Час отплытия

Товарищ Зилды улыбнулся: «Нья Жожа, мы не хотим смириться с судьбой, которую навязали нам колонизаторы. Мы предпочитаем другой путь. Пускай они раздобывают себе чернила, а мы найдем бумагу». Нья Жожа смотрела на них с недоумением. «У вас гладкие волосы, но если бы они были курчавыми, как у африканцев, вы бы их, наверное, выпрямляли, не правда ли? Просто красивее, но все это ничего общего не имеет с идеологией». — «Нет, имеет, — возразили парни. — Черные девушки уже привыкли оставлять свои волосы кудрявыми. Негры новыми глазами взирают на свою культуру». Тетушка Жожа принадлежала к старшему поколению, и все эти рассуждения были ей непонятны, они рождали в голове невероятный сумбур. «Да, мои дорогие, я принадлежу к старшему поколению, что правда, то правда, по-моему, волосы — это одно, а политика — другое, стоит ли затевать из-за этого спор?» Молодежь, конечно, считает, что ей принадлежит весь мир, эти парни немного чокнутые. «Послушайте, ребята, наверное, Витор с удовольствием поболтал бы сейчас с вами». — «Не найдется ли у вас, нья Жожа, грога или еще какого-нибудь спиртного с наших Островов?» — «Есть брага и наливка, хотите? Я собираюсь познакомить вас с моим воспитанником, он умный парень и недаром сын бунтаря».

Жожа настолько увлечена разговором, что не замечает, как подозрительные девицы подсаживаются к ней с явным намерением что-нибудь выудить. Но тут раздаются громкие звуки коладейры, разговор сам собой стихает, гости радостно выбегают на середину комнаты. Всех — и молодых, и старых — увлекает за собой коладейра. Поглядели бы вы сейчас на тетушку Жожу: раскрасневшаяся, счастливая, она и думать забыла о своих шестидесяти с лишним годах! Как только ей удается сохранить этот молодой задор? «Милые, камень, который катится, никогда не обрастает мхом». А теперь посмотрите на нью Коншу, знаете, сколько ей лет? Семьдесят, давно уже минуло семьдесят, а посмотрите, как она покачивает бедрами, как изгибается всем телом, танцуя с двадцатилетним парнем! Задержите взгляд на ньо Армандиньо, что согнулся под бременем лет, ему уже далеко за семьдесят, люди говорят, не сегодня-завтра восемьдесят стукнет, но и он не усидел на месте. Видите, все закружились в танце, никто не смог устоять перед дразнящим, дурманящим напевом. Как по-вашему, что породило эту музыку, этот живой, четкий ритм? Джаз? Батуке? Меренге? Калипсо? Откуда взялась эта музыка — неважно, где ее истоки, — это уже никого не интересует, она родилась на Островах Зеленого Мыса! Лица танцоров раскраснелись, музыка увлекла всех, обратите внимание, как они, охваченные безумием, покорно подчиняются наивному, грубому и дьявольски быстрому ритму, как отдаются во власть мелодии, которая вторит словам, звучащим то издевательски-насмешливо, то нежно или шутливо. Нет большего наслаждения для зеленомысца, чем коладейра. А теперь взгляните на тетушку Жожу — она уже совсем запыхалась, под мышками у нее выступили темные круги, эта Жожа плясать мастерица, в танцах для нее вся прелесть жизни, ее главное удовольствие. Вот она раскачивается всем телом, поводит бедрами, а то вдруг замрет на месте и нахохлится, точно наседка. Нья Жожа любит ходить в гости, любит выпить вина или грога, ничего ведь нет вкуснее на свете, чем грог с острова Санту-Антан, он веселит душу и пронимает тебя до самого сердца. Впрочем, Жожа — стреляный воробей, она умеет держать себя в руках, пить без разбору — этого она не любит, не следует злоупотреблять гостеприимством хозяев. А вот коладейра для нее точно дурман, словно сладкая отрава, вызывающая головокружение, и никакой силе не вырвать ее из круга танцующих раньше двух или трех часов утра. Лишь очутившись у себя дома, Жожа припомнит заинтересовавший ее у ньи Консейсао Медины разговор и задумается: в самом деле, почему это девушки не хотят больше делать себе европейскую прическу? Сперва она посмеялась и не приняла слова Зилды всерьез, но в глубине души нья Жожа не очень-то уверена в своей правоте: молодежь сейчас хоть и взбалмошная, а все же подчас в здравом смысле ей не откажешь. Как знать, кто из них прав? На следующий день, сидя с Витором за обедом, она пересказывает ему состоявшийся у нее накануне разговор с Зилдой и ее друзьями. «Ты не представляешь себе, сколько потерял, что не пошел со мной». Витор пристально смотрит на нее и молчит. «Спустись на землю, сынок, ты опять витаешь в облаках!» — «Нет, матушка Жожа, я размышляю, меня удивила беседа этих молодых людей с вами». Молчание длится целую минуту, Витору хочется признаться: он уже слышал о том, что девушки-негритянки перестали носить гладкие волосы и что это кажется ему единственно правильным. Он говорит, что у Зилды и ее товарищей полно единомышленников, и не только в Коимбре — там-то их, естественно, хватает. Жожа плохо понимает то, что он говорит. У нее самое смутное представление о его убеждениях. Нья Жожа смотрит на юношу, стараясь понять, как далеко зашло его увлечение новыми идеями, судя по всему, в голове у ее воспитанника полный сумбур. И тут ее осеняет: неспроста Витор перестал смазывать волосы кокосовым маслом и только сушит их после мытья, а на ночь надевает старенькую, плотно обтягивающую голову шапочку. А может, все и образуется? Ведь то, что молодежь ко всему относится критически, — естественно, хотя что ни говорите, а тонкие, прямые волосы ни в какое сравнение не идут с негритянской шапкой волос. Молодежь, возможно, во многом права, просто иногда суждения молодых людей кажутся им, старшим, легкомысленными. Вот и Витор абсолютно согласен со своими сверстниками. «По-моему, они совершенно правы, матушка Жожа, — сказал он недавно, — пора нам отказаться от наследия колониализма. Настало время, земляки!» Эти слова повергли Жожу в смятение, и она испуганно запричитала: «Замолчи, бога ради, ты меня хочешь с ума свести! Ох, видно, парень совсем свихнулся, не иначе как в отца пошел! Ну что с тобой делается, Витор, успокойся, сынок, конец света еще не наступил, день по-прежнему сменяется ночью, а ночь — утром». «Зеленомысцы должны отчетливо понимать, кто им друг, а кто нет, — сказала в недавнем разговоре дона Жужу. — Ведь стоит кому-нибудь из наших оступиться, сделать неверный шаг — и конец, ему никогда уже не избавиться от подозрений. С нашими земляками обращаются так, будто они — абсолютные ничтожества. Жалко мне наших соотечественников. Они уезжают с Островов Зеленого Мыса, надеясь найти работу на Сан-Томе или в Анголе, кое-кому удается заработать немного денег, так что вполне хватает на пропитание, но зато работают как ломовые клячи, словно труд — это ниспосланное богом наказание. Многие возвращаются на родину, но есть и такие, кто навсегда остается в чужих краях. Фонсека рассказывал — а я ему верю, — что если зеленомысец проживет в глуши несколько десятков лет, он сам становится дикарем. У этого Фонсеки обо всем свое понятие, он говорит, что человек из наших краев может и в люди выйти, а может и на дно опуститься, все зависит от того, куда он попадет. А уж работа на плантациях для креола хуже смерти — где бы эти плантации ни находились, на острове Сан-Томе или в Анголе. Впрочем, что плантация, что муссек — все едино. Фонсека прав. Кто якшается со свиньями, сам скоро будет есть отруби».

