Частная коллекция ошибок

— Какие следственные действия намечаешь, Юршева?

Вероника достала из папки бумагу, исписанную от руки твердым угловатым почерком.

— Я составила список всех, кто посещал туалет первого этажа за последнюю неделю, — сказала она. — Большой ванной в это время никто не пользовался — гостей не было, а прислуга моется и стирает в цокольном этаже. Зато в туалет, с которым ванная совмещена, заходили. Конечно, в список попали лишь те люди, которых определенно видели свидетели. Возможно, кто-то неизвестный побывал в туалете, не привлекая к себе внимания. Этот человек тоже мог повредить кран. Но кто он? За неимением других вариантов хочу пока отработать тех, кто в списке.

— И что, есть перспективные фигуры?

— Я думаю над этим. По свидетельским показаниям, чаще всех туалетом пользовался охранник Павел Савельев. Однако на момент кражи у него есть алиби — он вывозил за город дочь Галашина, однако он мог быть сообщником воров и заранее испортить кран. Также за день до преступления именно в этом туалете побывали сотрудники фирмы «Мечты сбываются». Эта контора организовала праздник для галашинской дочки. Горничная Надежда Матвеева показала, что в тот день чаще других наведывался в туалет некий саксофонист, интересный мужчина, по ее словам. Саксофонист оставался в туалете дольше своих коллег и мочился мимо унитаза.

— Это наводит на размышления, — с ухмылкой согласился Александр Степанович. — Поговори с ним по душам, как ты умеешь.

Вероника ответила ледяным тоном:

— Я буду беседовать со всеми людьми из списка. Неясно, что это даст, но пока это единственная зацепка, которую мы имеем.

3

— Очень даже ничего, — так охарактеризовал знаменитый Евгений Парвицкий свою репетицию с Нетским камерным оркестром.

Играл великий скрипач вползвука, но лицо его вдохновенно увлажнилось, глаза блестели. Коньяк, принятый в «Адмирале», уже не беспокоил пылкий мозг музыканта, а разлился благородным бархатным теплом по жилам, так что Евгений Ильич живо ощущал, как трепещет и живет в нем каждая мышца, каждая клетка. Он любил себя таким. Он предчувствовал великолепный концерт. Оркестр оказался приличным, играл суховато, но точно; дирижер не умничал, но и не трусил. Счастливый жар грядущей удачи уже дышал в лицо Парвицкому. Евгения Ильича даже не заботило, сможет ли местная публика оценить то, что он сегодня сделает.

— Публика? Эти валенки сибирские? — скептически поморщился эксперт Козлов (по естественным причинам — его до сих пор подташнивало — он не разделял счастья друга). — Женя, ты же знаешь, кто сюда вечером притащится: бурбоны-чиновники, которые легко спутают твою игру с дверным скрипом. Придут тетки из музыкальных школ с учениками (я терпеть не могу никаких детей, так же как щенят и котят). Явятся еще те полоумные старухи, что кидались на тебя в аэропорту, — увы, в каждом городе есть энное количество сумасшедших подобного типа. В первом ряду засядут древовидные бизнесмены во главе с Галашиным. Вся эта толпа обладает суконными ушами и приходит в концертный зал исключительно покашлять.

— Есть и другие, — уперся Парвицкий. — И акустика тут неплохая. До идеала далека, но не хуже, чем в «Орфеуме».

— В котором «Орфеуме»?

— Ты должен помнить — в Ванкувере. Мы с тобой там в феврале были.

— О да, отлично помню! Я битый час стоял там вместе с господином Буше в очереди в сортир. Или это не в Ванкувере было? Ты имеешь в виду тот зал, что снаружи вроде универмага, а внутри завитушки? Где я боялся случайно на потолок глянуть, такой там а ля Шагал раскинулся?

— Ну и память у тебя, Витя! — восхищенно заметил скрипач. — Я таких подробностей не заметил.

— И как на сцене чуть не навернулся, тоже забыл?

— Нет, помню: паркет рассохся, и я споткнулся о деревяшку. Зато концерт тогда удался.

— Еще бы не удался! Ты, Женька, обыкновенный гений, потому-то я и дружу с тобой, а не эмигрировал в этот самый Ванкувер. Вдобавок ты нечеловечески благодушен. Это потому, что ты не ел утром семги.

