Час игривых бесов

Не получила и сейчас.

Внимательней поглядела на невежу.

А, понятно, рыженькая Раечка. От этой дождешься приветствия, как же! Да она скорее подавится, чем поздоровается. Алена ее не выносила, физиологически не выносила – бывает же такое неприятие. Иногда, обуреваемая свойственным ей самоедством, она пыталась убедить себя, что ее неприязнь к Раечке вызвана элементарной завистью к загорелой коже без единой морщинки, к рекламной улыбке во все тридцать два белоснежных зуба, к копне мелко вьющихся кудрей и тугой-претугой попке... Ну что ж, это совсем немало, даже если завидовать больше совершенно нечему. Однако, по слухам, у Раечки супербогатый папаня, но деньги не сделали ее более отесанной, не научили элементарной вежливости. После того как Раечка однажды изрекла во всеуслышание: «Шанель» номер пять стремно воняет!», для чистоплюйки Алены Дмитриевой эта крошка со штампом «Made in Avtozavodsky raion» потеряла право на существование. Да ведь она еще и матюгалась порой...

– Здравствуйте, девушки.

Ага, это Валентина пришла – анахронизм вроде Алены. Тоже больная вежливостью.

– Здравствуйте, Валя, давно вас что-то не видно. Не заболели?

– Немножко простыла. Опаздываем, однако?

– О да! Ничего, мы сейчас – раз-два!

Алена принялась вытаскивать пакет с формой с такой скоростью, что выронила на пол пластиковый футляр с часами. Раечка, которая в этот момент повернулась к выходу, едва на них не наступила.

– Осторожней! – крикнула Валя, проворно выхватив футляр из-под коротенькой толстенькой ножки.

У Алены от ужаса в зобу дыханье сперло.

Вот вам и «навсегда»! Слава богу, обошлось.

– Спа... спа... спасибо, Валечка!

Она даже заикаться стала. Небось станешь!

– Какие красивые часики! – сказала Валя. – Подарок?

– Да, – не стала скрывать писательница, которая вообще была чрезмерно откровенна – порою себе во вред. – Любимому мужчине!

– Ого! – хихикнула Валя. – Видимо, очень любимому?

– Очень, очень-очень! – вдохновенно призналась Алена. – Он недавно точно такие же потерял, я сегодня купила снова. Уж очень они ему шли! Просто необыкновенно!

– Великолепные часы! – снова похвалила добрая девушка Валя. – Я таких даже и не видела никогда.

Раечка окинула восторженную дамочку холодным взором своих зеленоватых глаз.

– Между прочим, у моего парня тоже такие часы, – сказала она надменно и вышла из раздевалки.

– Знаете что, Алена, – тихо сказала Валя, – я эту девчонку просто видеть не могу.

– Аналогично, – буркнула писательница, уязвленная до глубины души: как это у парня какой-то Раечки могут быть точно такие же часы, как у ее обожаемого Игоря?! Определенно, Райка наврала – просто из вредности, чтобы цену себе поднять, а другого человека унизить. У нее небось и парня-то нет, у уродины такой.

– Дамы! – послышался голос тренера Лены Мавриной. – Встаем на программу!

Алена и Валентина наперегонки ринулись в зал.

Долги наши, или История жизни Ивана Антоновича Саблина (продолжение)

Не стоит считать меня идиотом и думать, что я смотрел на жизнь исключительно сквозь розовые очки. Кроме того, я не занимался пластической хирургией как искусством ради искусства. Я вполне отдавал себе отчет в том, что деятельность нашего «санатория», вернее, нашего пятого отделения, совершенно противозаконна, потому что мы помогаем уйти от правосудия людям, которые заслужили наказание своими преступлениями против общества и людей. Однако для меня давным-давно уже эти два понятия – общество и люди – стали абстрактными. Хоть и писал Ленин (а как же, помню, в школе проходили статью «Партийная организация и партийная литература»!), дескать, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, я как-то умудрялся это делать. Что такое общество? Некий организм, который определяет и устанавливает законы, по которым живет, действует, которыми сдерживается каждый член этого общества – человек. Я жил в санатории, а определяли мою жизнь и сдерживали меня законы, которые устанавливал для нас Гнатюк. Эти законы меня вполне устраивали. По сути своей я человек нелюбопытный, поэтому у меня никогда не возникало желания как-то эти законы исследовать, размышлять об их справедливости или несправедливости или мучиться, что законы Гнатюка находятся в явном противоречии, а то и в антагонизме с законами общества. Но вот что странно: впервые именно этим словом – «преступники» – я подумал о своих пациентах, когда увидел Алину.

Они, приезжавшие сюда тайно и тайно покидавшие санаторий, были преступники. Да неужели и она, эта птица залетная, заморская, эта райская птица принадлежит к их же племени? Это не укладывалось у меня в голове.

Почему-то красота всегда ассоциируется с добротой и даже безгрешностью. Ни один человек в мире при виде Алины даже помыслить не мог бы, что видит перед собой не Еву, а Лилит.

Еве ввергнуть Адама во грех помог змий, в которого, как известно, перевоплотился сатана. То есть Ева оказалась его орудием. Лилит сама была демоницей. А я был глупеньким Адамом, которого искусила, ввергла в бездны адские эта редкостная красота.

– Вы понимаете, Иван, мне, конечно, нравится мое лицо, – сказала она при первом знакомстве, холодно глядя своими изумрудными глазами в мои, обычно серые, а теперь, чудилось, обесцвеченные необычайным волнением. Конечно, она прекрасно понимала, какое впечатление производит на меня! – Однако если приходится выбирать между жизнью и свободой – и прекрасной маской, я выбираю жизнь и свободу. Пусть маска будет менее яркой, менее эффектной – я готова смириться с этим.

