Чаша цикуты. Сократ

— Куда он так торопится? — спросил возницу Сократ, потирая ушибленную ногу. — Афины, кажется, не горят.

Пострадавший возница ответил не сразу, потому что никак не мог исчерпать запас брани. И лишь поняв, что Сократ тоже пострадал из-за всадника, сказал, размазывая по лицу злые слёзы:

— Помчался доносить тиранам, что в Пирей ворвались воины Фрасибула. Блюдолиз и доносчик! — поставил он последнюю точку в своих ругательствах. — Да только тиранам теперь ничто не поможет. Я вёз вино, чтобы афиняне достойно могли отпраздновать день своего освобождения, а этот... — возница махнул рукой и умолк.

Сократ помог ему поставить телегу на колеса и сказал:

— Возвращайся в Пирей за новыми амфорами. Заодно и меня подвезёшь.

Возница рассказал ему обо всех новостях: о том, как воины Фрасибула высадились ночью на берег, как перебили весь спартанский гарнизон, оставленный в Пирее Лисандром, как захватили стоявшие у причалов государственные триеры и как отдыхают теперь у костров, ожидая вестей из Фил, куда должны подойти другие отряды Фрасибула, чтобы вместе двинуться на Афины.

— Я и сам взял бы копьё или меч, — сказал возница, — да только у меня не хватает трёх пальцев на правой руке. — Он показал при этом Сократу руку, на которой было лишь два пальца — большой и мизинец. — Отсекли мечом, — продолжил он не без гордости. — При Потидее.

— Да и я там сражался, — сказал Сократ. — А помнишь ли ты Алкивиада?

— Как же, помню! — ответил возница. — С ним ещё был тогда один придурковатый философ. Говорят, он и теперь жив. Сократом его зовут. Не знаешь?

— Знаю, — ответил Сократ посмеиваясь. — Это тот, который простоял однажды неподвижно целые сутки босиком на снегу, о чём-то размышляя.

— Да, да! — обрадовался возница. — Говорят ещё, что у него есть свой бог, с которым он постоянно беседует и который даёт ему во всём советы. Вот только одного совета он не может от него добиться, — засмеялся возница, — совета о том, как разбогатеть. И живёт в нищете. Чудак! Но есть ещё большие чудаки, которые ходят к нему учиться. Те, кто поумнее, потом, правда, убегают от него, но становятся мерзавцами, как Критий или его дружок Хармид. Такое, говорят, у Сократа проклятие: убежишь — станешь мерзавцем. А те, что поглупее, слушают его всю жизнь, но зато на всю жизнь остаются нищими. Как башмачник Симон, который шьёт сандалии из рыбьей кожи. Знаешь башмачника Симона?

— Знаю, — ответил Сократ, выставляя вперёд ногу. — Вот и мои сандалии из его лавки.

— Гляди-ка! — удивился возница. — Не из рыбьей кожи! — И проверил сандалию на ощупь. — Точно не из рыбьей! Выходит, врут люди?

— Где врут, а где и правду говорят. А вот ты часто врёшь? — спросил Сократ.

— Когда надо, тогда и вру, — рассмеялся возница.

Костры горели у Мунихия [130] и на берегу. Возле крепости и в порту толпился народ. Многие пришли с угощениями. Юноши примеряли воинские доспехи, учились приёмам борьбы. Женщины хлопотали у костров, готовили для воинов пищу. Всюду было шумно и празднично.

130

Мунихий — крепость в Пирее.

Сократ заглянул в лавку Эвангела, увидел Аристона, сына Эвангела, таскавшего из погребов амфоры с вином.

— Будут гости! — поприветствовал он Аристона.

— Дорогие гости! — ответил Аристон и, подойдя к Сократу, обнял его. — Началось! — сказал он, — хорошее дело началось. Будем жить!

— Будем жить! — Сократ спросил Аристона о Леосфене.

