Час волка
Шрифт:
Поезд с ревом ушел в восточный туннель, направляясь домой, в город Минск. На площадке последнего вагона раскачивался из стороны в сторону красный фонарь. У быстро рассеивающегося дыма был горький запах сырых дров. Михаил зашагал вдоль рельсов, все еще чувствуя висевший в воздухе раскаленный жар. Искры быстро гасли, и зола, кружась, оседала на землю. Близился рассвет.
— Никита! — позвал он. — Где…
Кто-то большой и черный, выскочив из темноты, тут же набросился на него. Огромный черный волчище, со всего размаху поставив лапы Михаилу на плечи, повалил его на землю, наступая передними лапами ему на грудь, пристально глядя в лицо раскосыми карими глазами и скаля острые белые клыки.
— Прекрати, — недовольно сказал Михаил, отталкивая от себя волчью
Волк оскалился, обнажая крепкие клыки, и вдруг принялся радостно лизать ему лицо розовым шершавым языком. Миша взвизгнул и попытался отпихнуть волка, но и на этот раз у него ничего не вышло: Никита оказался слишком тяжелым. Наконец Никита убрал лапы с его груди, и мальчик тут же сел на земле, подумав о том, что к утру в том месте, где Никита упирался своими лапами, наверняка появятся синяки. Никита принялся кружиться на месте, пытаясь поймать зубами собственный хвост, а затем бросился в густую высокую траву на склоне оврага и стал валяться в ней.
— Вот ведь сумасшедший, — пробормотал Михаил, поднимаясь с земли.
В то время как Никита нежился в траве, тело его вновь начало принимать человеческий облик. Трещали сухожилия, кости занимали привычное положение. Никита тихонько вскрикнул от боли, и Михаил поспешил пройти вперед на несколько шагов, давая ему возможность остаться в эти минуты наедине с самим собой. Примерно секунд через тридцать Михаил услышал у себя за спиной негромкое:
— Фу ты черт!
По пути Никита обогнал его, направляясь к брошенной на земле одежде.
— Запутался в собственных ногах, — бормотал он. — Все из-за них, вечно они мешаются…
Михаил зашагал рядом; черный дым постепенно улетучивался из оврага, и вместе с ним рассеивался принесший с собой запах раскаленного железа дух цивилизации.
— Все равно непонятно, — робко проговорил Миша наконец. — А что ты там пытался сделать?
— Я уже говорил: мне нужно стать быстрым. — С этими словами Никита оглянулся назад, с сожалением глядя на туннель, в котором скрылся поезд. — Завтра ночью он снова пройдет здесь. И послезавтра тоже. И тогда можно будет опять попробовать. — Оказавшись на месте, он поднял одежду с земли и небрежно набросил накидку на плечи. Все это время Михаил недоуменно смотрел на него, не понимая, к чему все это. — Если ты спросишь у Виктора, то он наверняка расскажет тебе одну историю, — продолжал Никита. — Виктор говорит, что старик, который был тут вожаком, когда он сам только-только пришел в стаю, знавал одного человека, когда-то жившего в нашей стае, который мог пройти превращение всего за двадцать четыре секунды. Можешь себе представить? Полностью превратиться из человека в волка за двадцать четыре секунды! Даже у самого Виктора уходит больше чем полминуты. А уж я… Да куда мне! Я так себе…
— Нет, ты не так себе! Ты быстрый.
— Недостаточно быстрый, — с горечью поправил его Никита. — Я не самый ловкий, не самый сильный, не самый находчивый. Но всю жизнь, даже мальчишкой, даже тогда, когда мне было не больше лет, чем тебе сейчас, — а я тогда надрывался в угольной шахте, — уже тогда мне хотелось совершить что-нибудь такое… особенное, понимаешь? Если долго работать на самом дне шахты, глубоко под землей, тобой в конце концов начинает овладевать какое-то навязчивое желание, начинаешь мечтать стать птицей. Возможно, эта мечта меня все еще преследует, и теперь я хочу, чтобы мои ноги стали крыльями.
— Ну а что из того, самый ты ловкий или…
— Для меня это важно, — перебил Мишу Никита. — Цель у меня такая есть, понимаешь? — И он тут же продолжил, не дожидаясь ответа: — Я прихожу сюда каждый день летом, из года в год, но только ночью. Я не хочу, чтобы машинист меня увидел. И в самом деле становлюсь быстрее. Вот только ноги меня подводят. — Он махнул рукой в сторону дальнего, восточного туннеля. — Но все же когда-нибудь я сумею обставить поезд. Я начну вот отсюда, еще человеком, и, до того как поезд войдет в тот туннель, волком перепрыгну
через рельсы перед самым носом у паровоза.— Прыгнешь через рельсы?
