Чаша и Крест

— Ни в коем случае, монсеньор.

— То есть вы одобряете мои действия? — Морелли чуть приподнял брови, но на его лице отразилось явное облегчение.

— Более того, я преклоняюсь перед вашим стратегическим гением.

— В самом деле? Хм.. — Морелли мерил Гвендора глазами, все пытаясь найти какой-то подвох. — Вы так редко говорили мне подобные слова последнее время.

— Я копил силы, ваша светлость.

Гвендор поклонился и невозмутимо отправился к дверям. Уже протянув руку к створке, он сказал, полуобернувшись:

— В обмен на свою покладистость я хотел бы попросить вас о небольшом одолжении.

— Каком еще? — испуганно сдвинул брови Морелли, которому в слове "одолжение" всегда мерещилась денежная подоплека.

— Я хотел бы уточнить имя того счастливца, кого вы прочите на пост главы Валленского союза.

— Ну… Я не… Я вовсе не говорил, что уже решил, кто это будет.

Гвендор слегка кивнул, словно подтверждая что-то.

— В таком случае желаю вашей светлости удачного выбора.

Выходя следом за ним из кабинета, я невольно обернулся, прикрывая за собой дверь. Морелли стоял, выпрямившись за столом, и в его чуть маслянистых карих глазах, смотрящих в спину Гвендора, светилось странное чувство. Я не взялся бы определить точно эту удивительную смесь — но там точно были страх и тоска.

За дверями канцелярии Гвендор повел себя неожиданно стремительно — он схватил меня за рукав, бегом дотащил до стоящей неподалеку кареты и толкнул внутрь, одновременно дернув за шнурок, чтобы кучер поторапливался. Я только успел заметить, что карета была обычной наемной, а наша орденская осталась бесцельно торчать возле канцелярии.

— И куда мы теперь едем? — спросил я через некоторое время, отдышавшись.

Гвендор время от времени выглядывал в окно, стараясь, впрочем, прикрываться занавеской.

— А куда бы вы хотели поехать, Торстейн?

— Я бы отыскал ее, — сказал я искренне. — Рандалин.

— А я, наоборот, собираюсь нанести визит моему другу герцогу Гревенскому.

Гвендор откинулся вглубь кареты и слегка прикрыл глаза. Его лицо в полумраке снова стало совершенно непроницаемым, но я все-таки знал его гораздо лучше, чем Морелли, чтобы не слишком пугаться.

— Вы что, не понимаете, почему она вам ничего не сказала? Потому что вы все время ведете себя с ней, как… Вы постоянно демонстрируете ей свое превосходство. Разве после этого она будет с вами откровенной?

— Я понимаю, — тихо сказал Гвендор. — Но вы знаете, Торстейн, почему я так поступаю.

— Нет, не знаю! Вернее, знаю, но не могу понять, хоть убейте меня!

Гвендор наклонился вперед. Его лицо оставалось таким же неподвижным, но глаза засверкали настолько ярко, что я невольно отшатнулся.

— Так вот теперь послушайте меня. Вы можете сказать точно, что случится со мной через несколько дней? Скорее всего меня вызовут в Эмайну и подвергнут суду за недопустимо тесное общение с представителями вражеского Ордена. Каким я останусь в ее памяти? Если это будет образ мрачного, холодного и насмешливого круаханского командора, переполненного комплексами по поводу собственной внешности, который хоть зачем-то и спас ее, но не упускал случая поиздеваться по всякому удобному поводу, она все равно испытает некоторое сожаление о его судьбе, но оно, по счастью, будет недолгим. Или вы хотите, чтобы она второй раз почувствовала то, что уже испытывала по моей милости? Я видел, какие сны ей снятся, — он стиснул покалеченную руку. — Запомните, Торстейн, я уничтожу любого, кто осмелится причинить ей зло. А если это буду я сам — меня это тем более не остановит.

Я опустил глаза. В этот момент я не мог выдержать этого взгляда, столько в нем было любви и страсти, и не какой-то отвлеченной, какую я часто встречал у орденских воинов, выдумывавших себе прекрасный идеал для возвышенной тоски и искавших одновременно утешения у маленьких трактирщиц в эмайнской гавани. Это была живая любовь, в которой смешались страдание и счастье, радость от того, что он говорит о ней, и печаль от того, что очень скоро он не сможет ее видеть, и какое-то непонятное мне торжество. Я никогда не испытывал такой любви, и ни разу не видел мужчин, которые признавались в подобном. Он глубоко тосковал по ней, тосковал физически, но вместе с тем был готов отдать все, лишь бы не нарушить ее спокойствие. Я ничего не мог ему возразить, даже если считал, что он поступает неправильно.

— Мы уже рядом с домом Гревена, — сказал я, кашлянув. Сейчас я был готов сказать что угодно, лишь бы нарушить это натянутое молчание.

Гвендор опустил ресницы, и я невольно облегченно выдохнул.

— Посмотрите в окно, Торстейн, не видите ли вы кого-то из знакомых вам персонажей.

Я посмотрел. В очередной раз пошел дождь, обещавший стать затяжным. Крупные тяжелые капли звучно шлепались на булыжники за окнами кареты. Воздух мгновенно наполнился влагой и стал таким же размыто-серым, как опустившееся на острые башенки небо. Прямо под проливной дождь из дверей особняка Гревена вышла фигура в зеленом плаще, который сразу намок настолько, что стал просто неразличимо темного цвета.

Рандалин помедлила на пороге, накинув на голову капюшон, но он был слабой защитой — капли дождя сразу побежали по ее лицу, и пряди волос прилипли ко лбу. Ее лошадь была привязана к ограде в нескольких шагах, но она неожиданно побрела пешком по улице, не особенно заботясь о том, что наступает в достаточно глубокие лужи.

— Что она там делала? — спросил я, не особенно рассчитывая на ответ.

— Видимо, просила взаймы, — тихо отозвался Гвендор. — Наш гревенский друг обычно производит впечатление весьма состоятельного человека, судя по тому, как он тратит деньги в трактирах. Но если бы кто-то захотел скупить его долговые расписки, ему пришлось бы потратить в несколько раз больше, чем неизвестному благодетелю и мудрому советнику нашего первого министра.

— И куда она идет теперь?

— Не знаю, Торстейн. Но насколько я представляю ее характер, она не остановится. Главное только успеть, чтобы она не натворила каких-нибудь непоправимых вещей.

Я проводил взглядом идущую сквозь дождь фигуру и легко представил, как она бредет молча, стиснув губы и выдвинув вперед упрямый подбородок, не замечая струящихся по лицу потоков воды. Гордая Рандалин оставалась воплощением гордости даже на пороге кредиторов, и даже тот факт, что она вымокла с ног до головы, не лишал ее непонятного превосходства. Наша карета медленно ползла следом за ней, осторожно поворачивая за углы домов. Но она так ни разу и не обернулась — видимо, совсем потеряв ощущение осторожности.

Мы следили за ней, пока Рандалин не пересекла Новый мост и не свернула в извилистые переулки Темного квартала, название которого прекрасно говорило само за себя. На самой его границе, одной стороной на освещенную огнями Новую набережную, а задними дверями выходя в самое сердце спутанных переулков щириной в вытянутую руку, стоял хорошо заметный двухэтажный дом с тремя высокими модными башенками. Рандалин чуть помедлила, но потом стряхнула с головы капюшон, так что мелкие струйки полетели во все стороны, отжала руками свисающие на лицо пряди и перешагнула порог.