Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
Они подошли к Пирею после полудня. Вступили в сражение с ходу, с марша, полагаясь на то, что внезапность удара принесёт им победу. И отчасти добились своего — ворвались в Мунихий и в порт. Но вскоре поняли, что попали в хорошо расставленную ловушку и оказались запертыми со всех сторон: Критий и Хармид — в крепости, спартанцы — у пустых причалов. В крепости были вода и пища, у спартанцев — ничего. К тому же Крития и Хармида защищали крепостные стены Мунихия.
Кожевник Анит, соратник Фрасибула, созвал начальников отрядов на совет и рассудил, что со штурмом Мунихия можно повременить до утра; спартанцев же приказал атаковать немедленно,
Спартанцы были уничтожены ещё до захода солнца. Отрядами, очистившими порт от врагов, командовал Леосфен. Спартанцы погибли все, никто не сдался. Отбивались от афинян даже в воде, на плаву, отказываясь подняться на триеры, посланные в бухту для их спасения.
В этой битве погиб Аристон, сын старого Эвангела. Тело его принёс в дом Эвангела Леосфен. Нёс на руках, как носят больного или ребёнка, положил во дворе у костра, накрыл гиматием и сказал Эвангелу, которого подвели к убитому сыну, держа под руки:
Он славно сражался. И когда стрела угодила ему в грудь, он не сразу упал и успел нанести смертельный удар нападавшему на него спартанцу. Я это видел, старик, пробился к нему, но он уже был бездыханным.
Эвангел попросил опустить его на траву рядом с сыном. Упав на тело Аристона, он какое-то время оставался неподвижным, потом поднял голову и сказал:
— Это и моя смерть, — уронил голову и затих.
Сократ склонился над ним, взял за руку. Эвангел был мёртв.
На рассвете Сократ разыскал Анита у стен Мунихия и сказал ему, что готов войти в крепость и предложить Критию и Хармиду сдаться.
— Всё же они афиняне, — принялся он убеждать Анита. — И надеюсь, поймут, что проливать кровь соотечественников вдвойне преступно, что богам — покровителям Афин угодно закончить дело миром и справедливым судом, согласно отеческим законам. — Видя, что Анит плохо слушает его, Сократ добавил: — Ведь там может быть и твой сын Анит-младший. Его совратил Критий. И пока на нём нет крови афинян, он может быть прощён. А в бою его никто не узнает.
— Ты его совратил, — зло ответил Анит-старший. — Ты, Сократ, и твои ученики, Критий и Хармид. Вы развратили его своими преступными мудрствованиями, своей кощунственной болтовнёй о богах и законах, своей любовью к роскошным пирам и дорогим наслаждениям. И если сын мой останется жив и будет прощён народом, судить будут тебя. За моего сына, за Крития, за Хармида, за Ферамена, за Алкивиада.
— Остановись, — сказал Сократ. — Следи за своей речью: у тебя дурная манера декламировать. Но я потому и прошу тебя направить меня в крепость, чтобы предложить Критию и Хармиду сдаться на нашу милость. Их надо судить, ибо не я, а они виновны в том, что случилось с твоим сыном, а также с Фераменом, с Алкивиадом и сотнями других.
— Нет, — ответил Анит. — Мы возьмём крепость штурмом. У нас нет времени на переговоры. А сын мой дома. Как видишь, он оказался ещё и трусом: предал меня ради Крития и предал Крития ради спасения своей шкуры. В своё время я доверил тебе сына, а ты что сделал с ним?
— Капля мёда не спасает бочку кислого вина, — сказал Сократ. — И нечего винить мёд в том, что вино скисло из-за грязной бочки. Вся наша жизнь, Анит, такая грязная бочка.
— Врёшь, Сократ. У нас мудрые боги, у нас чистые законы,
у нас добрые установления.— А бочки грязные, Анит, — сказал Сократ, уходя. — И шкуры, которые выделывают в твоих мастерских, вонючие. И речи твои глупые!
— Больше не попадайся мне на глаза! — крикнул ему вслед Анит.
— А ты мне — на язык, — засмеялся в ответ Сократ.
Крепость Мунихий была взята штурмом к полудню. Часть войска, оказавшегося в крепости, перешла во время штурма на сторону афинян. Были открыты ворота и калитки. Но сеча была кровавой, многие погибли. Тела Крития и Хармида нашли среди трупов. Крития убил Леосфен. Леосфен сам подвёл Сократа к телу Крития и, коснувшись концом копья спины убитого, сказал:
— Я успел поменять наконечник на моём копье, Сократ. Он убегал и уже был далеко. Я метнул копьё не очень сильно. Но оно настигло его. Всё было так, словно кто-то подхватил сто на лету и добавил ему силы.
— Да, это Критий, — вздохнул Сократ, не слушая Лесофена: он думал о том, что душа Алкивиада, наверное, скоро встретится с душою Крития и, может быть, узнает её...
О гибели Хармида Сократ сообщил Платону сам. Да и о смерти Крития тоже, хотя о последнем Платон уже знал: молва быстро донесла до афинян весть о смерти ненавистного тирана, виновника жестоких и многочисленных казней и страданий. Раньше, чем воины Фрасибула вошли в Афины. Узнав о бесславном конце Крития, афиняне взялись за оружие и прогнали остальных олигархов, укрывшихся за стенами Элевсина.
— Не знаю, как и быть, — вздыхал Платон, выслушав Сократа. — Дядья мои, Хармид и Критий, погибли, а все их родственники бежали, опасаясь гнева афинян. Только я и остался. И теперь не знаю, что будет со мной. Правда, я не занимался политикой и не брал в руки меч. Книги, мефисские камышинки и пиксида — вот всё, к чему я прикасаюсь. А мои уши открыты только для тебя, учитель.
— Тебе следует уехать, — сказал Сократ, вспомнив о недавнем разговоре с Анитом.
— Ты так считаешь? Но ты сам подал другой пример, когда тебе угрожала опасность.
— Теперь ты видишь, почему я так поступил. Тебе же следует уехать, мой мальчик. — Сократ посмотрел на Платона с нежностью. — Ты должен уехать, — повторил он, делая упор на слове «должен».
— Не в моих правилах хвалить учеников: тебе надо понять, о спасении кого и чего я веду речь, настаивая на твоём немедленном отъезде. Накануне первой встречи с тобой мне приснился сон, будто с моих колен взлетел в небо с дивным криком молодой лебедь, птица Аполлона. Вещие сны, Платон, снятся редко. Но то был вещий сон... Высшее совершенство людей — это совершенство мыслить. Не о трусливом бегстве идёт речь, а о спасении божественного дара, Платон. Ты должен уехать.
— Не поедешь ли со мной, учитель? — спросил Платон. — У меня хватит средств, чтобы...
— Нет, — сказал Сократ. — Ты молод, одинок, полон сил. А я должен остаться. Вот и демоний подсказывает мне: «Не уезжай, Сократ», — усмехнулся он. — И потом, я просто боюсь за тебя, мой мальчик. Со мной же ничего не случится. Поезжай в Египет, к тамошним высокомудрым жрецам. Говорят, что они живут благодаря своей мудрости вечно. А потому, наверное, ещё помнят великого Солона, твоего предка. А ты похож на него, как утверждают многие. И вот жрецы подумают, что вновь видят юного Солона... Что скажешь, Платон?