Чаша страдания
Шрифт:
Литвинов продолжал говорить Михоэлсу:
— На вас лежит и еще одна миссия — вы можете установить контакты с международными еврейскими организациями.
— Это как раз то, что мне не рекомендовали делать.
— Я знаю — все боятся Сталина. Но надо смотреть вперед. Англичане уже в 1917 году заявили, что не станут возражать против формирования еврейского государства на территории Палестины. В победе нашей коалиции над Гитлером нет сомнения. Поверьте, вопрос о стране для евреев будет решаться сразу после окончания войны. У нас в Советском Союзе живет более трех миллионов евреев, и Сталин не станет возражать против создания еврейского государства. Вопрос в другом — какое это будет государство. Сталину нужен выход в Средиземное море, и он захочет сделать его своим союзником. Поэтому можно позволить себе некоторые рациональные действия.
— Максим
Литвинов усмехнулся:
— По правде говоря, Сталин не наказывал меня, когда снял с поста министра в 1939 году. Тогда в Москву должен был приехать для переговоров германский министр фон Риббентроп. Немцы поставили условием, чтобы на встрече не было евреев. Представляете, каково было бы фашистам вести переговоры со мной, когда я ругал их направо и налево с трибуны Лиги Наций? Они просто повернулись бы и уехали. А Сталину очень хотелось заключить договор с Гитлером. Тогда он пожертвовал мной и на мое место назначил Молотова. Теперь тот позорный договор о ненападении известен под именем «пакт Молотова — Риббентропа». Вы можете себе представить, чтобы он назывался «пакт Литвинова — Риббентропа»?
Михоэлс от удивления широко раскрыл глаза:
— Конечно, не могу представить.
«И я тоже. Я бы скорее покончил самоубийством, чем поставил свою подпись рядом с риббентроповской. Но в Кремле все равно знали, что я был против мирного договора с Гитлером. Еще в начале апреля 1938 года я предлагал Сталину встречу с Англией и Америкой на уровне министров иностранных дел. Сразу после этого британский посол в Москве предложил мне мирный союз с Англией и Францией на десять лет. Но Сталин каждый раз отказывался. Он начал тогда говорить о пересмотре отношений с гитлеровской национал-социалистической партией, ему хотелось мира с Гитлером. И как раз тогда, 20 апреля 1938 года, Гитлер отметил свое пятидесятилетие, отпраздновав его устрашающим парадом военной техники. А это было запрещено в Германии после поражения в Первой мировой войне. Мне стало ясно, что он пойдет войной на нас. Я говорил об этом Сталину, а он кричал: „Вы хотите поссорить меня с Гитлером!“ Ну а с началом войны Сталину пришлось сделать меня послом сразу в двух странах — США и Англии. Должен вам признаться, эта работа вдали от Кремля мне больше по душе».
Так беседовали эти два русских интеллигента еврейского происхождения — выдающийся дипломат и выдающийся актер, и оба не могли представить себе, что ждет их в будущем.
Первое выступление Михоэлса и Фефера было устроено в клубе имени Шолом-Алейхема, на 33-й улице Ист-сайда. На выступление собралась такая толпа, что не все смогли попасть в зал на тысячу человек и многие торчали на улице — всем хотелось увидеть знаменитого еврея из далекой России. Вечер открыл редактор единственной русской эмигрантской газеты в Америке писатель Андрей Седых (Яков Моисеевич Цвибак). Он эмигрировал из России после революции, жил в Европе, писал рассказы по-русски. Седых сказал:
— Мы присутствуем при историческом событии: впервые за годы после русской революции в Америку приехали с официальным визитом два выдающихся еврея. Наша бывшая родина Россия несет сейчас на себе неимоверную тяжесть войны с фашизмом. Дорогие мои, нам надо помочь России, чем можем, это общее дело всех евреев — бороться с нашими злейшими врагами, фашистами.
Сытый голодного не разумеет — многие американцы не представляли себе, в каком тяжелом положении находятся люди в Советском Союзе, как им тяжело. Михоэлс использовал на выступлении все свое актерское дарование, особенно когда рассказывал о зверствах немцев на оккупированных территориях, о том, как они тысячами сгоняли евреев, заставляли их рыть для себя могилы-рвы и расстреливали так, чтобы люди валились вниз друг на друга. После его выступления многие в аудитории плакали.
К удивлению и Михоэлса, и Фефера, американцы очень мало знали о зверствах немцев по отношению к евреям. Михоэлс передал им то, что узнал от Эренбурга об уничтожении киевских евреев в Бабьем Яру. Они не слышали о массовых убийствах, не знали о концентрационных лагерях. Но на другой день после первого выступления в газетах и на радио были опубликованы первые интервью со зрителями. Они заявляли, что Михоэлс убедил их в необходимости вступления в прямую войну с Германией. Общественное мнение Америки всколыхнулось.
