Чаша и крест

— У моего отца была ферма неподалеку от Миддлбрука. Мы жили там в доме, который он построил сам, своими руками. Дом наш стоял на холме, и из окон была видна река, которая разделялась на три рукава.

По спине у меня пробежал холодок, а в кончиках пальцев я ощутила покалывание. Впрочем, я все еще упорно не хотела верить тому, что видели мои глаза и слышали мои уши. «Нет ничего проще, чем отправиться в Дартфорд и изучить там местность», — говорила я себе.

— А почему ты постриглась в монахини? — спросила я.

«Ничего, сейчас я выведу шарлатана на чистую воду: описать, как живут монахини в Дартфордском монастыре, не так-то просто, тут меня не обманешь».

— Это было сделано по обету отца. У него было три дочери, я средняя. И еще один сын. Только один. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, брат заболел лихорадкой. Все думали, что он не выживет, и священник уже соборовал его. И тогда отец дал клятву: если Бог оставит Кадваллу в живых, то самую красивую дочь свою он отошлет в монастырь, отдаст ее ордену Святой Юлианы. И Кадвалла не умер… остался жить…

Улыбка на лице Оробаса завяла.

— Тщеславие — это грех, — тусклым голосом сказал он. — За наши грехи мы несем наказание. Всегда.

— Ты была счастлива в монастыре? — спросила я.

— Нет, сестры были грубые. Они били меня, если я не справлялась со своими обязанностями. А я не всегда успевала, в монастыре было больше работы, чем на ферме. Я очень уставала. Мне хотелось отдохнуть, но сестры твердили, что надо молиться. Заставляли повторять за ними молитвы. Мне приходилось постоянно учиться, много учиться.

— А какой молитвенник вы использовали? — поинтересовалась я.

— Никто из сестер не умел читать, Господь не дал им этого дара. Монахини говорили, надо постоянно повторять молитвы, которые я запомнила, надо страдать, работать до изнеможения и недоедать, для того чтобы лучше понять святую Юлиану. В первый год я совсем ничего не понимала и ничего не чувствовала. Я знала только одно: мне ужасно не хочется быть монашкой.

Все трудней было сомневаться в словах, исходящих из уст Оробаса.

«Просто он умный человек, — думала я, все больше слабея духом. — Священники правду говорят, что Дьявол очень умен».

— А почему тебя похоронили здесь? — продолжила я допрос. — Это ведь далеко от Дартфорда. Ты убежала? Как ты попала в Лондон?

— Моя жизнь закончилась здесь, — был ответ.

— Ты ушла из монастыря и добралась до Лондона?

Плечи Оробаса опустились еще ниже.

— Это была ошибка. Я согрешила.

Все это звучало очень непонятно.

— Было три сотни кораблей, — снова заговорил прорицатель, уже быстрее. — Норманны ограбили Кентербери, а потом пошли на Лондон. Все, кто не бежал из города, пали от их меча. И я тоже.

— А кто тебя обнаружил, Оробас? — спросила Гертруда.

Ответа не последовало. Маг выглядел крайне изможденным, словно единственным желанием его было поскорее заснуть.

— Мы имели честь выслушать твою историю, — взволнованно сказала Гертруда. — Но теперь молю тебя, обрати свой взор к будущему.

— Если только оно вообще у вас есть, — мрачно изрек провидец.

— Позапрошлой ночью ты видела леди Марию в короне королевы Англии, — продолжала жена Генри. — Но как именно это произойдет? С помощью иностранных солдат? Скажи, вторгнутся ли в Англию войска императора Карла?

Я схватила Гертруду за руку и прошептала:

— Это попахивает государственной изменой.

— А как еще Мария может захватить трон? — прошептала она в ответ.

— Я вижу множество кораблей, — также шепотом проговорил Оробас. — Они плывут к Англии. — Но я заметила, что тут он несколько раз мигнул и нахмурился, словно засомневался.

— Это испанские корабли? — продолжала допытываться Гертруда.

Оробас кивнул.

— А когда? Когда они приплывут? Пожалуйста, скажи, мне обязательно нужно это знать.

Прошло еще несколько секунд, прорицатель вращал глазами, словно искал что-то в своих видениях. Потом с озадаченным видом покачал головой. И вдруг воскликнул:

— Вижу Марию на троне! Рядом с ней человек в кардинальской мантии. И епископ. Много священников, монахов и монахинь. Истинная вера восстановлена!

Гертруда бросилась в мои объятия. Я чувствовала, как по щекам ее катятся слезы: она наконец-то обрела утешение. Казалось, мне бы тоже следовало радоваться, ведь лучшего будущего и желать не приходилось. Но я не могла избавиться от ощущения, что здесь что-то не так.

Оробас застонал и вздрогнул. Капли пота сверкали у него на лбу.

— Я вижу еще кое-что, — сказал он. — У короля рождается второй сын. Генрих Восьмой умирает. Мальчик теперь король, он правит страной, а за спиной его стоит Кромвель.

Прорицатель снова содрогнулся.

— Леди Мария в тюремной камере, ее все покинули. Все боятся Кромвеля и этого мальчика.

Гертруда отпрянула от него, закрыв лицо руками.

— Нет, нет, нет, — стонала она.

— Разве может быть два разных будущих? — резко спросила я.

И тут в первый раз за все время Оробас пошевелил рукой. Он протянул ее в мою сторону.

— Сие есть тайна, а ключ к этой тайне хранится у тебя. Ты подготовишь путь, по которому пойдет будущее.

— Но каким образом? — спросила я. — Это невозможно!

Оробас, продолжая указывать на меня, воскликнул:

— Когда ворон в петлю влез — пес соколом вспорхнул с небес!

Я закрыла лицо руками. Невыносимо было слышать это, он повторил пророчество сестры Элизабет Бартон, слова, которые я хранила в душе и ни с кем ими не делилась, ни один человек на свете не мог знать их.

— Хочешь осадить быка — поищи медведика, — проговорил он. — Хочешь осадить быка — поищи медведика…

Такого я еще не слышала. Вот и второе пророчество, да только смысла в нем ни на грош.

— Я не знаю, что надо делать! — вскричала я. — Я не могу выбирать будущее! Твои слова для меня так же бесполезны, как и слова сестры Элизабет!

— Третий провидец скажет, что делать, — слабеющим голосом произнес Оробас. — Все, конец. — Веки его затрепетали, со лба ручьями тек пот.

— Подожди! — крикнула Гертруда. — Ты видела на троне королеву Марию, а рядом с ней кардинала и епископа. А теперь скажи, что будет с моим мужем и сыном? Со всем нашим родом Кортни?