Чары

– А я и не прошу тебя об этом.

– Тогда что же? – вздохнула она. – Ты пытаешься одолжить мне денег?

– Нет, – сказал Руди. – Ведь мои деньги, конечно, из того же источника, и поэтому я даже и не буду пытаться тебя уговорить.

Официант налил немного вина в бокал Руди. Он отпил немного и одобрил.

– Чудесное, – сказал он Мадлен. – Выпей тоже немножко.

– Чуть попозже.

– Сейчас.

– Ты изменился, – сказала она чуть сухо.

– Мне нужно тебе кое-что сказать – о нашем дедушке… – Руди отломил маленький кусочек хлеба и жевал его какое-то время. Наконец он заговорил.

– Две недели назад я случайно слышал разговор мамы с Оми. Они были в гостиной Оми. Дверь была приоткрыта. Они не знали, что я дома.

– Продолжай.

– Они обсуждали письмо, оставленное Амадеусом. Он хотел, чтобы все его имущество перешло к тебе. Дом, все его содержимое – и скульптура, о которой ты говорила тогда, когда уходила из дома. Eternit'e.

Он помолчал.

– Но самое важное – из того, что я услышал, Магги, – он наклонился к ней через столик и заговорил тихо, – это то, что наш отчим уничтожил это письмо.

– Но зачем ему это понадобилось? Я уверена, адвокат, герр Вальтер… Он ведь, наверно, производил опись имущества в доме и нашел его…

– Если это было просто письмо, а не официально оформленное завещание, он мог отдать его нераспечатанным. Ему платит Стефан, и похоже, адвокат не очень расположен вмешиваться в семейные дела.

Мадлен задумалась.

– Значит, имущество Опи перейдет к нашему отцу – но они, вроде, заставили его отказаться от прав наследования собственности дедушки. – Она колебалась. – Значит ли это, что оно перейдет к нашей матери – или к нам двоим?

Руди пожал плечами.

– У меня нет определенной идеи – но это ничего. Я просто подумал – продав дом, ты можешь немедленно получить необходимые деньги, Магги. А что касается этой таинственной скульптуры…

– Ее там нет, – тихо и спокойно сказала Мадлен.

– Но тогда где же она?

Мадлен взглянула в лицо брату и почувствовала облегчение – она поняла, что может ему доверять. Слава Богу, это и в самом деле был ее брат.

– Наш отец забрал ее, – ответила она. – Лишь трое – кроме самого Опи – знали, где была спрятана скульптура: папа, я и Константин.

– Русский?

– Опи никогда не создал бы ее без него. Они жили вместе пять лет. Они вложили в нее все, Руди, всю свою душу – ради Ирины, потому что оба они так любили ее.

– А эти драгоценности… ты думаешь, они настоящие?

– Константин говорил, что эта скульптура просто не имеет цены, – она ответила мягко. – Одни только камни стоят целое состояние. А еще вся она сделана из цельного белого золота, и Константин вложил в нее весь свой талант, все свое искусство и то, чему научился у отца, который тоже работал на Дом Фаберже.

Она покачала головой.

– Она была просто необыкновенной, уникальной, хотя Опи никогда не думал о ее денежной цене.

– И он хотел отдать ее тебе.

– Уверена, папа надежно сохранит ее для меня.

– Да? – бережно спросил Руди.

– Как ты можешь сомневаться? Кому же мне еще доверять? – Мадлен бросила ему вызов, мягкий, но все же вызов. – Человеку, который любит меня без оглядки, или мужчине, настолько ничтожному и подлому, что он мог наплевать на последнюю волю моего дедушки?

Она остановилась, чтоб перевести дух.

– Не говоря уже о моей матери, которая позволила ему сделать это.

– Она чувствует себя виноватой… и голос у Оми был грустный. Они говорили недолго, но мне стало ясно – они не одобряют его.

– Но ведь они не остановили Стефана.

– Нет, – Руди посмотрел ей прямо в глаза. – И именно поэтому я говорю тебе – ты должна поехать в Цюрих.

– Я не хочу унижаться.

– Нет, не обвинять их, не клясть – я знаю, ты этого не сделаешь. Но Стефан просто обокрал тебя, Магги, и у тебя есть нечто большее, чем просто моральное право требовать финансовой помощи.

Пока они ели, Руди расспрашивал ее о состоянии Антуана, о лечении, которое предлагал ей Зелеев, о тех возможностях, которые откроются перед ней, если она последует его совету.

– У меня нет выбора, да? – спросила она устало, когда они шли назад по площади Оперы. – От одной только этой мысли мне становится плохо… но если я не возьму то, что мне принадлежит, я не смогу помочь своей семье…

– Я буду с тобой, – Руди взял ее руку, слегка пожал ее. – Сколько тебе нужно времени, чтоб собраться?

– Нисколько. Мы можем поехать завтра утром. Если я замешкаюсь, то не смогу этого сделать никогда.

Начал накрапывать дождик, и все такси, обычно выстраивавшиеся около Гранд Отеля, разъехались, но Мадлен не обращала внимания на погоду.

– Я возьму с собой Валентина. Но не хочу останавливаться дома – мы поселимся в гостинице.

– Конечно. Я понимаю.

– Самой обычной, недалеко от вокзала, и только на одну ночь. О, Господи! – она почувствовала, как внутри нее начинает разгораться паника, и крепко сжала руку брата. – Я поклялась, что никогда не вернусь туда.

– Но ты ведь не возвращаешься, Магги, дорогая.

– Я еду назад, чтоб пресмыкаться.

– Не нужно таких слов, – голос Руди стал неожиданно чуть резким. – Ты неспособна пресмыкаться, и даже не смей так думать. Это просто деловой шаг, и ни больше, ни меньше. Они много должны тебе, Магги, и они это знают – и мы тоже знаем. Ты только берешь частицу того, что принадлежит тебе по праву. Только то, что всегда было твоим.

Во время путешествия, плавно скользя среди прелестного пейзажа, двигаясь по старой, знакомой земле, Мадлен пыталась расслабиться, но это ей не удалось – ее пальцы напряженно впились в руку, а голова раскалывалась от боли. Ее мучили сомнения – права ли она, оставив одного Антуана даже на день, взяв с собой Валентина в качестве эмоционального оружия? Но хуже всего было то, что ей придется просить Стефана Джулиуса – неважно о чем.

Руди повез их прямо в отель Централь, недалеко от вокзала, нехотя согласившись с ее отказом поселиться в пятизвездочном отеле, который он выбрал для них.

– Нас ожидают к трем часам, – сказал он ей. – Может, оставить тебя ненадолго? Ты отдохнешь, что-нибудь съешь в своей комнате – я могу найти приходящую няню для Валентина. Хочешь?

– Нет, – Мадлен так крепко прижимала к себе сына, что он издал слабый писк протеста. Он так замечательно вел себя во время поездки, изредка забираясь на колени к Мадлен и своему дядюшке, глядя завороженно в окно или на людей в вагоне. А последний час он просто спал.