Час новолуния

Прохор!

...Или наоборот.

— Руда? — сиплым от волнения голосом крикнул разбойник, оборачиваясь.

— Прохор? — вторила Федька.

Был им двусмысленный отклик:

— Я!

Ответ не удовлетворил никого. Разбойник подвинулся спиной к забору, чтобы не подставить Федьке тыл, если придётся схватиться с её товарищем. Слышался топот припустившегося бегом человека.

Руда? — переспросил разбойник, он явно трусил.

Но и Федьке зевать не приходилось, следовало ожидать, что, оказавшись в крайности, противник ринется сейчас напролом. И вряд ли в сторону Прохора — если Прохор.

— Руда! — воскликнул разбойник, не сдерживая облегчения.

Вторая тень соединилась с первой, но Федька не поддалась искушению пуститься наутёк — пока не определился третий, бежать было рано, а теперь поздно.

— Вот, — сказал первый разбойник, — там Федька Посольский, сукин сын, сволочь, выслеживал.

— Приказный?

— На пожаре отирался.

Подробностей было не разобрать, но, вероятно, он указывал в Федькину сторону. Не озаботившись, что любопытно, предупредить напарника о пистолете. Может быть, он не видел большой беды, если Руда сунется сгоряча на выстрел. Федька почла за благо внести уточнения:

— У меня пистолеты. Кто полезет... — Конец она вынужденно скомкала, потому что голос ей изменил.

— Один у него пистолет, — сказал тот разбойник, что свистел.

— Два! — возразила Федька.

— Покажи.

Это становилось базарной склокой, Федька смолчала. Соображая обстоятельства, помалкивал и Руда.

— С двух сторон бы навалиться да кончить? — предложил он напарнику. Руде, видно, не терпелось дать воли рукам, но товарищ его, который под дулом пистолета поостыл, выказывал похвальную осмотрительность.

— Видишь, узко — не обхватить.

— А кабы дружно? Что уж, упускать нельзя.

— Да уж куда упускать, не упустим, — согласился свистун. Они запугивали Федьку, рассуждая в голос.

— А пули чего бояться — попадёт ещё или нет, а нас двое — не промахнёмся.

— Да уж, куда промахнуться! — снова согласился свистун.

Они рассуждали, прикидывали и примеривали, не стесняясь Федьки, они не брали её в расчёт, полагая предметом чисто страдательным.

Уговаривая друг друга, разбойники между тем распались на две тени и разошлись по сторонам неширокой улицы.

— Стоять! — крикливо воскликнула Федька. Ничего другого ей и не оставалось, как покрикивать: стоять да стоять! Иного она уж и не могла измыслить.

Да в том-то и штука, что не стояли! Тени расползались, менялись, мало-помалу, не вдруг, отнюдь не вдруг и не сразу, но неуклонно, последовательно подбирались они к рубежу, откуда им было сподручней вперёд, чем назад.

— Слышь, малый? Ты, малый, брось... — несли они невесть какую околесицу. — Да!.. Не надо нам этого... Даже не думай... Пистолет, слышь-ка, убери... Ага! Пуля-то выкатилась давно, глянь... Пули-то, ага, и нету. Порох отсырел... Нет, парнишка свойский — стрелять не будет... Этот?.. Не выстрелит. Не испужался бы только... Ничё-ничё... Первый раз-то мальчишечка в переделке... Ага... Петушок молоденький... Ах ты цыпочка...

Так они приговаривали, лихорадочно бормотали, а сами шажок за шажком, избегая резких, очевидных движений, подступали всё ближе. Один крался под забором, в тени, другой наступал во мглистой подвешенной пустоте, кажется, и ногами едва касался кремнистой тропинки под собой.

Она попятилась уже не раз и не два, начисто проигрывая. Они наглели.

— Стоять! Убью! — взвизгнула Федька и грязно, матерно выругалась.

