Часовая башня

Россия взбунтовалась после трёхвекового царского гнёта Романовых. Ей больше не нужен царь. Впрочем, может, кого-то из Рюриковичей и смогла бы пронести на своём горбу ещё столетие. Но, теперь, после того, как в ней выжжено малейшее уважение к миропомазанникам, разрушено и втоптано в грязь словоблудием заискивающими перед царствующим домом генералами и чиновниками, стремительно изменившими своему кумиру, принудив его к отречению, она обречена.

– Мой предок приехал в Россию на одном корабле с Петром I! Я, как и он верой и правдой служил царю.

– Вот именно с Петра, как я понимаю, всё и началось.

– Что вы хотите этим сказать милостивый государь!? – нервно, со злостью погасил в пепельнице недокуренную сигарету. Усталость долгой дороги давала о себе знать.

– А то, что такие, как мы с вами, попав в эту великую, ставшую для нас Родиной страну, способствовали не её развитию, а уничтожению, навязывая западную культуру, лишая её собственной, созданной столетиями до нас.

– Да, как вы смете говорить такие слова!?

– Прошу вас, не горячитесь так, – дал попятного Михаил Адамович, – Именно Пётр и заложил все основы так называемого, опасного для России, разрушительного имперского синдрома, развязав северную войну, насильно выведя Московию в Европу. Именно с тех пор русский человек прозябая в нищете вызванной резким становлением Москвы, поднявшейся в кратчайшие сроки за счёт мощи Псковской и Новгородской республик вдруг ощутил себя частичкой великой империи. Тогда и пустило свои корни то древо, что, кто знает, благодаря революции возможно превратиться в угрозу миру плодами националистических идей.

– Без побед в войне со Шведами не было бы той России, что приютила и вскормила нас! – удивившись вспышки гнева, Яков Карлович старался взять себя в руки и успокоиться. Впервые задумался над тем, что не будь тех славных для его фамилии времён, не выбрала бы страна пути, приведшего в итоге к революции.

– Давайте лучше выпьем ещё. Поверьте, все эти споры не приводят к добру. Да и не стоит соглашаться с моими словами. Кто я такой для вас, в конце концов? Крещёный Еврей, спасающий теперь свою шкуру, впрочем, как и вы, да и только, – торопливо, словно всеми силами стараясь смягчить гнев своего соседа разлил по рюмкам коньяк.

Понимая; нет никакой пользы от продолжения спора, кроме, как повышения давления и сердцебиения, Яков Карлович, послушался смелого еврея, потянувшись за рюмкой.

– Нус, за душевное спокойствие! – провозгласил Михаил Адамович.

Выпили.

Вагон постепенно заполнялся, и Яков Карлович, встав, сделал шаг к двери, протянув к ней руку, сказал: – С вашего позволения, – и увидев согласие со стороны Михаила Адамовича, кивнувшего головой закрыл купе.

– Так, пожалуй, мы не будем мешать своим спором окружающим. Народ уставший и очень нервнен от происходящего, – присаживаясь пояснил соседу.

– Душевное спокойствие, – припоминая что-то, тушил свою, докуренную сигарету Михаил Адамович.

– Никогда не понимал русского человека, хоть и думаю на его языке, применяя немецкий по мере надобности. Неужели мы мешали ему все эти годы? – подкуривал следующую сигарету.

– Только первое столетие, пока ещё помнил, как жил прежде. Затем смирялся будто перекрученная пружина у часов, или патефона, готовая лопнуть в любой момент. Недаром некую аккуратность следует применять при заводе механизмов, – хитро улыбаясь разливал коньяк Михаил Адамович.

– Но, ведь без нас, никогда бы не удалось России подняться до таких высот. Одного маленького шага не хватило ей в войне с Германией до полного разгрома Кайзера, если бы не эти либералы, – видя роль предков в развитие страны, но будучи отвергнут ей, теряя нажитое, чувствуя себя изгоем легко согласился с Михаилом Адамовичем. Именно сегодня, сейчас, сидя в этом не просто доставшемся ему купе, не без посторонней помощи понял: стал чужим у себя на Родине. Только лишь потому, что ни он, ни кто-либо из его предков не принял её для себя от всей души, со всеми её недостатками и проблемами, всегда держа на отдалении, словно были выше. И, вот теперь расплачивался за это.

