Чаша и Крест

— Вы что, все это выпили? — спросил я с ужасом, глядя на бутылки. — Зачем?

— У м-е-н-я сегодня особенный повод, — ответил Гвендор, не шевелясь в своем кресле. Он говорил абсолютно ровно, не запинаясь, но у меня возникало впечатление, что каждую букву он выговаривает по отдельности. — Я в-е-с-е-л-ю-с-ь.

— Какой повод? — спросил я потрясенно. Вот уже два с половиной года я проводил с Гвендором почти каждый день и привык считать, что уже достаточно хорошо его изучил, но сегодня он в очередной раз с легкостью продемонстрировал мне, что я абсолютно его не знаю.

— Вы счастливый человек, Торстейн, — сказал он без всякой связи.

— Именно это вы и отмечаете? — спросил я несколько язвительно. Как раз в этот момент Фарейра громко захрапел, так что конец моей фразы потерялся.

Но Гвендор меня в общем-то не слушал. Вообще у меня создалось впечатление, что он ведет абсолютно отдельный разговор.

— И я тоже счастливый человек, — продолжал он, не отрывая взгляда от мигающего огонька свечи. — Я должен быть очень рад и с-ч-а-с-т-л-и-в. Но почему-то нет.

— Чего нет?

— Теперь уже ничего нет, — сказал он. — Будете пить, Торстейн?

— Я не хочу, — ответил я. — Почему вы никогда ничего не рассказываете, Гвендор? У вас что-то случилось? Вы не считаете меня достойным это знать?

Тут Фарейра открыл один глаз, желто-зеленый и светящийся как у кота, и внимательно уставился на меня.

— По-моему, тут присутствуют абсолютно трезвые люди. Дори, или пусть он пьет, или мы его выгоним на хрен.

Я был настолько поражен этим "Дори", что невольно поднес к губам бокал с коньяком и поперхнулся.

— Каждый человек думает в первую очередь только о себе, — сказал Гвендор, продолжая свою отдельную тему. — И больше его ничто не заботит. Вот что печально.

Он наконец оторвался от созерцания свечи и медленно закрыл глаза. На его лице опять застыло то выражение тоски и смертельной усталости, которое так поразило меня днем.

— Все мы эгоисты, Торстейн, — сказал он. — И я эгоист в первую очередь. Я никогда не считал себя таким. Но я один из самых больших эгоистов, которые ходят по этой земле.

— По этому поводу вы и пьете? — спросил я, тщетно пытаясь избавиться от привкуса таширского коньяка в горле.

— В общем да, — признался Гвендор. — Это тоже поступок эгоиста. Я думал, что поможет. Но не помогает. Так что больше я не буду.

Я смотрел на него, мало что понимая. Но за эти годы я прекрасно уяснил для себя — если Гвендор не хочет что-то рассказывать, вытянуть это из него бесполезно. Я невольно подумал о том, что не завидую людям Моргана, если они хотели что-то узнать от него в Рудрайге — вот, наверно, намучились попусту. Даже таширское пойло производило на него какое-то противоположное действие — он стал еще более замкнутым, чем обычно.

— Вот за что не люблю орденских писак, — снова неожиданно громко заявил Фарейра. — Приходят, лезут в душу в надежде собрать материал для своего бумагомарания. А потом глядишь — в следующей хронике ты говоришь и делаешь такое, о чем никогда даже не думал.

Он сделал попытку заснуть и долго ерзал в кресле, пытаясь устроиться поудобнее.

— Шел бы ты отсюда, — сказал он наконец. — Не мешай людям разговаривать.

Я мог поклясться, что когда я вошел, в зале царило полное молчание, но возражать Фарейре было настолько же смело и глупо, как самому Ронану. Поэтому я поднялся.

— Спокойной ночи, — громко сказал я, очень жалея, что не могу овладеть некоторыми интонациями Жерара. Но эти двое не обратили на меня никакого внимания — Фарейра шевелил губами во сне, видимо ведя ту самую увлекательную беседу, которую я грубо прервал своим появлением, а Гвендор застыл в кресле, положив руки на подлокотники. Когда я обернулся на пороге зала, он все так же сидел, не шевелясь, и его профиль на фоне мигающих желтых свечей показался мне совершенным, как на старинных монетах.

А на следующий день приехали Ронан и Лоциус, и появилось неожиданно столько дел, что было совершенно некогда думать о непонятных событиях прошедшего дня. Ближе к вечеру в кабинете Фарейры собралось совещание в узком кругу, на которое я был допущен как летописец и секретарь. А так кроме Ронана, Лоциуса, Фарейры и Гвендора никого не было. Фарейра то и дело прикладывался к большой кружке с пивом, снимая последствия прошлого вечера, пыхтел, отдувался и громко заявлял, что никогда больше не будет покупать коньяк у такого-то купца. Гвендор был таким же собранным и спокойным, как всегда, и глаза его смотрели настолько ясно и прямо, что я невольно начал думать, что вчерашняя сцена мне просто приснилась. В любом случае, если он и страдал от похмелья — то заметить это было невозможно, как впрочем и любые другие проявления его чувств и ощущений.

Тем более что Ронан был погружен в какие-то постоянные мысли, мало что замечал вокруг и был слегка рассеян, так что даже не стал укорять Фарейру за его бесконечные возлияния. Он сидел в кресле у камина и вместо того, чтобы просматривать лежащие перед ним бумаги, то и дело принимался скручивать их в трубочку, а потом торопливо разглаживать.

Лоциус в кресло даже не сел, а расхаживал по кабинету туда-сюда. Мне показалось, что его судорога стала еще сильнее, хотя в остальном он выглядел как всегда — безупречно одетый, волосы тщательно уложены, и еле различимый тонкий запах духов исходил от его кружевного воротника. Он подчеркнуто изящно раскланялся с Гвендором, и я ничего не мог прочитать в его прозрачных глазах, как ни старался.

Разговор никто не начинал — все вопросительно посматривали на Ронана и слушали бесконечные рассказы Фарейры о его тяжбах с купцами, которые все жулики и стяжатели. Лоциус мягко улыбался своей самой опасной улыбкой, а Гвендор хранил обычное сдержанное молчание.

Наконец Ронан оторвался от бумаг, небрежно швырнув их на стол.

— Ладно, мессиры. — сказал он, — делами командорств мы займемся потом. Сейчас у нас самый важный вопрос — орденское золото, потому что от него слишком многое зависит. Мы очень благодарны тебе, — он посмотрел на Гвендора. — за все, что ты сделал для Ордена. Но сейчас у нас есть шанс сделать еще больше. То золото, которое поступает с наших рудников сейчас, годится только на мелкую монету для айнских князьков. А если бы мы смогли выплавлять настоящее золото — благородный металл, достойный украшать властителей Валлены и Эбры, Орден смог бы по-настоящему управлять миром.

Его глаза загорелись, когда он произносил эти слова — видимо, он уже представлял армаду орденских кораблей, пересекающих Внутренний Океан, и склоняющихся в поклоне перед ним султана Эбры и герцога Валлены. Я невольно взглянул на Гвендора — тот чуть заметно пожал плечами.

— Магистрат изучил те формулы, которые ты используешь в своей лаборатории для выплавки золота, — продолжал Ронан, — и в общем все признали, что это единственно возможный путь, и что пока нам не найти другого. Но Лоциус недавно вернулся из айнских библиотек, и он утверждает, что есть еще одна формула, которая позволит значительно улучшить качество золота. Расскажи об этом подробнее, Лоциус.