Дона Жужу объехала полсвета и немало повидала на своем веку. Для нее не составляет тайны то, что происходит в дальних краях, в чужих землях. Совсем иная жизнь была у тетушки Жожи, которая никогда не бывала в Африке и приобрела свой жизненный опыт, общаясь только с черными, белыми или мулатами на Островах и в Лиссабоне. «Знаете, расизм есть повсюду. В одних странах он проявляется сильнее, в других меньше, и только Острова Зеленого Мыса составляют исключение. Впрочем, когда наши соотечественники оказываются за пределами родной страны, они тоже становятся расистами». Нья Жужу, рассматривая исчерканную Витором фотографию, только пожала плечами: какая чепуха, обыкновенные ребячьи проказы. Пресекающимся от волнения голосом Жожа спросила: «Ты так думаешь?» Дона Жужу не видела оснований для беспокойства, она только спросила: «Жожа, а сколько Витору лет?» — «Недавно исполнилось семнадцать». Жожа знала, что он ухаживает за девушкой — беленькой и к тому же прехорошенькой, — она вскружила Витору голову. Скорее всего, и тот, и другая обманываются сейчас в своих чувствах. Будущее покажет, и все-таки Жожу не покидает тревога: «Понимаете, Витор умный паренек, только в последнее время у него появились какие-то странные идеи. Он стал запираться в комнате, часами не выходит оттуда, запоем читает стихи и что-то строчит без передышки. Я вижу, как он переменился, и мне за него становится страшно, сама не знаю почему. Около него постоянно вертятся двое парней, они немного постарше, по-моему, у них тоже мозги набекрень. Оба они учатся на Бесправном факультете, как сказала бы моя бывшая служанка. Но в их компании есть еще один парень, очень неприятный, мне он ужасно не нравится, ходит за ними хвостом и всегда угрюмый. В один прекрасный день я все-таки вмешаюсь: пусть оставят моего Витора в покое! С нынешней молодежью никакого сладу нет, совсем распустились ребята! Они, видите ли, задумали устроить заговор против правительства, и Витор Мануэл тоже впутался в эту историю, он твердит, что участие в политических событиях необходимо, что политика — это средство исправления всевозможных несообразностей нашей жизни. Только он, наверное, забыл, чем эти дела обычно кончаются. Знаете, что на днях этот сорванец заявил: «Матушка Жожа, я хочу увидеть своего отца. Мечтаю поскорей попасть на Острова Зеленого Мыса, чтобы встретиться с ним». Боже праведный, святые угодники, а ведь отец-то его томится в тюрьме на острове Маю! Как же Витор сможет его увидеть?! Я говорю: «Витор, ради всего святого, выкинь эти глупости из головы». А он все никак не угомонится. Вчера попросил, чтобы я рассказала ему о мятеже. Спрашивает, правда ли, что отец его был замешан в антиправительственном заговоре». Дона Жужу не могла скрыть своего изумления: «Жожа, а разве отец Витора — мятежник?!» — «Да, он принимал участие в бунте. А что в этом особенного? Отец Витора — человек темный, он и понятия не имел, что такое политика». Видимо, этого человека случайно вовлекли в заговор, решил я, но не успел высказать своих соображений, как дона Жужу опередила меня: «Значит, его втянули?» — «Что значит втянули? — обиделась тетушка Жожа. — Милая, не говори чепухи. Вот уж кого мне жаль, так это бедного отца Витора, ему просто приписали участие в антиправительственном заговоре. Совсем с ума посходили! Эти нелепые слухи распускают власти. Ты слышала, Жужу, историю про ньо Жероме? Про ньо Жероме де Тутику?» — «Слыхала, Жожа. Говорят, будто этот Жероме колдун». — «Что за ересь, Жужу, ерунда какая! Ньо Жероме никогда этим делом не занимался, он был честный христианин. Некоторых кумушек хлебом не корми — только дай позлословить. Нет, мои дорогие, ньо Жероме жил отшельником в глуши на острове Сантьягу и часто читал землякам Библию. С давних пор он читал им вслух Библию. Понимаете, ньо Жероме де Тутика учил зеленомысцев жить согласно Священному писанию. Жители Сантьягу не хотели знать ни о каких властях, они видели, что представители власти творят беззакония, о благе людском не заботятся и злоупотребляют долготерпением бедняков, — и не доверяли властям. Люди видели, что священники ведут точно такой же образ жизни, что и все остальные, — есть у них и любовницы, и незаконные дети, и только за солидную мзду они соглашаются крестить младенца или хоронить покойника, они спорят из-за чужих жен, ведут торговлю, — одним словом, они ничем не отличаются от простых смертных. Так вот, жители Сантьягу слушали, как ньо Жероме де Тутику читает им Библию, а сами думали, что в мире все устроено не так, кругом царит несправедливость. Видя беззакония, которые творили попы, они не могли поверить, что священник — угодный богу человек. Эти бунтари мечтали об иной, прежней жизни — без грабежа, без обмана, без произвола». — «Истинная правда, Жожа, — подала голос дона Жужу, — они запретили строить туземцам их традиционные хижины — табанки, запретили танцевать в городе батуке и коладейру во время праздника святого Жоана». Дона Валентина тоже вставила словечко: «Что верно, то верно, теперь священники совсем другие, чем прежде. К слову сказать, это они стали преследовать тех, кто увлекается спиритизмом, не так ли, нья Жожа? И до тех пор не успокоились, пока не запретили сеансы у ньо Брито Соареса. Пойди разбери, чем он им помешал. Уперлись, и все тут. А ведь спиритизм — своего рода религия, разве от него может быть какой-нибудь вред? В Бразилии спириты на каждом шагу, и никому не приходит в голову их преследовать. Даже письма спиритического центра из Рио-де-Жанейро благополучно доходят по назначению. Да и вообще, где это видано — устраивать гонения на спиритизм? А что касается мятежа, то его участники не учиняли никаких беспорядков, не лезли в чужую жизнь. Во время суда судья обратился к одному из них: «Как тебя зовут?» — «Бунтарь». — «Я уже знаю, что ты бунтарь. Но как твое имя?» А тот заладил свое — бунтарь и бунтарь, хоть кол на голове теши. И остальные вели себя точно так же. Когда зачитывали приговор, я видела отца Витора. Он тоже не назвал своей фамилии. В тюрьме его избили до полусмерти, но он так и не заговорил. И на суде отец Витора хранил молчание. «Как твое имя?» — «Бунтарь». — «А до того, как ты стал бунтарем, как тебя звали?» — «Бунтарь и еще раз бунтарь». Так от него ничего и не добились, он отпирался и все отрицал. Церковные власти пытались было настоять, чтобы мятежники заключили церковные браки и окрестили своих детей. Бесполезно. Отец Витора не стал ни крестить сына, ни регистрировать его в Управлении по гражданским делам. Надо сказать, что мятежники вели трудовую жизнь, они читали свои молитвы и знать ничего не желали о правительстве, о церкви и о губернаторе. Жили уединенно. Так возникла целая секта. Мой двоюродный брат доктор Лопес де Баррос уж на что человек осмотрительный, а и он в конце концов не выдержал и встал на защиту мятежников с Сантьягу, когда они предстали перед судом. На политику этим людям было наплевать, они жили себе тихо-мирно, никому не мешая, помогали друг другу, молились и все в таком роде. И не совали, как некоторые, нос в чужую жизнь. И вот однажды в глухие районы Сантьягу, где жили эти мирные люди, приехала из Минделу санитарная бригада проводить дезинфекцию. Парни