– Но, позвольте, когда корабль тонет, погибают не только крысы, не успевшие убежать заранее! – невольно вырвалось у него.

– Именно! Но, всё же не хотелось бы себя приравнивать к ним.

Состав резко дёрнулся. Так никогда прежде не трогался паровоз с места. Машинисты старались всегда делать это, как можно ласковее и щадяще, порою получая даже чаевые за мягкую езду от изнеженных пассажиров, не ленящихся послать перед отправкой, на паровоз своего посыльного. Но, сегодня, явно не имелось в поезде того, кому требовалась эта мягкость, так, как приоритетнее всего считался теперь сам факт попадания на поезд. Остальное уже второстепенно. Людям важнее всего было добраться до цели назначения в тепле и живыми. Остальное не так волновало.

Глава XVI. Рерих.

Поездка в Финляндию началась для Рерихов неудачно. Чуть не утонул с женой, переезжая озеро по слабому весеннему льду. Позже записал в своём дневнике: "Ранней весной 1907 года мы с Еленой Ивановной поехали в Финляндию искать дачу на лето. Выехали еще в холодный день, в шубах, но в Выборге потеплело, хотя еще ездили на санях. Наняли угрюмого финна на рыженькой лошадке и весело поехали куда-то за город по данному адресу. После Выборгского замка опустились на какую-то снежную с проталинами равнину и быстро покатили. К нашему удивлению, проталины быстро увеличивались, кое-где проступала вода… мы, наконец, поняли, что едем по непрочному льду большого озера… лошадь чуяла опасность и неслась изо всех сил. Местами она проваливалась выше колена, и возница как-то на вожжах успевал поднять ее, чтобы продолжать скачку. Мы кричали ему, чтобы он вернулся, но он лишь погрозил кнутом и указал, что свернуть с ленточной дороги уже невозможно. Вода текла в сани, и всё принимало безысходный вид. …Среди разных пережитых опасностей крепко помнилось это финское озеро".

«Сегодня едем в Гельсингфорс и Або» писал в письме брату Николай Константинович. Находясь в путешествии по Финляндии, особое внимание уделил Южной Карелии. Там же предлагал ему посетить Кексгольм, Коневец, Валаам, Сердоболь.

В Кексгольме было очень раннее лето. Вспоминала эти дни сейчас, как давно ушедшую сказку. Будто не с ней это происходило. Ещё совсем подросток, Лизавета увлекалась живописью, и тот факт, что семья Рерихов остановилась в их доме сильно обрадовал всех.

Перед отплытием на Валаам прожил у них в доме неделю. И, после возвращения, полон впечатлений, писал по сделанным эскизам работы побольше. Его сыну Юре, было к тому времени всего пять лет, Святославу три. На восемь лет младше Лизы. Не особо привлекал её внимание. Но, приходилось уделять ему время, как младшему в доме.

В тот день, когда пытались писать маслом вместе с Николаем Константиновичем на веранде, заранее заручившись обещанием не тревожить его глупыми вопросами, ответственность за это возлагалась на Лизавету, как старшую среди детей. Святослав к краскам не был допущен.

Юра Рерих рисовал по-детски, но ярко. При этом, несмотря на свой возраст умудрялся не пачкаться красками. В нём уже наблюдались все задатки художника. Лизавета, хоть и брала уроки живописи, но не настолько хорошо умела пользоваться кистью, чтоб о её работах можно было сказать – они интересны. Но, процесс проявления на холсте частей натюрморта, или пейзажа, рисуемого с натуры, вдохновлял её, придавая энергии.

Исподволь наблюдала за тем, как рисует художник. Заметила – невольно копирует его манеру резко, нервно вытирать кисть. Но, не стала намеренно искать свой собственный способ делать это. Нравилось повторять за ним. Даже сами мазки, густые, смелые, но, неспешные, наносила как он. Представляла себя сейчас настоящим, известным художником. Для неё это скорее игра, чем процесс рисования. Но, была ещё ребёнком, и в своих играх взрослела.

Юра не копировал движений отца. Он, словно сам был уже сформировавшимся художником, вырисовывал некую каляку-маляку, нисколько не заботясь о схожести со стоящим перед ними натюрмортом, скорее упиваясь возможности применить как можно больше цвета.