Чаща

Хихиканье из раззявленной пасти зазвучало приглушенно, словно пленника заперли в комнате с толстыми стенами; теперь слабые стоны доносились словно бы издалека:

— Маречек, Маречек!

Сокол стремительно развернулся к нам:

— Вы же не рассчитываете очистить это…

— И давно ли ты сделался так чувствителен? — холодно и уничтожающе промолвил Дракон.

— Ты посмотри на него! — потребовал Сокол. Он отвернулся, произнес: — Лехлейаст палеж! — и провел рукой по воздуху сверху вниз, словно протирал запотевшее стекло. Я отпрянула, Кася до боли вцепилась в мою руку; мы обе похолодели от ужаса. Кожа Ежи сделалась прозрачной — тонкой зеленоватой пленкой, вроде луковой кожуры, а под ней не было ничего, кроме черной шевелящейся массы: порча бурлила, пузырилась и вспучивалась. Очень похоже на те тени, что я видела под своей собственной кожей, да только эти непомерно разжирели и пожрали все, что было внутри его; они извивались даже в его лице: пятнистые желтые глаза едва выглядывали из уродливых клубящихся облаков.

— А между тем вы собирались прогуляться в Чащу как ни в чем не бывало, — бросил Дракон. Он обернулся. Принц Марек, бледный как полотно, неотрывно глядел на Ежи; бескровные губы принца стянулись в тонкую нитку. — А теперь послушай меня, — промолвил Дракон. — Это, — он указал на Ежи, — это сущий пустяк. Опосредованное заражение третьего порядка, причем благодаря заклинанию окаменения ему меньше трех дней. Будь оно только четвертого порядка, я бы очистил беднягу самым обычным средством. Королева пробыла в сердце-древе двадцать лет. Если мы ее отыщем, если мы сумеем ее вызволить, если нам удастся ее очистить — а и то, и другое, и третье крайне маловероятно, — все равно на протяжении двадцати лет Чаща наверняка истязала ее и мучила так, как мы и вообразить не в силах. Королева тебя не обнимет. Она тебя даже не узнает. У нас действительно появилась возможность дать Чаще отпор, — продолжал Дракон. — Если нам удастся очистить этого человека и если при этом мы уничтожим еще одно сердце-древо, нам ни в коем случае не следует использовать благоприятный момент для того, чтобы, рискуя всем, по-глупому броситься сломя голову в самую глубину Чащи. Надо начать с ближней границы и прорубить в Чаще просеку, сколько успеем от рассвета до заката, а затем поджечь лес позади нас огнь-сердцем — и отступить. Мы вернем себе двадцать миль долины и ослабим Чащу на три поколения.

— А если вместе с лесом сгорит моя мать? — спросил принц Марек, стремительно разворачиваясь к нему.

Дракон кивнул на Ежи:

— Ты бы предпочел такую жизнь?

— То есть если она не сгорит? — отозвался Марек. — Нет! — Он тяжело выдохнул — словно железные обручи сковали ему грудь. — Нет.

Дракон поджал губы:

— Если мы сумеем ослабить Чащу, наши шансы найти ее…

— Нет! — отрезал Марек, рубанув воздух ладонью. — Мы выведем мою мать, а по пути уничтожим столько Чащи, сколько сможем. Вот тогда, Дракон, когда ты очистишь ее и испепелишь сердце-древо, которое ее удерживало, я клянусь, ты получишь в свое распоряжение столько людей и топоров, сколько сможет уделить тебе мой отец, и мы тогда не просто выжжем Чащу на двадцать миль — мы выжжем ее до самой Росии и навсегда от нее избавимся.

При этих словах принц выпрямился, расправил плечи, непоколебимый как скала. Я закусила губу. Принцу Мареку я ни на грош не доверяла, он всегда поступит так, как угодно ему, но мне поневоле казалось, что он прав. Если вырубить Чащу на расстояние двадцати миль, это будет великая победа — но, увы, временная. Мне же хотелось выжечь Чащу под корень.

Я, понятное дело, всегда ненавидела Чащу, но отстраненно. Чаща была все равно что гроза с градом перед уборкой урожая, что нашествие саранчи на поля; еще ужаснее, чем все это, вместе взятое, под стать ночному кошмару — и все-таки она просто поступала сообразно своей природе. А теперь Чаща превратилась в нечто совсем другое, что-то живое: она прицельно направляла всю мощь своей злобы, чтобы повредить мне, повредить всем, кого я любила; она угрожала моей деревне и готовилась поглотить ее как Поросну. Я вовсе не воображала себя великой героиней, как упрекал меня Дракон, но мне и впрямь хотелось въехать в Чащу с топором и огнем. Мне хотелось вырвать королеву из-под ее власти, призвать армии с обеих сторон и стереть Чащу с лица земли.