с Саосенте — народ отчаянный, сами знаете. Как вихрь, ворвались они в дома, да еще с дикими воплями, точно шли в атаку на врага, провели в два счета дезинфекцию, и тут же смылись, но зато шуму они наделали много! Это было настоящее оскорбление. Негры на Сантьягу не могут терпеть наглого обращения. В знак протеста они все, как один, покинули свои жилища и решили больше туда не возвращаться. Вмешались власти, губернатор, полиция, но обитатели домов, где провели дезинфекцию, не захотели туда вернуться. Тогда их водворили насильно, однако ночью они сбежали и скрылись в лесу. Все пошло кувырком. Отец Витора тоже сопротивлялся, его схватили, привели в дом, он отбивался, как мог, и только все повторял: «Иисус Христос, господь наш, с нами, он мой защитник». Его избивали, а он все твердил: «Один бог властен над нами, он все видит и творит суд праведный». Ньо Той до Розарио был мужчина богатырского сложения и огромного роста — Витор-то уродился в мать, такой же, как она, хрупкий, — так вот, ньо Той до Розарио стойко вынес все побои и притеснения. Только на следующий день он бесследно исчез, как в воду канул. Оно и понятно, для честного человека легче умереть, чем быть несправедливо наказанным. Однако полиция напала на его след, Витор, бедняжка, присутствовал при аресте отца, все происходило у него на глазах. Он до сих пор отчетливо помнит эту сцену. Месяц назад он сказал: «Нья Жожа, однажды отец, перед тем как молиться на ночь, признался мне: «Сыночек, я вступил в секту бунтарей». Я хотел бы теперь встретиться с отцом, только как это сделать?» Когда судья спросил на суде отца Витора, правда ли, что он не хочет жить в своем доме, тот ответил: «Да, истинная правда». Но когда его спросили, правда ли, что он отказывается подчиняться властям, он возразил: нет, просто он с ними не согласен. «Давайте разберемся во всем по порядку, господин судья. Для меня высшая власть — Библия, а единственный учитель — Иисус Христос». И он продолжал в таком же духе. Судья задал ему вопрос, почему он покинул свое жилище, и отец Витора ответил: его дом осквернен. Прежде его очаг был осенен божьей благодатью, в нем жили духи умерших, и вдруг явились парни с Сан-Висенти со своими дезинфекционными аппаратами и устроили настоящий погром. Если говорить начистоту, неграм с Сантьягу, пусть они люди и темные, характера не занимать. Вот так проходили допросы на суде. И чем сильнее били и оскорбляли арестованных мятежников, тем больше они замыкались в себе и становились только тверже духом. Ни один не выдал товарищей, ни один не разомкнул губ, ведь слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Судья все допытывался, не замышляли ли они заговора против правительства, не поступали ли к ним приказы откуда-нибудь извне, но они словно воды в рот набрали. Они несогласные — вот и весь сказ. Знаете, дело происходило во время войны в Анголе и Гвинее-Бисау, правительство тогда любого местного жителя подозревало в заговоре. Их судили. Одних суд оправдал, других приговорил к наказанию: кого выслать на отдаленные острова или в метрополию, кого посадить в тюрьму. Отца Витора сослали на поселение на остров Маю. Боже милостивый, что это за остров! Только камни да дикие козы. Но у каждого, как говорится, своя судьба. И судьба наша в руках божьих. Однако господь может ниспослать тебе райское блаженство, а может упечь и в преисподнюю, словно самого закоренелого злодея. Витор был свидетелем ареста отца, и до сих пор он еще пытается разобраться во всей этой истории. Он часто вспоминает об отце, говорит, будто тот постоянно стоит у него перед глазами, он снова и снова видит, как его, избитого, окровавленного, тащат в дом. И теперь Витор только и думает о том, как бы с ним повидаться. Прямо свихнулся парень. Новая его причуда. А вдруг отец уже умер? Нет, Витор добром не кончит. Как-то утром заявляет: «Матушка Жожа, сегодня мне приснился отец. Он вошел ко мне в комнату и долго говорил со мной». — «Ты уверен, что это был отец, Витор?» — «Да, уверен. Он был весь в крови. Нельсон, сказал он, приезжай на Острова Зеленого Мыса. Мы восстали». Нет, нет, Витор добром не кончит. Он тоже бунтарь, как и его отец. Ну посоветуйте, что мне делать? Как распутать этот клубок? Мать Витора давно уже умерла, братья и сестры уехали в Дакар, о них никто ничего не знает, известно лишь, что один брат работает в Сенегале диктором на радио. И вот что я ему сказала: «Выбрось ты эти глупости из головы. И думать забудь о поездке на Острова! На кой тебе шут дался этот Сантьягу? Хочешь вечно ходить голодным и спать ложиться на пустой желудок? А он заладил свое: «Хочу вернуться, все равно мне тут осточертело!» Надо этому парню прочистить мозги. Видно, навели на него порчу. Жили бы мы сейчас на Саосенте, я бы давно сводила его на спиритический сеанс. Там бы его вмиг вылечили, а здесь прямо не знаю, как быть. Только прочистить мозги ему необходимо». Не подлежит сомнению, что умственная тренировка, прочистка мозгов так же необходима для ума, как гигиена для тела, и потому христианский рационализм рекомендует ее всем людям, чтобы с помощью дисциплинированного, сознательного, размеренного образа жизни они обрели духовное и физическое равновесие.

Но вот весь кускус съеден. Гостьи очень его расхваливали. «А мне он что-то пришелся не по вкусу», — в простоте душевной призналась Валентина. «Да куда же лучше, голубушка?! Честное слово, я давно такого не пробовала». Валентина довольна сегодняшним вечером. Она устроила праздник главным образом в память о матери, которая покинула этот мир. Говоря откровенно, и нья Жожа, и дона Жужу скорее подруги ее матери, они знают Валентину с пеленок. Тетушка Жожа превосходно помнит тот день, когда родилась Валентина. «Душечка моя, это словно вчера было!» Дона Франсискинья, правда, не сохранила в памяти дня рождения Валентины, зато помнит ее крестины. «Так явственно, так отчетливо, будто все происходило вчера, доченька. Крещение было великолепное. Множество народа собралось в церкви святой Катарины. Присутствующих при обряде угощали кашупой, на всех хватило, наелись до отвала. А потом целую ночь напролет плясали батуке. Все были очень довольны. Никогда еще на Сантьягу не было такого батуке. — И сама она, Франсискинья, видела нечто подобное только в Мозамбике. — Теперь батуке у нас запретили. У меня на родине его исполняли совсем по-другому. — И дона Франсискинья предалась воспоминаниям о минувших днях. — Матушка Валентины была женщина добрая и рассудительная, любила помогать бедным, у нее прямо слабость была какая-то ко всем неудачникам, ко всем бедным и несчастным. Она обожала хорошо одеваться, знаете, многие платья выписывала из Парижа. Бывало, выйдет вечером погулять — не женщина, а картинка! Однако она не заносилась, не было в ней высокомерия». Гостьи чувствуют себя счастливыми, все собираются расходиться по домам. «Не хотите ли посидеть еще немного?» — «Доченька, время спать ложиться». — «Нья Жожа, вы собираетесь на Зеленый Мыс, на нашу родину, доброго вам пути. И сердечный привет всем родным и знакомым». — «Спасибо, доченька. Твой вечер удался на славу». Жожа уходит последней. Я смотрю на нее и думаю о том, что в обществе ньи Жожи часы летят, как минуты.