— Да, здесь он! — ответил Аристон. — Спит в отцовском закутке! После тяжёлой работы, — засмеялся он радостно. — Штурмовал Мунихий. И я с ним, — добавил он. — Веришь?

— Не ранен?

— Чуть-чуть. — Аристон обнажил левое плечо и показал кровавую ссадину.

— Надо выше держать щит, — посоветовал Сократ.

Сократ вошёл в комнату Эвангела и увидел спящего на овечьих шкурах Леосфена. Меч и щит лежали рядом с ним. По другую сторону стояло прислонённое к стене копьё. Леосфен спал крепко. Похрапывал. Его правая рука была перевязана. В щите торчали обломанные у наконечников стрелы.

«Вот и мститель, — подумал о Леосфене Сократ. — А кто судья? А судья — справедливость и свобода».

Он присел на корточки возле Леосфена и похлопал его по груди.

— Проснись, — сказал он Леосфену и добавил, когда тот открыл глаза: — Это я, Сократ.

— Сократ, — широко улыбнулся Леосфен. — Живой!

— Я-то живой, — ответил Сократ. — Ты-то как, Леосфен?

— Рубка была жесточайшая, — сказал Леосфен поднимаясь. — Эти спартанцы сражаются, как львы. Только гривами трясут да скрежещут зубами. Как львы. Но и мы не овцы. Всех уложили... Да, всех, — вздохнул он. — Но ведь мы их не приглашали сюда. Сами пришли. Знали, куда идут.

— Знали, — подтвердил Сократ и спросил, где теперь Фрасибул.

— Думаю, что уже в Фивах, — ответил Леосфен. — Как только пришлёт гонца, двинемся на Афины.

— Не опоздаете ли? Критик», думаю, уже известно, что вы здесь.

— Не опоздаем, — заверил его Леосфен. — Ведь надо, чтобы и афиняне узнали о нас. Тогда Критию конец.

Сократ развернул узел и положил перед Леосфеном тяжёлый наконечник копья.

— Это что? — спросил Леосфен. — Зачем?

— Это наконечник копья, которое было брошено в Алкивиада и принесло ему смерть. Смерть Алкивиада — одно из гнусных преступлений Крития и Лисандра. Я знаю это точно и буду свидетельствовать против них, если они доживут до суда. А если не доживут, то вот их заслуженная смерть. — Сократ положил ладонь на наконечник копья. — Тимандра несла его впереди гроба Алкивиада. В этой бронзе — его посмертная воля об отмщении, Леосфен. Ты знаешь, какая это сила. Конье с этим наконечником не пролетит мимо, не сломается и не увязнет в щите. Оно само найдёт сердце убийцы.

— И ты отдаёшь его мне, Сократ? — спросил Леосфен.

— Тебе, Леосфен. Потому что я стар и уже не воин. Только поэтому.

Леосфен посмотрел на Сократа, кивнул головой и сказал:

— Да. Я найду для этого наконечника прочное древко, — он взял наконечник в обе руки, поднял и прикоснулся к нему лбом. — Видят боги, теперь я породнил с ним и мою волю об отмщении.

— Видят боги, — сказал Сократ. — Это ведь справедливо, если копьё, убившее Алкивиада, отомстит за его смерть.

— Да, Сократ, это справедливо.

В тот день Сократ не вернулся в Афины. Критий, узнав о том, что Пирей захвачен отрядами Фрасибула, снял с Акрополя спартанский гарнизон и, присоединив его к своему войску, двинулся к крепости Мунихий. Он понимал, что потеря Пирея — это гибель. Только из Пирея он мог послать быстроходные триеры к Лисандру с просьбой о помощи. И только через Пирей к нему могла прийти эта помощь. Длинные Стены, разрушенные по требованию Лисандра, не могли больше служить защитой для Афин — заслон для врага на пути из Пирея к Афинам поставить, как прежде, было невозможно. И потому оставалось лишь одно: не дать врагу выйти из Пирея. Это решение Критий принял вместе с Хармидом. И вместе с Хармидом возглавил войско.