Чащоба

Хотя иногда казалось: человека вообще невозможно любить.

Теперь, спустя десятилетия, Лео опять стоит возле валуна.

За это время мир так изменился. Странно, что ольшаник остался прежним. Возможно, на этой земле и суждено расти убогому лесу: стоят деревья, тонкие, будто палки, вбирают в себя корнями скудные соки; едва кому-нибудь из них удастся вытянуть над другими свою макушку, как хрупкий от стремления возвыситься ствол не выдерживает напора ветра и ломается. Над чащобой, казалось, нависла крыша, которую невозможно пробить.

По-прежнему в этих дебрях не хватало воздуха. Под ногами столько омертвелого, осыпавшегося, истлевающего и разлагающегося, что воздух от восходящих паров становится угарным.

Лео оперся руками о валун. Он не в силах взобраться наверх. Как же он в детстве мечтал об этом! Потом, подростком, это было так легко. Теперь можно оправдать свое бессилие скептической усмешкой — и зачем туда забираться? Что я оттуда увижу? Все ту же кочковатую поляну сквозь серые жердины стволов, единственно ту же самую кочковатую поляну.

Значит, теперь он прибыл на место.

Наконец-то он смог прийти сюда, куда боялся ступить ногой десятки лет.

Он бесконечно устал.

Сегодня он не в состоянии отсюда уехать. Хотя и собирался, мол, чего там! Пройдется горожанин по окрестностям, помашет остающимся — будьте здоровы! Все вроде бы так просто — глянуть разок и успокоиться.

Сегодня он отсюда никуда не уедет.

Сегодня они с Вильмутом просидят всю ночь за столом, будут пить, пока рассвет не разгонит их по темным углам.

Они будут пить горькую и вспоминать прошлое.

Таллин, 1978 — 1980

notes

1

Орден в буржуазной Эстонии.

2

Классики эстонской литературы