Вот она уходит, чуть-чуть вразвалочку, болтая и жестикулируя, беззаботная, довольная жизнью тетушка Жожа. Она направляется к остановке трамвая, что идет в сторону Аквариума Васко да Гамы. Подходит трамвай, она взбирается на подножку, протискивается в вагон и отправляется в путешествие через весь город. Прощай, Жожа! В скором времени она уедет на Острова Зеленого Мыса. Нья Жожа явится там во всем своем блеске и великолепии. Старые друзья встретят ее с распростертыми объятиями — зеленомысцы народ гостеприимный. Жожа заведет новые знакомства, ведь теперь она не кто-нибудь, она мать доктора Роландо, и это придает ей вес. Теперь ее будут звать «дона Жожа», а не просто «нья Жожа», в кармане у нее чековая книжка, деньги всегда имеют свою ценность, в любой части света, и нья Жожа хорошо это знает. Для старинных подруг и для родственников она привезет из Лиссабона подарки и будет коротать вечера в гостях то у одной, то у другой приятельницы, будет рассказывать им о далекой стране, куда ей посчастливилось попасть. Сейчас нья Жожа хорошо ее знает и будет рассказывать только чистую правду. Каждую минуту в воображении тетушки Жожи рождаются новые фантазии, и ни одно событие у ее друзей на Сан-Висенти — печальное или радостное — не обходится без нее, ведь ее всюду приглашают: на праздники, на вечера, на пикники, двери клуба Гремио гостеприимно распахнуты перед допой Жожей, и она заглядывает сюда иногда сыграть партию-другую в карты. Вот она снует по городу, как челнок — то туда, то сюда, пробегает свой родной Минделу из конца в конец; может быть, ей даже удается выкроить время и заскочить на соседний остров Сан-Николау, а то и на Браву, ведь это совсем близко, рукой подать, сейчас туда уж, конечно, летает самолет, а раньше об этом нечего было и мечтать: ленивый, медлительный парусник был единственным средством сообщения между островами, слава богу, эта пора безвозвратно канула в вечность. Наконец, довольная жизнью и собой, тетушка Жожа возвращается в Лиссабон, и, когда сходит на берег, о, когда она сходит на берег в этом милом, прекрасном Лиссабоне, то-то радости у родных. Жожа возвращается домой на пароходе «Мануэл Алфредо», вообще-то не все ли равно, какой это пароход — «Мануэл Алфредо», «Рита Мария» или «Ана Мафалда», а может, еще какой-нибудь пароход колониальной компании, например, «Кванза» или «Мануэл де Мело». На пристани в Алкантаре тетушку Жожу встречает толпа соотечественников — люди самого различного происхождения и социального положения, многие даже не знакомы, никогда друг друга и в глаза не видели, одни пришли, чтобы встретить тетушку Жожу, другие — ее товарищей по странствию, да, именно ради них, не стоит тут обольщаться на свой счет. Тетушка Жожа путешествовала со всеми удобствами — в каюте второго класса, а многие из этих несчастных ехали внизу, третьим классом, почти что в трюме, и им приходилось мириться с запахами судовой стряпни, зловонием трюма, краски, машинного масла, ветоши и снастей, приходилось мириться с морской болезнью, с постоянной тошнотой, с отсутствием удобств, с оравой голодранцев. Тетушка Жожа прекрасно знает, какое это счастье — плыть на пароходе, она сама лежала в лежку, когда впервые плыла в Лиссабон, ей тогда жизнь была не мила, и она поклялась, что никогда больше не поедет в таких условиях, а раз поклялась, надо держать слово. К счастью, все это уже позади. Едва тетушка Жожа сошла на берег, ее встретили земляки, она была счастлива, что добралась до Португалии, — ведь она столько рассказов слышала об этой стране. На пристани стоит такой гвалт, что кажется, будто это шумит дождь. Какие же они все шумливые, суматошные, эти зеленомысцы, все они шутники, насмешники, зубоскалы, задиры, болтуны, крикуны, отчаянный народ, кровь так и кипит у них в жилах, на улице они как у себя дома, в лавках — как у себя дома, в кафе — тоже, автобусы они штурмуют с бою, вот что значит негритянская кровь. «Бразильцы ведут себя точно так же», — поспешно убеждает себя тетушка Жожа. Зеленомысцы всюду чувствуют себя привольно — так, по крайней мере, про них говорят. Они орут что есть мочи, суетятся, особенно мелкая сошка. О, землякам тетушки Жожи палец в рот не клади, они шутить не любят, она сама как-то обратила на это внимание: «Знаете, креолы немного взбалмошный народ». И вот на пристани, когда тетушка Жожа сходит с парохода «Мануэл Алфредо», навстречу ей бросаются подружки: «Здравствуй, Жожа! Какая ты стала красивая, как уверенно держишься!» А она думает про себя: «Жаль только, что кожа у меня чуточку потемнела на солнце». И все-таки она счастлива, что после двух месяцев отсутствия снова вдыхает воздух Лиссабона, счастлива, что снова сюда вернулась. Она обнимает приятельниц, то одну, то другую, а они наперебой расспрашивают тетушку Жожу, засыпают ее вопросами: «Как поживает мой племянник Тониньо?», «А как тетушка Кандинья?», «А ньо такой-то?» Крики, возгласы