Час отплытия
Шрифт:
У нас ведь люди какие — за португальцем все примечают. А коль ты от людей чего-то требуешь, покажи сначала сам пример, ведь так? Всех возмущали суровые приговоры, обрекавшие несчастных на долгую ссылку на далеком Сан-Томе. Судья же твердо верил, что именно так он наведет порядок… И не замечал, а если и замечал, то не обращал внимания на то, какое впечатление производил на окружающих. На улице его мало заботили косые взгляды прохожих и приглушенные проклятья, несшиеся ему вслед: «Бешеный пес!»
Я тем временем прихлебывал кофе, поданный старой нянькой Кустодией. А нья Арманда,
— О людях с Санту-Антана ходят легенды. Таких отчаянных свет не видывал. Как-то вечером задумали они пойти на картофельное поле, принадлежавшее некоему Армандо Серра, и Армандо не осталось ни единой картофелины, это уж точно. Так вот они себя ведут. Правда, Серра этого вполне заслуживал. Жестокий человек, все соки из людей выжимал. Говорили, что это он убил на своей земле Антонэ, сына ньи Розарии из Порту-Нову. Вот и получил по заслугам. Большую часть того, что имел, он добыл подлостью и обманом. Так что с него еще причиталось.
Жулио Ферро раскачивался на кресле-качалке, а его жена продолжала развивать свою мысль, старательно подражая континентальному произношению. У нее оставался чуть заметный креольский акцент, от которого она никак не могла избавиться, но он придавал ее речи своеобразную окраску.
— Дело передали в суд. Среди свидетелей вызвали и Тон Дадойю, который за словом в карман не полезет, — личность известная. В суде негде было яблоку упасть. Когда секретарь суда открыл дверь в помещение, где ждали свидетели, и вызвал Тон Дадойю, любопытство присутствующих достигло высшего накала.
«Тон Дадойя!»
Свидетель с независимым видом вошел в зал суда и занял свое место. Доктор Эстевао де Соуза начал с вопроса: собирается ли свидетель говорить суду правду? Дадойя слегка кивнул головой.
Вместо того чтобы членораздельно ответить сеньору судье, крестьянин лишь кивнул головой — это была дерзость.
Тон Дадойя — лет тридцати, а может, и сорока, с изборожденным морщинами лицом, высохшим телом, в белых штанах и рубашке, с обычной палкой из апельсинового дерева в руке — не сводил глаз с судьи.
По залу пронесся встревоженный ропот, и судья призвал к тишине. Потом повернулся к свидетелю:
«Вы не у себя дома, а в суде. Поэтому отвечайте на все мои вопросы ясно, вслух, с должным уважением к суду. В противном случае вы ответите за последствия. — И добавил: — Отвечайте, а не кивайте головой. Понятно? Клянетесь говорить суду правду и только правду?»
Тон Дадойя, пристально глядя на судью, ответил на смеси креольского с португальским:
«Сеньор доктор судья, сделайте одолжение говорить громче, не разбираю я всех этих шу-шу. — И без лишних церемоний уточнил: — Не слыхать мне».
Доктор Эстевао, не веря своим ушам, уставился на крестьянина. Что это: умышленное оскорбление или неотесанность?
«Вы только что оскорбили суд. Если вы не извинитесь, я вас арестую».
Публика восторженно смотрела на свидетеля, бросающего дерзкий вызов судьбе.
«Не знаю, чего вы хочете».
Зал изумленно
затих.До самого конца судебное заседание шло очень напряженно. Приговор вынесли суровый — длительное тюремное заключение. В число осужденных попал и Тов Дадойя.
Ясно, что подобный приговор, да еще с арестом свидетеля, окончательно скомпрометировал доктора Эстевао де Соуза в глазах местных жителей. Даже те, кто раньше защищал его, изменили свое мнение…
Нья Арманда взглянула на мужа, задремавшего в своем кресле и отдавшегося одному из удовольствий, доступных беззаботному и лишенному честолюбия человеку: мирному сну. Она пододвинула свое кресло так, чтобы сесть поближе к нему и ко мне, и велела служанке принести гребень. Продолжая свой неспешный рассказ, она плавными движениями проводила гребнем по волосам мужа.
Происходило все это, как уточнила нья Арманда Ферро, в столице острова Санту-Антан — Понта-ду-Сол, недалеко от побережья.
Пригородный поселок, без электрического освещения. Узкие улицы, мощенные булыжником, вымирали с наступлением темноты. В этом поселке в старом перестроенном доме, окруженном пальмами, с манговым деревом во дворе, жил известный вам доктор Эстевао де Соуза.
Однажды утром к нему в дверь постучали.
Было около двух часов, светало. На дорогах ни души. Рокот морских волн, отражаясь о скалы, отдавался эхом в горах, постепенно затихая в ночи.
Кому он мог понадобиться в столь ранний час? На всякий случай он спросил, кто там.
«Мы желаем вам добра, сеньор доктор», — услышал он в замочную скважину.
Судья приоткрыл дверь и увидел четыре фигуры.
«Погасите свет, доктор».
Он отступил в глубь коридора и попытался закрыть дверь.
«Слушай, доктор, не вздумай убегать. У нас к тебе дельце».
Человек сделал шаг вперед; в слабом свете блеснуло оружие.
«Что вам нужно?»
«Хотим тебе кое-что сказать, доктор».
Судья застыл у порога. Его оттолкнули от двери, одним ударом разбили фонарь и приказали ему идти за ними.
Выбора у судьи не было.
Дул слабый ветер, деревья глухо шелестели. У дороги в черных колеблющихся тенях деревьев притаился страх. Ни малейшего признака жизни.
Пленный хотел закричать, но ему заткнули рот и пригрозили связать, если он будет сопротивляться. Он попытался призвать неизвестных к благоразумию, но его резко подтолкнули по направлению к набережной.
Наконец подошли к морю — мрачному, бушующему, кишащему акулами. Судья мог кричать сколько угодно: в этом безлюдье пустынной ночи его бы никто не услышал…
Я еще чуть-чуть пододвинул свое кресло к креслу ньи Арманды под предлогом того, чтобы лучше слышать и не разбудить ее мужа. Рассказчица, жестикулируя, темпераментно помогая рассказу быстрыми движениями точеных рук с тщательно ухоженными ногтями, переживала происходящее, волновалась за судьбу сеньора судьи, который в данный момент, потеряв последнюю надежду, вконец перепуганный, униженно взывал к богу.
Идущие едва различали друг друга. Подойдя к пристани, четверо конвойных шепотом, чтобы судья их не узнал, обменялись полдюжиной слов с двумя приятелями, ждавшими в лодке.