной, но вот глаза…

Глаза горели ярко-зеленым.

— Они охотятся на алмазные умы, — с расстановкой проговорил Джей Амбер. — Изумруд приложить к тебе, а меня превратить в алмазно-разумного дракона. — Голос постепенно выравнивался, креп. — У меня маркий разум, нестерильный, поганый разум. Они хотят положить этому конец, чтобы больше никаких помарок.

— Кто они?

— Демоны и первый демон Лос. Не хотят больше помарок в праязыке. Хотят, чтобы все тихо увяло.

— Что тебе известно про тихое увядание?

— Каленым железом праязык, — кивнуло чудовище. — Долой нарушения, долой оговорки. Чтобы больше ни-ни. Только по правилам, всех поправят. Кругом лед, ледяной язык.

Никодимус озадаченно покачал головой.

— Я хотел, чтобы ты медленно варился у меня в желудке, высасывать мало-помалу языкознание из твоей головы. А потом нашел ту, с беспамятной памятью. Тайфон сделает мой разум кристальным, как у нее. Так они хотели в Звездной крепости.

— В Звездной… — заморгал Никодимус.

Слюдяная голова кивнула.

— В З-з-звездной крепости, где они клеймят словом, как железом, где я был как ты, до того, как ты стал, как я.

— У нас с тобой ничего общего!

— Пурпурные словеса, фиолетовая завеса. Твои татуировки, не коснись меня лживое железо, были бы и у меня такие. Я учил призрачный язык хтоников. Они хотели меня удержать, выдержать, но вырвался, и выучился, и сбежал, и избег. Я намного тебя старше, я твой кузен, брат по крови, брат по несчастью. — Чудовище помолчало, а потом произнесло нормальным человеческим голосом: — Я знаю праязык. Я знаю, кто такие какографы на самом деле.

Никодимус отшатнулся, сложив наконец два и два.

— Джей Амбер, — прошептал он. — Раньше тебя звали иначе.

— Дж-е-е-й-мбе-е-ер, — взвыло чудовище. — Джеймбер. Джем Бер-р-р.

— Джеймс Берр, — подсказал Никодимус.

— Джеймс Берр. Когда-то, давным-давно, Джеймс Берр.

— Самый злосчастный какограф на свете, — прошептал Никодимус, впившись взглядом в зеленые глаза. — Значит, ты не погиб триста лет назад, когда бежал в саванну…

Джеймс Берр помотал головой.

— Я кроил праязык, кроил и перекраивал. Я превращал жизнь в ахинею. Я научился влезать в чужие шкуры и мешать их меж собой. Я научился сводить людей с ума ахинеей.

— Ахинея — это твой диалект праязыка.

— И зараженных, искаженных, искореженных.

— Все эти сотни лет ты был Саванным Скитальцем.

— Пока алмазный разум Тайфона не укротил меня, не приструнил меня, не огородил меня городом, и не всадил в меня этот каленый язык. Он превратил меня в полудракона, чтобы я мог выбивать язык из других. — Чудовище содрогнулось. — Слова, слова, слова! Талдычат, долдонят, вдалбливают, задалбывают. — Он изменил голос, явно подражая кому-то: — Мы научим тебя, Джеймс Берр, проучим! Мы сломим тебя, Никодимус. Твой разум должен быть подобен льду или не должен быть вовсе. Они вдалбливали в меня свой язык и поплатились — я заставил их взять свои слова обратно, я проклял их механические мозги их же словами!

Никодимус сглотнул.

— То есть тогда, давным-давно, когда во время твоей учебы в Звездной академии погибли волшебники, это вышло не случайно?

В ответ раздался резкий смех.

— Случайно, чрезвычайно, отчаянно. Не чаяли — так получайте сдобу к вечернему чаю, я его хорошо сдобрил, чтоб вам подавиться собственным языком. Мое проклятье жгло их до волдырей. Корчиться им в вечных муках за то, что корчевали мой разум.

— Ты чудовище, — прошептал Никодимус.

Берр улыбнулся, сверкнув имперскими зелеными глазами.

— Ты такой же, как я, кузен. У нас поганый разум. Он марает их правила. Марает, вымарывает…

— Я не такой, как ты!

Берр с улыбкой шагнул ближе.

— Кузен, кузенчик, кузнечик. Прибереги злобу для каленых языков, для алмазных умов. Ты должен освободить меня от Тайфона.

— Тебя? Ты его ручной полудракон!

Берр состроил гримасу.

— Я его раб. Если мы коснемся тебя изумрудом, он кристаллизует мой мозг, скует его кристаллической решеткой. Я не смогу сеять ошибки, не смогу экспериментировать. Освободи меня, пока демон не заставил меня поймать второе чадушко. Едва мой разум станет алмазным, я переберусь через океан, а за мной и все демоны. А Разобщение не позволит ошибаться уже никому.

Никодимус сделал шаг назад.

— Мне казалось, Разобщение упразднит язык как таковой, превратив его в бессмыслицу.

Берр покачал массивной волчьей головой.

— Какограф-перевертыш, — рассмеялся он. — Язык бессмыслен без ошибок, без смрадного удобрения хаоса. Идеально упорядоченный язык де-скрип-ти-вен, сиречь описателен, а значит, покорный раб природы. Плодородный хаос делает его пре-скрип-тивным, предписывающим, сиречь творческим, созидающим. Как только язык станет идеальным, отсечет лишнее, он отсечет и все живое, что населяет плодородный слой, и останутся одни алмазные умы. А праязыку нужен ум изворотливый, гибкий, ему нужны ошибки, и уродцы, и словесные поединки. И бранные слова тоже нужны, чтобы на поле брани побеждало сильнейшее — самое острое, самое меткое.

Никодимус попятился снова.

— Ты не врешь?

Берр качнул ликантропской головой, а потом перевел взгляд на свое грузное тело.

— Волчья плоть от твоего прикосновения пойдет язвами. Кинусь на тебя в этом обличье, ты его сгноишь.

Ликантроп несколько раз дернул горлом, будто давится, и отрыгнул блестящее от слюны человеческое тело Берра. Едва обнаженный человек поднялся на ноги, ликантропская оболочка повалилась на бок и содрогнулась в предсмертной конвульсии.

Никодимус отлепил со спины самое мощное боевое заклятье. Фиолетовые и индиговые руны сплелись между собой в длинный меч, на лезвии которого плясали огненные языки. Никодимус направил клинок на Берра.

Невероятное создание лишь улыбнулось.

— Я старший какограф. Любое твое писание развеется от соприкосновения со мной, — невозмутимо проговорил он.

Никодимус шагнул назад.

— Что же ты не помешал мне перебить своих адептов?

Улыбка Берра стала шире.

— Не собирался. Как иначе было подманить тебя поближе? Зачем еще я стал бы тебе все это рассказывать? — Он сделал шаг вперед. — Ты должен освободить меня, пока мой разум не обалмазился. Ты должен стать как я, управлять своим плодородным, навозным разумом. И сделать это сейчас, чтобы остановить демона.