изумления, комментарии, бессвязная болтовня, прерываемая смехом, восклицания: «Ого! Ну и ну! Да что вы говорите? Милая, сколько лет, сколько зим! Ах ты, боже мой! Нет-нет, ни за что не поверю, что так было». Все наверху блаженства — и встречающие, и те, что сошли с парохода, — и за какой-то час-другой на пристани собралось столько народу, что чуть было не остановилось уличное движение. Опоздавшие со всех ног мчатся к причалу — они только что узнали, что прибыл «Мануэл Алфредо», и не хотят упустить возможности присутствовать при встрече, они всегда рады повидать земляков. Для всех зеленомысцев, живущих на чужбине, когда бросает якорь или снимается с якоря «Мануэл Алфредо» или любой другой пароход, делающий остановку в порту Сан-Висенти, — это всегда событие. Тетушка Жожа и сама не раз ходила на пристань в Алкантаре, чтобы посмотреть, как прибывает или отчаливает «Мануэл Алфредо». Об этом обычно сообщают в газетах, тетушке Жоже звонит приятельница: «Ты слыхала, завтра утром на пристани в Алкантаре собираются наши, «Мануэл Алфредо» приходит!» — И она спешит на пристань не потому, что ждет родственников или посылку с Сан-Висенти, не в этом дело — всех в этот час гавань притягивает точно магнитом. Когда прибывает пароход с далекой родины, каждый, кто сойдет на берег, тебе товарищ, а все встречающие — словно монолитный архипелаг, образованный множеством островков, — ведь зеленомысцы обосновались в Лиссабоне всюду: в центральных кварталах и пригородах — Кампо-де-Оурике, Алмиранте Рейс, Эстрела, Сан-Бенто, Лапа. После дружеских объятий и вручения посылок, а у каждого пассажира их не меньше дюжины («Держи, это от тетушки Антонии, держи, это от матушки, держи, это дона Копсейсао, жена ньо Тиши, посылает нье Токе, что живет в Келюзе»), сообщаются новости — в спешке, в суматохе, разумеется, самые важные новости, потом их целыми днями будут пересказывать, этого запаса надолго хватит, ведь с виду ничем не примечательная жизнь островитян может ввести в заблуждение непосвященных — она очень насыщенна. После сердечной встречи с земляками в порту тетушка Жожа направляется домой, а там ее тут же начинают осаждать подруги, они только и ждут подходящего момента, чтобы явиться с визитом, — ведь каждой Жожа привезла какой-нибудь подарок — коробку с мылом, плитку шоколада, жители Островов славятся своей щедростью. Потом тетушке Жоже предстоит нанести ответные визиты в квартал Сан-Бенто, в районы Эстрела, Кампо-де-Оурике, ну, а в Кампо-де-Оурике стоит только попасть, обратно уж не вырвешься — там большая колония зеленомысцев. Тетушка Жожа отправляется на площадь Алмиранте Рейс, затем на Посо-де-Биспо, колесит по Лиссабону из конца в конец — где только нет твоих земляков. Но эти визиты для тетушки Жожи — удовольствие. Наконец-то она отдыхает от суматошной жизни, вечера целиком принадлежат ей, и она наслаждается словно перенесенным в Лиссабон размеренным ритмом жизни зеленомысцев — когда время не гонится за человеком и человек не гоняется за временем, а живет себе припеваючи, в покое и довольстве — так беззаботная змейка греется по утрам на солнышке. В моем доме тетушку Жожу ждет плотный полдник с кускусом или без него, но обязательно с чашечкой кофе пли чая с молоком, а потом еще пирожные, пирожки, сласти, фрукты, иной раз — стаканчик грога или браги, а то и наливки или настойки, а главное — ее ждет задушевная беседа. Сначала немного вялая, она вскоре становится оживленной, даже чуточку шумной, подруги обмениваются новостями о знакомых, о земляках, что скитаются по белу свету, вспоминают обычаи своей далекой родины, слышатся смех и шутки, порой довольно язвительные, хотя вообще-то зеленомысцы народ не злой. Приятельницы с презрением отзываются о «голландцах» и «голландках», то есть о соотечественниках, переселившихся в Голландию — новую землю обетованную. Несчастные люди, эти креолы, с первого дня существования Островов Зеленого Мыса им приходится в поисках куска хлеба бежать с негостеприимного архипелага, покидать родину-мачеху, в надежде обрести свое место в жизни. С давних времен мечтавшие о желанном, но недосягаемом счастье зеленомысцы, которые плавали на китобойных судах, работали на плантациях Сан-Томе и Анголы, сочинили уйму легенд о капитанах, кораблекрушениях и русалках, о странствиях и героях. Но сейчас все почему-то устремились в Европу, многие осели в Голландии, где их используют главным образом на тяжелой работе — они прислуживают в гостиницах или грузят уголь в порту, задыхаются в душных трюмах — тяжкий труд выпадает на долю эмигрантов, этих пасынков человеческого общества. В Роттердаме, где, как говорят, у людей денег куры не клюют, «сорок пять зеленомысцев, нелегально перебравшихся в Голландию, были арестованы голландскими властями и отправлены в Португалию» (Франс Пресс), да, это случилось в Роттердаме, где у людей денег куры не клюют и где уроженцы далеких