Чаша и Крест

Утром я сидел в кабинете, молча глядя на тлеющий камин и стараясь собраться с мыслями. Она вошла, неся на подносе душистый отвар, какой обычно пьют по утрам в Круахане. Она была воплощением тихого домашнего уюта, скромно опустившей глаза, и только на щеках иногда загорался легкий румянец при мысли о прошедшей ночи. Она протянула мне темный дымящийся бокал на подносе.

"Всего несколько слов, произнесенных над безобидным бокалом вина или воды", — подумал я.

Она смотрела на меня, не отрываясь — губы дрожали. Она была готова упасть на колени. Она целовала бы мои сапоги, только чтобы я выпил этот отвар.

"Не унижайся, Аннемара, — сказал я, спокойно глядя ей в лицо. — Не беспокойся, я выпью. Без тебя в моей жизни все равно нет никакого смысла".

С тех пор, графиня, я ничего не пью, кроме чистой воды или вина. Вкус этого отвара я запомнил на всю жизнь. Я пил его, зная, что пью свою смерть. И я был счастлив, что все это наконец закончится.

Я допил все до капли и посмотрел на нее. Мне было ее жалко, оттого что она так унижалась, чтобы добиться своей цели. Я хотел улыбнуться, чтобы ее подбодрить, чтобы пожелать ей удачи и попросить не пользоваться так часто этим страшным серым порошком. Мне казалось, что она меня послушает хотя бы в последний раз.

Но она неожиданно поднесла руку к горлу, и в ее лицо бросилась краска, словно кто-то затянул у нее на шее петлю. Она захрипела, и упала на ковер у моих ног, чтобы больше никогда не встать. И ее лицо, искаженное смертью и покрытое прилипшими спутанными волосами, так и не могло больше напомнить лицо светлого духа, наклонившегося ко мне с балкона с лютней в руках.

Каждый, на кого было направлено заклятие Ваан Лея, терял смысл своего существования. В полной мере это касалось и меня. Я потерял ее.

— Но вы все-таки остались в живых, — хрипло прошептала Женевьева.

Ланграль снова посмотрел на нее отсутствующим взглядом.

— Я в этом не уверен.

Долгое время они молчали. Последняя догорающая свеча потрескивала на столе, оставляя застывающую дорожку воска.

— Вы намного счастливее меня, Женевьева, — сказал Ланграль наконец, второй раз называя ее по имени, и на этот раз добровольно. — Сегодня я вспомнил, как когда-то посоветовал вам узнать, что такое любовь. На самом деле вам очень повезло, что вы ее не знали.

— Поздно, — Женевьева вскинула на него глаза. — Я уже хорошо ее знаю.

— Послушайте… Я очень надеюсь, что вам это просто кажется. У меня уже не осталось никаких ярких чувств, но единственное, чего бы я хотел всей душой — чтобы вы не думали обо мне слишком много.

— Это мое личное дело, — Женевьева вскочила, — о ком и сколько думать.

— Вы самая удивительная из всех, кого я встречал, — мягко произнес Ланграль, не отводя глаз от свечи. — Именно потому, что вы совсем не похожи на обычных женщин. Вы переполнены жизнью через край. Поэтому не обращайте внимания на мертвых.

— Запомните, Бенджамен де Ланграль, — сказала Женевьева звенящим голосом. Она выпрямилась, отбрасывая на стену длинную изломанную тень. — Я сама выбираю, кто достоин моего внимания. И если вы считаете, что во мне слишком много жизни, то это легко поправимый недостаток!

Она сорвала со спинки стула перевязь со шпагой и бросилась к двери. Она еще не знала, что будет делать дальше, но прекрасно понимала, что не уснет наверху на чердаке. Лучше до утра бродить вокруг деревни по холмам или сидеть в конюшне, прижавшись лбом к влажному боку лошади. Она мало что видела из-за странной пелены, вставшей перед глазами, которая вдруг прорвалась вместе с хлынувшей по щекам соленой водой.