— Да. Волком, — ответил Никита. — А теперь будет лучше, если мы с тобой найдем чего-нибудь пожрать, а не то придется всю ночь блуждать по лесу.
Сказав это, Никита зашагал на восток, вдоль полотна, и Михаил последовал за ним. Примерно в полумиле от того места, где Никита бегал наперегонки с поездом, им удалось отыскать валявшегося на рельсах истекающего кровью кролика. Паровоз сбил его только что. Мертвые глаза зверька были широко распахнуты, как будто он был зачарован ослепительным желтым взглядом налетевшего на него монстра. Одного кролика никак нельзя было назвать добычей, но, в конце концов, это было только начало. Никита поднял его за уши с земли и отправился дальше, неся свою находку в опущенной руке, размахивая ею на ходу, словно сломанной игрушкой.
От одного только запаха свежей кроличьей крови у Миши потекли слюнки. Ему даже показалось, что у него из горла вот-вот вырвется дикий звериный рык. С каждым днем он начинал все больше и больше походить на остальных из их стаи. Впереди же его ждало неизведанное пока превращение. Ему самому нужно было сделать лишь один-единственный шаг навстречу, превращение казалось близким и далеким одновременно, манило его к себе и в то же время пугало. Михаил не знал, как управлять им, и даже не имел представления о том, как нужно пожелать превращения, чтобы оно произошло с такой же легкостью, как это получалось у остальных. На что это было похоже? На внутренний приказ или же нужно было представить себе что-то? Мише было страшно расставаться с тем, что делало его похожим на человека, ведь полное превращение неизбежно перенесет его в совершенно другой мир, войти в который он никак не решался.
А сейчас он шел рядом с Никитой, исходя слюной. Он слышал урчание, но на зверя это было вовсе не похоже: просто в животе у него урчало от голода. В конце концов, в нем до сих пор сохранялись повадки, присущие обыкновенному мальчику, а не волку.
И еще много ночей в продолжение длинного, испепеленного горячим дыханием засухи лета Михаил вместе с Никитой охотились у железной дороги. Однажды, это было в самом начале августа, они нашли на путях попавшего под поезд олененка, которому поездом переехало ноги. Михаил видел, как Никита наклонился к нему, глядя во влажные глаза обезумевшего от боли животного, а потом стал поглаживать бока. Никита тихо разговаривал с олененком, пытаясь успокоить его, а затем, проведя еще несколько раз руками по гладкой шерсти, он взял голову оленя в свои ладони и вдруг одним резким, сильным движением свернул ему шею, разом положив конец его страданиям. Никита тогда еще сказал Михаилу, что в этом и есть подлинное милосердие.
Поезд ходил строго по расписанию. Иногда он громыхал по рельсам стремительно, без задержки проносясь от одного туннеля до другого; но бывали и такие ночи, когда скрежетали тормоза и из-под колес летели искры. Михаил обычно сидел на поросшем соснами склоне, глядя, как Никита во весь дух бежит вдоль колеи, принимая на бегу обличье зверя, изо всех сил стараясь при этом удержаться на ногах. Казалось, что еще совсем немного, и он оторвется от земли и поднимется в воздух, но помехой всему по-прежнему оставались ноги, которые не пускали его, они словно приросли к земле. Никита научился бегать еще быстрее, но, видимо, и этого было мало; поезд неизменно обгонял его, оставляя позади в клубах темного дыма, и на полном ходу влетал в восточный туннель.
Наступил конец августа, вот уже последний поезд на Минск прогрохотал по чугунным рельсам, и красный фонарь на площадке удаляющегося последнего вагона, словно дрязнясь, издевательски раскачивался из стороны в сторону. Никита понуро брел обратно, к тому месту, где лежала его одежда. Михаил разглядывал его тело, покрытое лоснящейся черной шерстью. Переждав превращение, Никита оделся и полной грудью вдохнул терпкий воздух со все еще витавшим в нем горьковатым запахом паровозного дыма, словно это был и не дым вовсе, а запах пота отчаянного и уважаемого соперника.