Островов Зеленого Мыса танцуют морну и коладейру, стряпают кашупу, пытаясь таким способом заглушить горькую тоску по родине. А тем временем земляки на Островах безжалостно издеваются над эмигрантами-«голландцами», над их женами, которые остались на Сан-Висенти или уехали в Португалию, — ведь ни для кого не секрет, встречаются еще такие отчаянные женщины, выросшие в нищем квартале Монте-де-Сосегу. Они покинули родину и отправились в Лиссабон в поисках легкого заработка и теперь скрывают свое прошлое и выдают себя за образованных. В Амадоре, пригороде португальской столицы, полно зеленомысцев. Они держатся высокомерно и не упускают случая похвастаться своими успехами и достижениями, приобретают замашки больших начальников. Но тетушка Жожа не желает знаться с этими выскочками, у нее другой круг знакомств, она идет в гости к одной подружке, потом к другой, в одном доме пообедает, в другом поужинает. «Жожа, оставайся ужинать, право, голубушка, оставайся!» Почему бы и нет? А поздно вечером ее отвезут домой на машине. Тетушка Жожа каждый день получает приглашения на какой-нибудь праздник или вечеринку, и за этими нескончаемыми пирушками и сама не замечает, как бежит время. Так пролетают дни — в покое и довольстве, и часто ей кажется, будто она вовсе и не уезжала с Сан-Висенти, в самом деле, она словно привезла с собой частицу родной земли, да, зеленомысцы привозят с собой частицу родины, куда бы ни забросила их судьба, они всюду сохраняют свои обычаи и образ жизни. «Интересно, — думает тетушка Жожа, — согласится ли Витор уехать со мной на Острова?» Она чувствует, как юноша все больше от нее отдаляется, он теперь днюет и ночует у своих друзей, отмечает вместе с ними праздники, да, Витор стал в последнее время совсем другим, он изменился до неузнаваемости, и началась эта перемена не вчера и не сегодня, она давно ее почувствовала, хотя причина этого ей пока еще не ясна. Ну что ж, у Витора свои друзья, появятся еще и новые знакомые. Пока она будет блаженствовать на Островах, он обретет здесь новых товарищей и, наверное, станет приглашать их в дом, они будут устраивать вечеринки. Будут говорить и на серьезные темы — о родине, о судьбе своего народа, о литературе. Витор, который собирается посещать лекции и коллоквиумы в Доме студентов, безусловно, познакомится там со многими африканцами — и, как знать, может, они будут собираться у него не только для того, чтобы повеселиться, но и для иных занятий, не исключено, что для дел опасных. Опасных? Да, опасных для тебя, Жожа, опасных для людей твоего возраста, потому что усталость и апатия одолели вас. Что же касается восемнадцатилетних, им такие вещи не кажутся опасными. И когда ты вернешься с Островов Зеленого Мыса, ты найдешь Витора действительно совсем другим — он почувствует себя в своей стихии, подгоняемый попутным ветром надежды, он отправится в первое свое кругосветное плавание. Конечно, он все еще мальчишка, озорной мальчишка, который пожирает глазами девчонок и не теряется ни при каких обстоятельствах, но, когда дело касается вещей серьезных, он тоже становится серьезным. И если ты снова захочешь взять его в ежовые рукавицы, тебе это не удастся. Витор паренек рассудительный, однако теперь он уже взрослый, самостоятельный человек, и он деликатно даст это понять матушке Жоже. Острая боль пронзит сердце Жожи: и ничего-то она больше не знает, ничего не может угадать, не может понять, какой перелом произошел в характере Витора. Если бы она только знала, что все это сулит ей в будущем, какими серьезными осложнениями и неприятностями грозит! Да, Жожа, жизнь твоего Нельсона очень усложнилась и запуталась, только тебе он никогда об этом не скажет, — не захочет лишний раз тебя волновать. И вот однажды вечером, когда тетушка Жожа вернется из гостей (она была у своей старой подруги Бии Лоренсо из Эстрелы, той самой, у которой дочка исполняет морны, ее пение даже записали на пластинку, она в составе зеленомысского ансамбля уже выступала в Голландии, Северной Америке, Луанде, Бисау, Лоренсу-Маркише и в других местах, разумеется получив субсидию, как теперь это принято, ведь морны сейчас — это прямо-таки золотая жила для их исполнителей, а если вспомнить времена Фернандо Кейжаса, лет двадцать назад, когда разрешалось петь только на португальском языке, кого тогда в Лиссабоне интересовали морны? И кому тогда пришло бы в голову посылать уроженцев архипелага Зеленого Мыса за границу? Теперь же многое изменилось, все поют морны, все поют коладейры!), так вот, когда вечером тетушка Жожа вернулась от ньи Бии Лоренсо, Витора не оказалось дома, судя по всему, он ушел несколько часов назад. Но куда? И тут она увидела записку, что он оставил, и глаза ее расширились от ужаса и наполнились слезами. Господи боже, за что? О, каким непонятным стал этот мир! Она стояла в комнате, держа в руке записку Витора, и предрассветная мгла окутывала ее.