Дракон покачал головой, но молча, продолжать спор он не стал. Но теперь запротестовал Сокол; у него, в отличие от принца Марека, уверенности явно поубавилось. По-прежнему не сводя глаз с Ежи, он прижимал край плаща к носу и рту, как будто видел больше, чем мы, и опасался вдохнуть какую-нибудь заразу.

— Надеюсь, вы простите мне мои сомнения, возможно, я лишь прискорбно неопытен в такого рода материях, — с нажимом промолвил маг; саркастические интонации просачивались даже сквозь плащ. — Но я бы назвал это выдающимся случаем порчи. Ему даже голову отрубить перед тем, как сжечь, и то небезопасно. Может, нам лучше сперва убедиться, что ты и впрямь способен освободить его, прежде чем ты примешься перебирать грандиозные планы, ни к одному из которых невозможно даже приступить.

— Но мы же пришли к согласию! — протестующе закричал принц Марек, оборачиваясь к нему.

— Я согласился, что рискнуть стоит, если Саркан действительно изыскал способ очищать порчу, — напомнил ему Сокол. — Но такое?! — Он снова покосился на Ежи. — Нет, сперва дайте мне своими глазами увидеть, как он это делает, и даже тогда я на всякий случай посмотрю дважды. Откуда нам знать, может, девчонка вообще не была затронута порчей, а слухи распустил сам Дракон, чтобы придать еще больше блеска своей славе.

Дракон презрительно фыркнул и ответом его не удостоил. Он развернулся, вытащил горсть сена из рассыпающегося тюка и забормотал над сухими стебельками заговор, проворно сгибая их пальцами. Принц Марек схватил Сокола за руку и оттащил его в сторону, свирепо что-то нашептывая.

Ежи по-прежнему напевал про себя под заглушающим заклинанием. Теперь он еще и на цепях начал раскачиваться: отбегал от стены сколько мог, пока руки его не выворачивались по всей длине на туго натянутых цепях, и метался, и рвался, и кидался вперед, клацая зубами в воздухе. Да еще и язык вывалил — безобразно-распухший и черный, как будто в рот ему заполз слизень, — и пошевеливал им, дразня нас всех и вращая глазами.

Дракон не обращал на него внимания. В руках мага стебельки сена уплотнились и превратились в столик с шишковатыми ножками, не больше фута в ширину. Затем Дракон взялся за свою кожаную наплечную суму, открыл ее, осторожно извлек «Призывание» — золотые тисненые буквы полыхнули в закатном зареве — и положил книгу на стол.

— Ну что ж, — промолвил он, поворачиваясь ко мне. — Давай начинать.

Только сейчас, когда принц и Сокол обернулись к нам, я осознала, что мне придется взять Дракона за руку перед ними обоими и соединить с его магией свою у них на глазах. Желудок мой сморщился, как сушеная слива. Я искоса глянула на Дракона, но лицо его оставалось намеренно отрешенным, как будто то, что мы делаем, интересовало его разве лишь самую малость.

Я неохотно подошла и встала рядом. Сокол не сводил с меня глаз. Я была уверена, что во взгляде его заключена магия, хищная, пронзающая насквозь. Мысль о том, чтобы открыться перед ним и Мареком, казалась мне нестерпимой; а что еще хуже — здесь Кася, которая знает меня как облупленную. Я так и не рассказала ей в подробностях о той ночи, когда мы с Драконом в последний раз пытались вместе творить чары. Я просто не смогла облечь в слова пережитое, мне даже думать об этом не хотелось. Но отказаться я не могла: ведь Ежи плясал в цепях сродни игрушке, что когда-то давно вырезал для меня отец: забавный человечек из палочек прыгал и крутил сальто между двумя шестами.

Я сглотнула, положила руку на обложку «Призывания». Открыла книгу — и мы с Драконом вместе начали читать.

Рядом друг с другом мы держались напряженно и неловко, но наши чары тут же слились, словно уже и без нас знали дорогу. Плечи мои расслабились, я вскинула голову. И глубоко, радостно вдохнула. А как иначе? Что мне за дело, даже если весь мир на меня пялится! «Призывание» обтекало нас легко, как река: голос Дракона звучал струящимся речитативом, а я расцвечивала его водопадами и выпрыгивающими рыбками, и яркое, ослепительное сияние разгоралось все ярче, как будто вокруг нас занимался рассвет.

А с лица Ежи глядела Чаща и рычала на нас с беззвучной ненавистью.

— Ну что, работает? — спросил принц Марек у Сокола у нас за спиной. Ответа я не услышала. Ежи затерялся в Чаще, точно так же, как некогда Кася, но он давно сдался: он сидел, сгорбившись, под деревом, прислонившись к стволу, вытянув перед собою кровоточащие ноги, с отвисшей челюстью, безучастно разглядывая сложенные на коленях руки. Я позвала его, но он даже не двинулся.

— Ежи! — завопила я. Он медленно приподнял голову, тупо посмотрел на меня и снова уронил ее на грудь.