Секрет ее красоты был вовсе не в классически-безукоризненных (кстати, совсем не классически-безукоризненных!) чертах. Чудилось, она источает невероятный, победительный аромат женственности: призывный и в то же время надменный, и при одном только ощущении этого аромата мужики немедленно начинали терять головы и готовы были на все, чтобы добиться Алины. Где бы она ни появлялась, все мужчины сразу были ее. Другие женщины словно бы переставали существовать для них. Конечно, потом некоторые, умишком и сердцем покрепче, начинали соображать, что вообще происходит, спохватывались, вспоминали о женах-детях, ну а слабенькие так и влеклись в этом вихре ее очарования, так и задыхались в ее аромате, вернее сказать, становились наркоманами, готовыми на все за одну малую понюшку. Даже душу дьяволу заложить были готовы! И закладывали, случалось, как заложил я.

Да, я тоже стал наркоманом этой красоты. Кажется, жизнь отдал бы за то, чтобы вечно смотреть в ее лицо. Великолепные брови – низкие, прямые, чуть приподнятые к вискам, тонкий нос с нервными, породистыми ноздрями, чувственный яркий рот, но главное – глаза невероятного зеленого цвета, с этими нежными веками, похожими на белые яблоневые лепестки...

Алина, Алина!

Алина!..

Я даже не знал, настоящее ли это ее имя или, так сказать, псевдоним, как у других моих пациентов. Мне казалось, что это имя не могли ей дать люди, даже родители не могли его придумать – она словно бы появилась с ним на свет, оно было даровано ей от природы, как эта изящная миниатюрная фигура, эти изумрудные глаза, эти вишневые губы, белая кожа с легким румянцем, эти черные волосы, эти веки, о которых я мечтал, как зачарованный мечтал: вот коснуться бы их губами, вот увидеть бы, как они опускаются в страстной истоме...

Почему-то, из какой-то безумной гордости, а может, от комплекса неполноценности, который внезапно проснулся во мне, я ни слова не говорил о своей любви, даже старался своих чувств не показывать. Но общее мое остолбенение, конечно, кричало громче всяких слов. Неудивительно, что Гнатюк однажды впрямую спросил меня, не сошел ли я с ума. Это произошло после того, как я наотрез отказался делать Алине пластическую операцию.

– Я не смогу, – угрюмо бормотал я. – Я не смогу ее изуродовать. Я ж не Герострат какой-нибудь. Это убийство будет, неужели не понятно? Такие красавицы, может быть, раз в столетие на свет рождаются, а то и еще реже. Я не могу эту красоту разрушить!

Гнатюк сначала пытался меня убеждать, даже смеялся надо мной, а потом умолк и только слушал, слушал мое сбивчивое, невнятное бормотание. А я, как заезженная пластинка, твердил, твердил, твердил одно и то же:

– Не могу, не могу совершить это убийство...

– Убийство произойдет, если ты не сделаешь ей новое лицо! – однажды в сердцах выкрикнул Гнатюк, уже, такое впечатление, отчаявшись убедить меня обычными уговорами. – Ты что, запал на нее? Ну так возьми и переспи с ней! Просто переспи! Поимеешь ее и успокоишься.

– Что? – выдохнул я. – Как?..

– Что – как! – сердито передразнил Гнатюк. – Старым дедовским способом, вот как! Думаю, трудностей это не создаст: ты нормальный мужик, насколько мне известно, ни одна из твоих девочек на тебя еще не жаловалась, ты вообще нравишься женщинам, вот даже Алина, я видел, тоже в твою сторону крепкого косяка давила своими прелестными глазками. Просто переспи с ней – и успокойся!

И расхохотался, глядя на мою ошеломленную, вытянувшуюся физиономию.

Я ошалел. Сам не знаю, что в то мгновение произвело на меня большее впечатление: совет переспать, просто переспать (да еще старым дедовским способом!) с этим воистину неземным созданием, которое я обожествлял, – или намек на то, что Алина может быть ко мне неравнодушна. Потом ударило: а что это значит, что мои девушки Гнатюку на меня не жаловались? Почему должны были жаловаться? Откуда он вообще знал о моих встречах с медсестрами, или молоденькими докторшами из других отделений, или парочкой местных деревенских красоток? Ну да, я и в самом деле был нормальный молодой мужчина, природа так или иначе требовала своего, не с Дуней же Кулачковой дружить по утрам и вечерам! Да и ладно, все равно моего сердца это не затрагивало. Но, получается, девчонки доносили на меня, что ли? Хотя в санатории ведь все Гнатюку принадлежало, в том числе и рабочее, и личное время сотрудников. Значит, он был в курсе всех моих дел, даже интимных шалостей. Вот ведь знает откуда-то, что Алина на меня посматривает. Хотя я этого не замечал... то есть она смотрела на меня, конечно, на что глаза-то людям дадены, как выражалась та самая бабулька, у которой мы когда-то с другом моим проводили каникулы в деревне Маленькой, – но никакого интереса в этих чарующих изумрудных глазах не отражалось. Но неужели... неужели Гнатюк говорит правду? Неужели возможно, чтобы я, сельский доктор, отнюдь не страдающий переизбытком красоты, привлек внимание этой райской птицы? А впрочем, она ведь наверняка интересовалась человеком, который должен сделать ей новое лицо. Кстати... что еще сказал Гнатюк? «Если ты не сделаешь ей новое лицо, то произойдет убийство», – так, кажется, он выразился.