Она была одна со своим несчастьем. Город погружен в тишину, огромный город, которому срочно нужна любовь, как сказал поэт Даниэл Филипе, уроженец Островов Зеленого Мыса. Ты о таком слыхала? Он с Боавишты, заброшенного островка, который теперь, говорят, начнет развиваться за счет иностранных капиталовложений — ведь немцы вложили туда немалые деньги, так по крайней мере утверждает сын тетушки Жожи, Роландо. И не только немцы сделали капиталовложения, но и японцы, американцы, бельгийцы, французы, южноафриканцы, родезийцы, шведы и малайзийцы.

Тетушка Жожа молча стояла, сжимая в руке записку, клочок бумаги, на котором было написано всего несколько слов, строчки расплывались у нее перед глазами, и она с трудом разбирала слова, хотя почерк у Витора четкий, почти каллиграфический. В отчаянии она снова и снова перечитывала записку: «Матушка Жожа, не беспокойся обо мне. Когда-нибудь я пришлю тебе весточку. Благодарю за все, что ты для меня сделала. Целую. Нельсон». Только тут она вспомнила, что сегодня, встав с постели, забыла опрыскать комнату святой водой, дабы изгнать злых духов. Она тихо проплакала до самого рассвета. Сердце подсказывало ей, что Витор уехал на Острова, чтобы повидаться с отцом, а ведь ньо Тоя до Розарио, может, давно и на свете нет, может быть, он умер в тюрьме или еще раньше, когда его избивали в отделении полиции. А вдруг Витор убежал в Северную Америку или в Бразилию в поисках лучшей жизни, как этот паренек по имени Шикиньо из романа Балтазара Лопеса^[31]. Нет, что-то не верится, чтобы у Нельсона было тяготение к американцам, ведь он всегда называл их расистами и империалистами, говорил, что они развязали преступную войну в Корее и во Вьетнаме и что когда-нибудь их ждет еще один Нюрнбергский процесс, нет, здесь что-то не то, здесь кроется что-то другое. В последнее время Витор Мануэл говорил дома только по-креольски, выучил назубок названия независимых стран Африки, их столиц, имена глав правительств, изучал их экономику и политику — это все неспроста. Да, непокорность у Витора в крови. Он чертыхался, когда читал в газетах о выходках расистов, приходил в ярость, когда видел по телевидению, как расправляется с демонстрантами североамериканская полиция, у себя в комнате повесил на стену фотографии лидеров движения за права негров. Так что же приключилось с Нельсоном? Она пыталась понять, что произошло, и боялась ошибиться, обмануть самое себя… Нет, конечно, она давно уже замечала за ним кое-какие вещи. У теперешних мальчишек вообще мозги набекрень. Но кто в этом виноват? Кто должен за это ответить? Нет, она не ошибается в своих предположениях, достаточно вспомнить о товарищах, с которыми он встречался, о тех книгах, какие он читал, о взглядах и убеждениях, какие он высказывал в последнее время… Витор часто являлся домой поздно ночью, входил в комнату на цыпочках, чтобы не разбудить ее, и поскорей забирался в постель. Она-то думала, что он развлекался с друзьями, а тут, оказывается, совсем иное. Можно вспомнить и другие случаи, вот, к примеру, он однажды сказал: «Матушка Жожа, наша родина — Острова Зеленого Мыса». Тогда ей это казалось пустяками, не стоящими внимания, и лишь теперь она по-настоящему поняла, что за всем этим кроется. Мало-помалу она пришла к выводу, что Витор уехал на Острова, чтобы принять участие в национально-освободительной борьбе своего народа. «Да, когда этот парень открыл для себя поэму Габриэла Мариано «Капитан голода», он готов был слушать ее день и ночь и все расспрашивал меня, кто был этот Капитан, чем занимался, присутствовала ли я при нападении на продовольственные склады ньо Себастьяна Куньи и довелось ли мне когда-нибудь говорить с ньо Онтоне Омброзе. Нельсон постоянно твердил мне, дай бог памяти, как бы не соврать: «Матушка Жожа, ньо Омброзе был патриотом», а я еще возражала ему. «Ты ведь толком ничего не знаешь об этих событиях, как же ты можешь судить, был он патриотом или нет? О таких вещах не тебе судить! Я, например, знала лишь, что он наш брат, зеленомысец, что он стал во главе толпы изголодавшихся людей, это я сама видела, ну и, конечно, полиция струхнула, когда перед толпой восставших неожиданно появился ньо Омброзе с огромным черным знаменем в руках — знаменем голода — и заявил, что от трудов праведных не наживешь богатства и если кто и сумел его нажить, значит, он обворовывал бедняков, — это его доподлинные слова, я их сама слыхала. Однако Нельсон продолжал упорно расспрашивать меня о подробностях, он хотел знать все, как было, он приносил домой груды книг, сочинял стихи, читал запоем, целыми днями не выходя из комнаты, а то вдруг исчезал куда-то. Он интересовался далеко не одной историей капитана Амброзио, он собирал сведения о мятеже, возникшем на острове Сантьягу в районе Рибейра-Бранка, о мятеже, во главе которого встала Мария да Фонте, повстанцы называли ее своей королевой».

