Чаша цикуты. Сократ

— Это так, — насупил брови Сократ. — На нас ты можешь во всём положиться. Но я не дорисовал картину, Перикл. Хоть она и мрачная, но требует завершения.

— Ладно, — согласился Перикл, — продолжай.

— А вино? — кивнув в сторону кратера, напомнил Сократ. — Вино скучает.

Выпили но третьей кружке.

— Я очень надеюсь, что ты устоишь, — продолжил Сократ, смахивая с бороды пролитое вино, — что ни враги, ни болезни, ни случайности не одолеют тебя. Ты стоишь прочно, как прочно стоит на холме бронзовая Афина Промахос. Я прошу об этом Вершителя Судеб, да услышит он мои слова. Но вот что беспокоит, Перикл. Ты сказал: «Мы выше духом, мы превзошли спартанцев учёностью». Ты сказал скупо, но и этого достаточно. Но потом, говоря о наших преимуществах, ты сказал лишь о нашем богатстве и силе. Эти преимущества несомненны. И мы, конечно, выше духом, чем спартанцы. Все высокие дарования души находят себе применение в нашей жизни. Мы свободны, мы открыты, мы справедливы, мы добродетельны. Я говорю это без иронии. Афины — лучшее общество ойкумены, её цветок, сердце, глаза, душа... Всё это так. Но посмотри в другую сторону. Культ силы, жестокости, фанатизм, стадность при равной и всеобщей бедности — не та ли это сила, которая сможет перемолоть наше богатство, могущество, свободу, просвещённость? Маленькое ядовитое насекомое может убить человека. Пелопоннес же — это чудовище, которое, кажется, только для того и взращено, чтобы погубить прекрасные Афины. Против всего доброго и возвышенного там взращено злое и низменное. На их мечах не просыхает кровь рабов и пленных, они сталкивают в бездну слабых детей, они изнуряют себя упражнениями и грубой пищей... Перикл, не зло ли побеждает в этом мире?

— О, боги! — вздохнул Перикл. — И я хотел бы об этом знать. И меня донимает эта мысль. Одна среди тех причин, которые вынуждают меня противиться войне с Лакедемоном. И если силу можно побороть только силой, зло — злом, низменное — низменным, жестокость — жестокостью, то победа обернётся поражением, потому что будет утрачено то, ради чего только и стоит жить и сражаться, — добро. Сражаясь со зверем, мы сами рискуем превратиться в зверя, если не сможем приручить его с помощью разума. Спартанский царь Архидам безотказно принимает паши ежегодные дары, по не становится добрее.

— Как лев, засыпая, он кладёт голову на кусок сырого мяса, а не на развёрнутый свиток мудреца, — сказал Софокл и спросил: — Так о чём же мы попросим дельфийскую Пифию? Какой ответ нам нужен: о том, победим мы или не победим в войне с Пелопоннесом, удержится ли у власти Перикл или о том, не зло ли побеждает в этом мире, как сказал Сократ?

— Спросите о войне, как велела Аспазия, — сказал Перикл. — За это отдадите храму золотую кружку. Потом спросите Пифию обо мне, о том, доживу ли я до победы над Лакедемоном. За это поднесёте жрецам Аполлона мой золотой браслет. О себе же вы всё давно знаете, если верить Ахеронту: «Софокл мудр, Еврипид мудрее, но всех мудрее среди эллинов Сократ». Так? — усмехнулся Перикл.

Он правильно произнёс оракул, который некогда принёс Сократу его друг Ахеронт, побывавший в Дельфах с посольством казначейства. Ахеронт погиб в бою при Потидее, из которого Сократ выносил раненного Алкивиада.

Вспомнив об Алкивиаде, Сократ вспомнил и о Перикле-младшем, который был ровесником Алкивиада и ради которого Перикл-старший, Перикл Олимпиец, приехал сюда, в своё ахарнское имение.

— Здоров ли сын? — спросил Перикла Сократ, пропустив мимо ушей его вопрос об оракуле, привезённом Ахеронтом.

— Вполне здоров, — ответил Перикл.

— Не слышу радости в твоих словах, — заметил Сократ. — Не гневи богов. Давай выпьем за счастливое выздоровление твоего сына.

— Как хорошо, что ты не забываешь о вине, — сказал Перикл, подвигая кратер к Сократу, — иначе оно скисло бы от наших невесёлых разговоров. Теперь скажи мне, Сократ, что ты узнал о делах, связанных с убийством нашего друга Фидия, — попросил Перикл, когда они выпили. — Есть ли что-то новое?

