Чары, путы и кровные узы

Ее голосок уже дрожал, а он ничем не мог помочь. Он готовился к обвинениям и собирался защищать ее и оправдывать. Но тут ничем таким и не пахло. Наоборот. По мнению ее матери, каникулы в Питере — это подарок, а не наказание. И что делать в такой ситуации он реально не знал. Да еще и завуалированные ультиматумы…. Пока Алька живет дома с ними придется считаться.

— Малышка, — Бо прижал ее к себе, и сказал то, за что сразу же захотел откусить себе язык, — твоя мама права. Ничего страшного, это всего лишь десять дней. Отдохнешь от меня, развеешься, развлечешься. На балет сходишь, ты же на самом деле хотела. Всего десять дней!

— А твои родители? — Цеплялась Аля за соломинку.

— Они переживут. Подождут. Съездим в первые же выходные, не страшно. Только не плач, прошу тебя, Аля.

Пытался ее успокоить, а у самого дыхание спирало от ощущения грядущей катастрофы. Так, словно он сам толкал ее к пропасти, вместо того чтоб спасти. А должен был! Должен был сказать — «Знаете, Наталья Андреевна, шли бы вы на хуй вместе со своим Питером!», забрать Альку из этого террариума и будь, что будет….

Полгода, Бо, — успокаивал он себя, гладя Алю по волосам, — полгода. А пока пусть думают, что победили….

— Давайте я вас отвезу. — Предложил он, рассчитывая на то, что ему позволят побыть с Алей до отъезда.

— Нет, не стоит. — Отмахнулась Наталья. — Мы вызовем такси.

— Зачем? — Стоял на своем Богдан. — Зачем такси, когда я могу?

— Ну, — заюлила женщина, — у тебя, наверное, дела. Сегодня как-никак продолжение праздника….

— Все мои дела только что закончились. Я бы с вашего позволения остался с Алей, все-таки она уезжает на все каникулы.

— Ну хорошо, — без особого энтузиазма согласилась Наталья, видимо не найдя аргументы прогнать его, — оставайся. Да только долгие проводы — лишние слезы.

А слезы уже рекой лились, впитываясь в его трикотажную кофту.

— Аля, — он потормошил девушку за плечо, — давай, покажи мне, где живешь.

Она вытерла слезы, взяла его за руку и повела в свою комнату. Там усадила на свою кровать, а сама пошла к шкафу в котором хранился подарок, что она ему приготовила.

— Держи. — Протянула небольшую коробочку, обернутую яркой упаковочной бумагой.

— Что это? — Удивился Богдан.

— Это ремень. — Шмыгнув носом, ответила девушка. — Открой.

— Можно потом?

Алевтина покивала, отбросила коробочку в сторону, залезла на его колени и, уткнувшись ему в грудь, снова горько расплакалась.

* * *

— Зря разрешила. — Наталья нервно мерила шагами кухню, иногда косясь в сторону комнаты дочери. — Лишнее это….

— Почему ты такая злая, Наташа? — Удивился Аркадий. — Тебе что, совсем ее не жалко?

— Нет. — Она посмотрела на него и пожала плечами. — Не жалко. Жизнь полна разочарований, чем раньше она это поймет, тем легче ей будет потом. Она еще молодая, глупая, ей сейчас кажется что мир рушится. Потом она будет вспоминать об этом и не понимать, отчего так страдала. А сейчас эти слезы — всего лишь гормоны, всего лишь специфика возраста. Это нормально. Поплачет и перестанет. Отвлечется в Питере, и думать забудет об этом парне. Да она встречается с ним мне назло!

— С чего ты это взяла? — Опешил муж.

— Все элементарно — это нам с тобой месть за Егора. Да, надо признать, мы не спросили ее мнения, но она вроде как была не против. Да и потом, какое к черту мнение в тринадцать лет-то? А потом эта ситуация в клубе, каникулы у твоих родителей — вот она и взбрыкнула. Нашла парня, зная, что он мне наверняка не понравится — полную противоположность жениху и вот.

Женщина развела руками, совершенно убежденная в своей правоте.

— Наташа, мир не крутится вокруг тебя.

— Ага.

— Аля влюбилась в него, потому что она девушка, а он — парень. Здесь нет никакой мести….

— Ну-ну. — Она покосилась на часы. — Господи, да когда уже…. Может, пораньше поедем?

— Зачем?

— Ненавижу чемоданное настроение!

— Успокойся, Наташ, — пытался остепенить ее муж, — лучше пойди, напоследок проверь, ничего ли не забыли. Оставь дочь в покое.

Наталья вдруг остановилась и, вздернув бровь, окинула мужа насмешливым взглядом.

— Скажи-ка, Аркадий, — начала она, как ни в чем не бывало, и скрестила руки на груди, — ты не был бы против Алькиных отношений с двоюродным братом, да? Тебе по большому счету, наплевать. Лишь бы доченька единственная счастлива жила. Ну и пусть что в инцесте, м, дорогой мой?

— Был бы, — неубедительно буркнул муж, — ты же видишь, что мне не наплевать. Мне просто Алю жалко. В отличие от тебя, мне не доставляет удовольствия рушить сейчас ее счастье, хоть и не моя вина в том, что приходится это делать.

— Пф, — женщина вернулась к своим делам, она в который раз проверяла, куда положила документы, — аргумент, конечно. Ладно, пора ехать. Дальше некуда тянуть.

* * *

Аля так и просидела на коленях у Богдана все время до отъезда. Сидела, молчала и молилась, чтоб чудо или счастливый случай избавил ее от этой поездки.

После обильно пролитых слез наступило опустошение. И ей так много всего хотелось ему сказать, и в то же время это сейчас было совсем не нужно и не важно. Гораздо важнее было ощущать его близость столько, сколько позволит равнодушная стрелка на часах.

Богдан тоже молчал. Но его состояние так явно выражалось в силе рук, прижимающих ее к его телу, в нежности его губ, периодически прикасающихся к ее макушке, что девушке не нужны были слова. Наоборот, она даже благодарна ему была за это уютное молчание рядом. Если он заговорит, хоть слово скажет своим срывающимся голосом, она снова ударится в истерику. Изойдет вся на слезы.

У Алевтины было сейчас такое чувство, будто ее мир рухнул. Только что, несколько часов назад, еще утром, она была так счастлива, она строила планы, собиралась провести каникулы, не разлучаясь с человеком которого любила ни на день и что? Все каникулы она проведет за четыре тысячи километров вдали от него!

Да, они разлучались и на больший срок, но…. Он всегда был рядом. Он дышал с ней одним воздухом. И по вечерам, Аля в окно видела его машину, припаркованную во дворе. Она не говорила ему о том, что знает, как он проводит вечера, зачем? Ей просто было так хорошо от этого, словно он был рядом с ней. И это согревало ее почти так же как его объятия.

Четыре тысячи километров — это пропасть.

Десять дней вдали от него — это вечность.

Сердце девушки было разбито, она горевала так, словно у нее кто-то умер….

Умерли ее надежды и мечты. Разбились о чужую волю. Опять. И это чувство беспомощности перед чужими решениями снедало девушку. Окунало в бездну отчаяния. Давило на грудь и сжимало сердце тисками.

Когда она услышала, как открывается дверь и голос матери, зовущий ее, она зажмурила глаза, всем сердцем желая оказаться сейчас на краю света, подальше от нее, только с Богданом и чтоб никого больше не было. И крепче обхватила руками его торс, пряча лицо на груди парня.