— Что, до сих пор тошнит?

Парвицкий сочувственно вгляделся в морщинистое лицо друга. Виктор Дмитриевич был бледнее, чем обычно. Его губы казались подкрашенными фиолетовой помадой. Даже седовласая шевелюра, обычно стоявшая дыбом, поникла и сбилась на сторону.

— Витя, ты выглядишь скверно. Может, зайдем в буфет, перехватим чего-нибудь? — предложил скрипач.

— К буфетам я пока не готов, — кисло улыбнулся Козлов. — Но переговорить нам надо, да так, чтоб ни души рядом не было. Гримерка не подходит — тесные помещения прослушивать легче всего.

— Ты боишься прослушки? Наткнулся на что-то серьезное?

— Да есть одна идейка…

Подхватив футляр со Страдивари, Евгений Ильич направил эксперта в неуютные коридоры Нетского концертного зала. Друзьям долго не везло. Там, где были подходящие звуконепроницаемые уголки, негде было присесть и даже толком встать. В других местах то и дело попадались навстречу какие-то восторженно улыбающиеся незнакомцы. Они ели глазами великого Парвицкого.

Наконец друзья устроились прямо посреди фойе в тени негустой пальмы. Для комфорта к пальме пришлось подтащить банкетку.

Усевшись, Виктор Дмитриевич начал тихо, но внятно:

— Есть шанс заполучить у Шматько прелестного Серова с лошадками. На эту вещь ты засматриваешься пятый год.

— Витя, это утопия! — вздохнул Парвицкий. — Шматько не коллекционер, а обычный жлоб. Он не отдаст. Мы ведь с тобой столько раз к нему подъезжали!

— На этот раз подъедем так, что он щелкнет клювом и выронит свой сыр. Но для этого ты летишь дальше в Иркутск, а я задерживаюсь здесь.

— Зачем? Надолго?

— На неопределенное время.

Черные как уголь брови Парвицкого удивленно поехали вверх и скрылись под романтически растрепанной челкой.

— Что ты задумал? — спросил скрипач.

— Помнишь сомнительного Коровина, которого мы сегодня созерцали у банкира-погорельца? — вопросом на вопрос ответил Козлов.

— Помню. Дрянь страшная!

— От этой дряни и будем плясать. Мой план прост. Нынче я узнал, как пополняется коллекция Галашина. Чаще всего кураторше — очаровательной грудастой барышне, которую мы видели в галерее, — поставляет товар известный тебе Палечек. Вообще-то иметь с ним дело можно, но всегда надо быть начеку — только зазеваешься, фальшак сунет. Облапошит, а потом начнет ныть: «Ах, извините, ошибка вышла! Вы правы, это не Сверчков! Это неизвестный художник его времени».

Парвицкий нетерпеливо заерзал на банкетке:

— Витя, не тяни! Мне еще надо съесть мой творог и до концерта его переварить. Я тебя не зря в буфет звал — меня там ждут, я заказ сделал.

— Только не буфет! — простонал Виктор Дмитриевич, побледнев до синевы. — Мне дурно даже при мысли о еде. Посиди еще минутку! Обещаю: буду краток, как спартанский царь. Идея у меня мелькнула, когда мы осматривали коллекцию, а теперь я уверен в успехе на все сто процентов. Вникни, какова рокировочка: сначала я Палечеком как следует пугану эту даму, расскажу, какая он шельма, сколько мутных вещей продал, сколько милых женщин с пышными формами заставил безутешно рыдать. Она, кажется, мнительна и боязлива, а главное, этот ее Коровин так безусловно мерзок…

— Зачем мне мерзкий Коровин? — возмутился голодный скрипач.

— Женька, ты большое дитя! Ты сам видел в этой галерее Васильковского. Ну? Заборы, пыль, Полтава — вспоминаешь пейзажик? Так вот, Шматько уроженец Полтавы и обожатель Васильковского.

— Ну и что?

— А то, что, тонко подъехав к нашей грудастой даме, я с полным правом объявлю ее Коровина фальшивкой. Одновременно я посею в ней сомнения насчет Васильковского. Понимаешь, куда я клоню?

— Васильковский тоже фальшак? — удивился Парвицкий.