Тетушка Жожа примирилась со своей судьбой. А что ей еще оставалось?

«Матушка Жожа, я говорю тебе честно и открыто, я должен был предоставить ему убежище, не мог же я подвести товарища, выдать друга. Давай поразмыслим на досуге: мы с тобой тоже оказались вовлеченными в борьбу, а раз так, я должен раскрыть тебе тайну, да-да, ты ведь и сама уже обо всем догадалась, Витор не мог поступить иначе».

Проходил день за днем, тетушка Жожа ни о чем не рассказывала ни Роландо, ни своим подругам. Но вот однажды, когда одна из подруг сообщила ей: «Жожа, ты только себе представь, говорят, такой-то уехал на родину, и другой тоже, и третий, и еще один, и еще…» — она окончательно поняла, что произошло с ее воспитанником. Дона Жужу успокаивала ее: «Ну что ты, Жожа, давно пора смириться с тем, что произошло. Посмотри вокруг — мир не стоит на месте, подумай лучше о себе, ведь и тебе, может быть, грозит опасность». На какое-то время тетушка Жожа и вправду вроде бы успокаивается, начинает рассуждать спокойно, и все-таки, сколько она себя ни уговаривает, она не в силах вновь обрести утраченное душевное равновесие. Да, видно, господь бог с самого нашего рождения определяет нам судьбу и, уж если кому не захочет дать счастья, так оно и будет. Долгие дни тетушка Жожа, убитая горем, сидит одна в своей уютной квартирке, лишь дона Жужу навещает ее, как всегда, приветливая, добрая и участливая. Она пытается увести Жожу из дому, заставить ее выйти на улицу, но та во власти одной, всепоглощающей идеи: вот-вот вернется Витор или придет от него весточка. Теперь Жожа жадно слушает все передачи по радио, о которых прежде и понятия не имела, они ее раньше просто не интересовали. В полные тревожной тишины ночные часы она ловит передачи на коротких волнах, ждет, выглядывает в окно… «Боже мой, какая пустота в душе! Где-то сейчас мой Витор?» Его приятель как-то сказал: «У каждого своя судьба, и Нельсон не мог поступить иначе, нья Жожа». В любом из нас каждый день и каждый час что-то понемногу отмирает… Но вот однажды ей удалось поймать на какой-то волне крамольную передачу. Она слушала, приникнув ухом к приемнику, жадно ловя слова, которые доносились до нее, несмотря на помехи. «Что им, сукиным детям, неймется!» Теперь она не отрываясь сидит у транзистора, не замечая, как летит время, слушает вести о событиях, о каких прежде и не подозревала. Дни, недели, месяцы выстраиваются в длинный ряд, а от Нельсона по-прежнему нет вестей, и ее беспокойство растет и словно опутывает ее с головы до ног. Верить в чудо — бессмысленно, но и пасовать перед трудностями она не привыкла. Может быть, Витор в конце концов все-таки даст о себе знать, нельзя предполагать заранее, что может случиться, подсказывает ей сердце.

Тетушка Жожа похудела, осунулась, потухшие глаза полны печали. Когда она просыпается по утрам, все тело ломит, словно накануне ее били палкой. Знакомые удивляются: «Как ты переменилась, Жожа. Где твоя былая жизнерадостность?» Но тетушка Жожа из породы твердых людей, из тех, что, упав, тут же поднимаются на ноги. «Нет, дальше так продолжаться не может, надо начать новую жизнь!» И… словно впереди забрезжил луч света, он разгорается все ярче, ярче, и наконец он охватил ее всю, точно ливень, пролившийся над иссохшей землей.

Тетушка Жожа поглощена новым увлечением, оно необходимо ей как воздух. Она делится своим замыслом с одной, с другой подругой, только пока это секрет. Все стараются ее подбодрить: «Да, подружка, это как раз то, чего здесь, в Лиссабоне, не хватает нам, уроженцам Островов Зеленого Мыса, ведь наша жизнь здесь словно мясо без маниоки».

Итак, тетушка Жожа решила, что спиритические сеансы были бы для нее спасением, и эта мечта настолько завладела ее сердцем, что она отважилась написать письмо в Бразилию, в спиритический центр. Она теперь не расстается с книгой о христианском рационализме и в конце концов решается: была не была. Огонек надежды, затеплившийся в ее душе, служит ей и таким же отчаявшимся, как она сама, путеводной звездой. Жожа вспомнила о своем былом увлечении спиритизмом. Она посоветовалась сначала с близкими подругами — пока еще не время раскрыть свою тайну, лучше сперва сообщить немногим, а там видно будет. Если все пойдет на лад и если господу будет угодно, людей на сеанс соберется достаточно.

Утром в день сеанса тетушка Жожа проснулась счастливая и едва дождалась вечера. С приближением вечера она чувствовала, как ею овладевает волнение. Мужайся, Жожа, ты должна быть уверена, что все пройдет удачно! И вот в десять часов вечера она уселась за стол — в платье из черного крепа, с изящным кружевным воротничком, красиво причесанная, вокруг нее собралось еще человек десять. Тетушка Жожа начинает сеанс, ее голос крепнет, душа ее сейчас полна любви к людям и веры в грядущие перемены, и каждой участнице спиритического сеанса передаются флюиды исходящей от нее силы. Все склонились над столом, в сладостном полузабытьи, взывая к Верховной звезде.