Если бы тебя видели приятели-наемники, Женевьева де Ламорак — они обрушили бы нескрываемое презрение на голову хорошо знакомого им Кэри или Кэрин — в зависимости от того, в какой ипостаси они тебя знали. Ты презрительно усмехалась, когда во время осады замка Ваан Эггена с вас всех угрожали содрать кожу и выбросить за крепостные стены. Ты громко орала военные песни, и весь отряд подпевал тебе, когда семь дней подряд вам не давали ни хлеба, ни мяса, можно было только таскать вино из разбитых подвалов. Ты равнодушно пожимала плечами, когда пятый по счету айньский князь приказал выкинуть тебя за ворота в ночь и слякоть, отобрав шпагу, кинжалы и кошелек с последними монетами. Ты дерзко щурила глаза в лицо самым злобным воякам, желавшим проучить щуплого юнца с непонятной прохладной улыбкой. А теперь ты плачешь всего-навсего из-за безнадежной любви.

Отвернись от самой себя с презрением, Женевьева де Ламорак. Отрежь свои рыжие кудри, промокшие спереди от слез, сожги их на костре и посыпь свою голову пеплом. Этот поступок и то будет гораздо более разумным.

Под утро Скильвинг и Ланграль, отчаявшись искать ее по всей округе, заглянули под навес, где стояли лошади. Женевьева спала, подтянув колени к груди и прислонившись к стене, видимо, совсем обессилев от плача и переживаний. Слипшиеся от слез ресницы торчали стрелками.

— Хм, — непонятным тоном произнес Скильвинг. — По крайней мере, она тоже неплохо умеет прятаться так, чтобы ее не находили.

Так начался их пятый день на валленской дороге — самый спокойный из всех, когда им даже не приходилось с боем пробиваться через очередной патруль. Граница была уже близко, но Ланграль упорно обходил стороной основной тракт. Вплоть до того, что настоял на том, чтобы они заночевали в лесу.

Больше всего возмущался Берси, из всех благ цивилизации особенно ценивший трактиры и подаваемый в них ужин. Люк вздохнул, но промолчал, подняв глаза к небу. Женевьева была настолько погружена в свои мысли, что даже не сразу отозвалась на восклицания Берси, который в первую очередь апеллировал к тому, что наследнице графства де Ламорак не пристало спать под деревом.

— Разве я не прав, графиня? — повторил он четыре раза подряд, прежде чем Женевьева очнулась и пожала плечами с абсолютным равнодушием.

— Пусть граф де Ланграль поступает, как сочтет нужным.

— Ты считаешь, что в тюрьме спится лучше, чем под деревом? — сказал на это Ланграль, и вопрос решился.

Скильвинг принес им пользу хотя бы тем, что моментально зажег костер, переворошив руками принесенную гору веток и что-то прошептав, чем вызвал полный восторг Берси и Люка. Они быстро вскипятили воды в нашедшемся у того же Скильвинга котелке, разварили сушеного мяса, но скудость ужина и усталость, накопившаяся за несколько дней постоянной скачки, быстро заставили их растянуться на земле возле костра, подложив под голову седла. Ланграль без единого слова ушел в темноту, поменявшись ролями с Люком. Но Женевьева подозревала, что он просто не хочет находиться с ней так близко у костра.

Она лежала, подложив руки под голову и бесцельно смотрела в темное небо, на котором созвездия иногда выглядывали из-за двигающихся облаков. Облака сливались по цвету с небом так, что их нельзя было различить, поэтому казалось, что звезды периодически подмигивают. Рядом мерно дышали Люк и Берси, а по другую сторону костра поднимался ровный дым от трубки Скильвинга.

— И что ты собираешься делать в Валлене? — спросил он неожиданно — негромко, чтобы не разбудить спящих.

Женевьева повернула голову к костру, но лица Скильвинга разглядеть не могла — просто темная фигура, тоже поднявшая голову к небу. Вспыхивающий красноватый огонек на конце трубки освещал иногда только крючковатый нос и руки, скрещенные на посохе.