Совсем она потеряла голову. Но гнусный мат её почему-то смутил разбойников. Вряд ли они не слышали прежде грубых слов — скорее всего почуяли, что изъясняющиися девичьим голоском подьячий дошёл до крайности.

Федька нацелилась в того, кто очерчивался луной, палец поджимал спуск, но дуло прыгало, она теряла уверенность, что уложит выстрелом хотя бы одного из двух.

В глухой, полной давящего напряжения тишине сказал тот, что таился в тени:

— Кабы два пистолета, уж стрельнул бы.

— Один. И тот не заряжен, — так же тихо проговорил тот, что завис в лунном мареве.

Правый рукав его кафтана ниспадал до земли и тяжко покачивался, словно кулак на неимоверно длинном предплечье достигал щиколотки. Федька догадалась, что там, у земли, кистень, укрытый в спущенном рукаве. С каким-то отдельным от её общего состояния любопытством она наблюдала, как разбойник начал подбирать кишку рукава вверх. Последовательно обнажились кулак-гиря и страшное это предплечье, тонкое, как голая кость, — цепь.

— Не горячись, Руда! — тихо молвил другой разбойник.

Руда закатывал кишку, подтягивал в общем не мешавший ему рукав. Мысленно промеряя удар, он напрягся перед броском, кроваво стучал в висках бросок, так что навряд ли Руда слышал ненужные советы и уговоры товарища.

— Не спеши, не спеши, — приговаривал тот.

Спиной ощутила тут Федька топот — спешил на помощь кто-то четвёртый. Она едва не крикнула: Прохор! Вскричал разбойник:

— Голтяй!

— Голтяй, — утвердительно сказал тот, что советовал не спешить и сам не спешил, держался в тени. — Отвёл мальчишку, вся кодла в сборе!

Разбойники по-прежнему стерегли каждое движение Федьки, и всё же некоторая неопределённость оставляла ей надежду на спасение. Некоторое время она пыталась ещё сообразить, стрелять ли теперь или беречь заряд до последнего, — вдруг рванула назад, полетела, едва задевая носками землю, навстречу неизвестному и оторвалась от преследователей, которые не сразу опомнились.

Тот, неизвестный, силился разобрать, что происходит, остановился посреди улицы, струящейся полосой обозначилась сабля, он держал её на отлёт. И Федька, в последний миг переменив намерение шмыгнуть стороной, на всём бегу, с ходу саданула головой в живот. Благо, человек замешкал в недоумении, не выставил саблю. Как стоял, так рухнул, Федька повалилась сверху, сбитый и с ног, и с толку, человек упустил её. Кувыркнувшись, Федька изловчилась подняться прежде, чем набежали Руда с напарником.

И когда спаслась, осенило её, что сшибла Прохора. Гонимая страхом, Федька продолжала бежать, но нехорошее подозрение усиливал шум оставшейся позади свалки. Погоня прекратилась! А сзади метались, осатанело вопили тени. Потому и удался ей молодецкий подвиг, что Прохор не ждал предательского удара.

Ещё одно, постыдное, мгновение медлила она вернуться в неизбежный ужас.

Прохор не успел встать, или его опять сбили — вскочил и сразу опрокинули. Он отчаянно вертелся, извиваясь на спине и перекатываясь, а Руда поскакивал, норовил попасть железным яблоком в голову.

Федька рванула. С содроганием услышала она глухой удар — в землю? Тени рычали, бешено изворачивался под ногами Прохор — удар жутко хлюпнул.

— Я! Ножом! — крикнул кто-то.

Налетела Федька — Руда отшатнулся, товарищ его присел, да неудачно, они спутались суматошной кляксой. На мгновение задержавшись, Федька выстрелила — хлобыстнул огонь, озарились перекошенные рожи.

Пуля разодрала сплетение теней — половина осталась на месте, скрючилась в тумане пороховой гари, половина, неразборчиво мелькая конечностями, дала дёру.