— Да, — сказал Сократ, — Менон написал донос на Фидия, будучи подкупленным налоговым сборщиком с агоры Динием. Деньги для подкупа Менона вручил Динию Клеофонт, владелец лавки музыкальных инструментов у Одеона. В этом мне признались Менон и Диний. Диний убит у ворот своего дома ударом ножа. Клеофонт отплыл из Пирея на Самос. Менон лежит в горячке после того, как попытался покончить с собой. Главного же — кто отравил Фидия — я так и не узнал.

XIII

Двулошадную повозку снарядил для них Перикл. Дал возничего, юношу Толмида, и слугу Хромона, которому поручил исполнять в пути роль повара и телохранителя одновременно, для чего ему были выданы деньги, съестные припасы и оружие — лук, копьё, меч и боевые доспехи. Щит и меч Перикл вручил также Сократу. Опоясался мечом и возничий Толмид. Софоклу же Перикл сказал:

— Ты уже стар, Софокл, чтобы держать в руке меч. Твоим истинным оружием являются папирус и мемфисская камышинка [92] , а молодые люди, Сократ, Толмид и Хромой, позаботятся о твоей безопасности. Хайрете!

92

Книдская (мемфисская) камышинка затачивалась как гусиное перо и служила для письма.

Они выехали тихим туманным утром. Софокл и Сократ подрёмывали в повозке до восхода солнца. А когда солнце взошло и туман рассеялся, Сократ сладко и шумно потянулся, разбудив Софокла, и произнёс:

— Впереди добрый десяток беззаботных и сытых дней. Такое счастье мне ещё никогда не выпадало. Спасибо Аполлону, который надоумил Аспазию отправить нас за оракулом.

— Я всегда боялся радоваться заранее, — ответил Софокл, отбросив с лица плащ. — Скажешь слово радости, а тут и беда подкатит. Счастье надо принимать молча, чтобы не спугнуть его, а о горе кричать. Я испытал это правило тем, что нарушал его и следовал ему. Предпочтительнее следовать ему — вот мой опыт.

— Одному чужестранцу, который никогда ранее не видел и не ел орехов, попались подряд десять горьких орехов, из чего он заключил, что есть их нельзя. Он извлёк это правило из опыта, а опыт оказался случайным и ошибочным, из чего следует, что нельзя устанавливать правила, опираясь на краткий опыт одного человека.

— Я испытал моё правило всей моей жизнью — разве можно назвать это кратким и случайным опытом? — возразил Сократу Софокл.

— Жизнь и дела твои достойны уважения, — ответил Сократ, — тебе, как божеству, ставят алтари. Ты — пример для многих. В том числе и правила, которым ты следуешь. И всё же жизнь коротка, чтобы испытать каждое правило до основания. К тому же твой опыт — это только твой опыт, и мало кто примет его на словах. Давай проверим, так ли это. Толмид! — обратился Сократ к юному возничему, который с интересом прислушивался к разговору и то и дело поглядывал на Сократа и Софокла, придерживая лошадей, чтобы повозка не так сильно громыхала на ухабах. — Скажи нам, Толмид, опасаешься ли ты заранее радоваться тому счастью, которое тебя ждёт?

— Никогда! — весело ответил Толмид. — Если меня ждёт девчонка, я лечу к ней с песнями!

— А ты, Хромон? Готов ли ты следовать правилу Софокла?

— Зачем? — ответил Хромон. — В жизни так мало радостей, что нельзя пропускать ни одну. Радость — такая дорогая и редкая вещь, что не стоит пренебрегать ею ради какого-то глупого правила.

Сократ, довольный ответом Хромона, громко расхохотался.

— Вольно вам смеяться над стариком, — обиделся Софокл. — Молодые жеребцы! Вот накажут вас боги за легкомыслие.

— Как ты взвешиваешь мысли? — ухватился за слово Сократ. — Есть тяжёлые мысли, есть лёгкие. Какой мерой ты это определяешь?

— Мерой содержащейся в них глупости, — ответил Софокл. — Чем глупее мысль, тем она легче, тем быстрее слетает с языка. Потому-то и болтливы безмерно легкомысленные люди, а мудрые люди молчаливы.

— Как можно судить о мудрости или глупости человека, если он молчит? — спросил Сократ. — Вот и придорожные камни молчат. И чем молчащий человек отличается от молчащего камня? Как ты думаешь, Толмид?

Возничий, обрадованный тем, что Сократ снова обратился к нему, прокричал в ответ чуть ли не во весь голос:

— У человека есть душа, а у камня нет!

— Правильно! — так же громко похвалил возничего Сократ. — В человеке есть душа, а в душе спрятана его мудрость! А где человек прячет свою глупость? — рассмеялся он.

— Глупость спрятать нельзя, — сказал Софокл. — Глупость написана у человека на лице.

— А мудрость спрятать можно?

— И нужно, — ответил Софокл. — Потому что не каждому глупцу она по зубам.