На
первой же встрече было собрано двадцать тысяч долларов. Это удивило обоих советских посланников и обрадовало советника Громыко:— Соломон Михайлович, я отправил шифровку в Москву о том, что ваша миссия началась очень успешно.
Нью-Йорк оказался настоящим еврейским городом, в нем жило два миллиона евреев — 40 процентов населения. Повсюду были построены синагоги — и большие красивые здания, и маленькие помещения всего в одну комнату. Гостей из далекой России встречали бородатые раввины и прежде всего приглашали помолиться вместе. На них накидывали традиционную полосатую накидку — талес, на лоб и на левое плечо привязывали тефиллин — черную коробочку, содержащую молитвы. Им, членам партии большевиков, было непривычно и стыдно бормотать слова молитв. Да они и не знали текстов и отвыкли от всего этого, но и отказываться было неудобно — теперь они были в другом мире, в котором считалось, что евреи должны быть евреями повсюду. Как почетным гостям, им даже доверяли носить Тору. Если бы они отказались, мог выйти скандал и тогда вся их миссия провалилась бы. А у них было по две встречи в день в синагогах и клубах, все хотели видеть и слышать евреев из России, и многие охотно давали деньги. Каждый раз они собирали три-пять тысяч долларов.
Одно выступление Михоэлса состоялось в самой богатой синагоге Нью-Йорка «Темпль Эману-Эль» на шикарной Пятой авеню, улице богачей и дорогих магазинов. Эта синагога во многом отличалась от других. В архитектуре здания смешались элементы католических храмов и восточноеврейского архитектурного стиля. В синагоге стоял даже орган, как у католиков. Женщины сидели вместе с мужчинами, хотя по канонам еврейской веры они должны быть разделены на молитвах, чтобы не думать друг о друге, а погружаться в моление. И раввины тут выглядели не ортодоксальными евреями, а были одеты в обычные хорошо сшитые костюмы черного цвета. Это была реформистская синагога, в ней не особо соблюдались строгие законы Талмуда. Богатые евреи, приходившие сюда, знали о страданиях европейских и русских евреев еще меньше, чем другие, — они были заняты своим бизнесом и не очень задумывались о том, что происходит в далеком от них мире.
Три раввина попросили Михоэлса:
— Мы знаем, что вы великий актер. Пожалуйста, окажите нам честь — выступите с каким-нибудь номером из вашего репертуара перед прихожанами.
— Спасибо за предложение. Вы просите выступить прямо в синагоге?
— Что же тут особенного? У нас поют знаменитые певцы из оперного театра «Метрополитен», у нас выступали и другие актеры. Но не было ни одного настолько великого.
Михоэлс подумал: «Они богачи, так вот я почитаю им рассказы Шолом-Алейхема о жизни бедных евреев». Аудитория заволновалась, послышались рыдания.
Зато они сразу собрали двести тысяч долларов.
— Что ж, синагога стоила нашей «мессы», — пошутил Михоэлс, перефразируя знаменитую реплику французского короля «Париж стоит мессы».
Михоэлс решил поговорить об их вынужденных молитвах с советником посольства Громыко, который прекрасно говорил по-английски — его речь почти нельзя было отличить от речи американцев.
— Андрей Андреевич, как вам удалось так выучить английский язык?
— О, это очень интересно. Когда меня послали в Америку, товарищ Сталин дал мне совет — ходить в разные церкви и синагоги и вслушиваться в притчи священников и раввинов. Я последовал его совету и так отшлифовал свой английский.
— Сам товарищ Сталин советовал вам ходить в храмы веры?
— Почему же нет? Он учился в духовной семинарии в Тифлисе и знает, как произносят притчи.
— Вот я и хотел вам сказать: в синагогах нас приглашают читать молитвы, но мы ведь большевики.
— Я знаю об этом. Ничего страшного. Мы запрашивали Москву, и нам ответили: «Пусть собирают деньги, все остальное не имеет значения».
Дипломатическая карьера Андрея Громыко была одним из самых типичных случаев того, как из рабоче-крестьянского слоя населения выделялась советская интеллигенция. Он родился в белорусском селе Громыки, учился уже в советское время в Минском экономическом институте и стал партийным выдвиженцем. В 1934 году, после того как арестовали многих кадровых профессиональных работников Министерства иностранных дел, там образовалась нехватка кадров. Ее заткнули группой неподготовленных членов партии рабоче-крестьянского происхождения. Главным критерием, кроме происхождения, была их идеологическая верность программе партии.