Частная жизнь адмирала Нельсона

Естественно, Нельсон ясно отдавал себе отчет в том, какую пользу можно извлечь из дружбы с сыном короля. «Дома у меня практически ничего нет, — сетовал он незадолго до описываемых событий. — Имя Нельсона никому не известно. Но скоро все может перемениться». И вот теперь, произведя хорошее впечатление на лорда Худа, некогда доброго друга его дяди Мориса Саклинга, сблизившись с принцем Уильямом, Нельсон имел веские основания писать Уильяму Локеру, что наконец-то обрел надежную опору, которую постоянно искал после смерти капитана Саклинга. Лорд Худ относился к нему как к родному сыну. «Он откликается буквально на всякую мою просьбу, — делился с товарищем Нельсон. — То же самое я могу сказать и о принце».

Возможность укрепить дружеские связи представилась, когда, к большому неудовольствию принца Уильяма, представители американского конгресса и английского правительства достигли в Париже соглашения о прекращении огня. Сразу вслед за этим принца отправили с официальным визитом доброй воли в Гавану, представляющую собой самое важное звено в цепи, соединяющей Испанию с ее владениями в Карибском бассейне и обеих Америках. Ему предстояло отплыть с эскадрой, сопровождаемой «Албермарлом», а капитана Нельсона назначили адъютантом принца. Как впоследствии оказалось, Нельсон в данном качестве сослужил добрую службу, ибо принц, как всегда, проявил слабость к женскому полу, влюбившись в одну из дочерей адмирала — командующего морскими силами на Кубе, в результате чего «его королевское высочество мог и не вернуться в Англию, если бы капитан Нельсон вовремя не распознал угрозу, нависшую над его венценосным другом, и не дал команду немедленно выйти в море».

ГЛАВА 5 Франция и Подветренные острова

О Господи, как все это не похоже на счастливую Англию!

Принц и капитан Нельсон — с сорока галлонами рома в подарок капитану Локеру — вернулись в Англию 26 июня 1783 года, с разницей буквально в несколько часов. А вскоре лорд Худ взял Нельсона с собой в Сент-Джеймский дворец — король, наслышанный о дружбе многообещающего и очевидно весьма достойного молодого офицера со своим беспутным сыном и чрезвычайно заинтересованный в укреплении этой дружбы, пригласил капитана в Виндзорский замок. Здесь Нельсону предстояло напутствовать принца, вскоре отправляющегося в Ганновер для изучения французского и немецкого языков. Королевская семья справедливо полагала — пребывание там, под присмотром педагогов, поспособствует улучшению манер и речи принца больше, нежели грубая и суровая корабельная жизнь.

Как со своей стороны считал принц, совершенствование французского не повредило бы и будущей карьере Нельсона. Последний с ним вполне согласился: человек, владеющий французским, лишь «украшает общество». К тому же в случае возобновления войны с Францией знание языка наверняка пригодится, особенно при общении с капитанами судов, ставших добычей победителя. Таким образом, получив в адмиралтействе шестимесячный отпуск и найдя себе спутника в лице капитана Джеймса Макнамары, с которым он познакомился в Америке, Нельсон тронулся в путь. «Состояния я на войне не нажил, — писал он накануне отъезда в характерном для себя стиле сахарному магнату из Шотландии Скотту Россу. — Но убежден — и отношение людей меня в этой уверенности укрепляет, — я ничем не запятнал своей репутации. Надеюсь, могу утверждать — честь для меня выше, намного выше богатства».

Мотив, повторяющийся вновь и вновь. Нельсон неустанно уверяет своих многочисленных корреспондентов: он — человек чести, долг для него священен. Не ставь он честь так высоко, наверняка бы обогатился. «Я отвергаю любые инсинуации, направленные против моей чести, — отрезал он как-то в разговоре с чиновниками из Бюро по снабжению. — Нельсон так же далек от самой мысли о корысти и низости, как небо от земли». «Если я чем и могу похвастать, — пишет он в очередной раз, — так это тем, что никто не может упрекнуть меня во лжи».

После приятного четырехчасового морского путешествия по Ла-Маншу Нельсон и Макнамара высадились в Кале и направились в гостиницу, принадлежащую некоему мсье Грансиру, мать которого, как писал Нельсон капитану Локеру, содержала ее, когда Хогарт писал «Ворота в Кале». Сначала они собирались двинуться оттуда в Сен-Омер, но он, по словам Нельсона, являлся «городком грязным и тусклым», и друзья, переменив планы, решили направиться в Булонь. Туда ходил дилижанс, вмещающий до тридцати пассажиров, но агроном и бывалый путешественник Артур Янг остерег их: такая поездка — испытание не из легких. Внутри грязь, народу полно, а пассажиры-французы так оглушают пением всяких похабных песенок, что лучше уж «на своих двоих передвигаться».

В результате Нельсон и Макнамара намяли портшез. К гостинице его доставил форейтор в сапогах, «огромных, как бочки с устрицами» (такую обувь носили все представители данной профессии). Обычно французских форейторов считают настоящим бедствием дорог. По словам знаменитого писателя Тобиаса Смол лета, это «ленивые, бездельные, жадные, нахальные мошенники» в грязных куртках из овечьей шкуры и засаленных колпаках. «Если накричать на них за медлительность, — продолжает Смоллет, — они продержат тебя еще дольше. Если замахнуться шпагой, палкой, дубинкой или кнутом, они могут убежать и уж не вернутся, а могут отомстить, перевернув, скажем, экипаж». Вслед за Смол-летом и остальными английскими путешественниками Нельсон нашел французские экипажи без рессор и дороги со скверным покрытием совершенно невыносимыми. «Передвигаемся мы со скоростью четырех миль в час, — писал Нельсон отцу. — Такие экипажи, такие лошади, такие кучера и такие башмаки! — от смеха помрешь, глядя на этот цирк. Дороги замощены булыжниками. За пятнадцать миль нас изрядно растрясло, и устали мы неимоверно».

А уж гостиница в местечке Маркиз, где они, на ухабистом пути в Булонь, решили остановиться, представляла собой нечто совершенно невообразимое. «И они называют это гостиницей! — писал Нельсон Локеру. — По мне, так это самый настоящий свинарник. Спать нам предстояло на соломенных тюфяках, причем с огромным трудом удалось добыть две чистые простыни. На ужин подали голубей, а стол вместо скатерти покрывала какая-то грязная тряпка! Ножи — с деревянными ручками! О Господи, как все это не похоже на счастливую Англию! И все-таки за трапезой мы от души веселились и спать легли, дав себе слово, что ничто не испортит нашего настроения».

Булонь оказалась куда привлекательнее Маркиза. С другой стороны, здесь встречалось множество англичан весьма подозрительного, по мнению Нельсона, вида. Скорее всего сюда их привлекло отличного качества дешевое вино, которое и сам Нельсон пил за завтраком.

По улицам Сент-Омера тоже расхаживали англичане, с которыми Нельсон почел за благо не общаться, особенно с двумя «славными капитанами». Их звали, насколько ему было известно, Шеппардом и Боллом, и они носили мундиры «совершенно пижонского вида», украшенные красивыми эполетами по новой и еще официально не признанной моде. Нельсону, с его всегдашней неприязнью к любым новшествам в одежде, она пришлась совсем не по душе (хотя впоследствии он сам надел точно такой же мундир) [9] .

9

Нельсону казалось дурным вкусом следовать хоть в чем-то французской моде, хотя к тому времени многие англичане — морские офицеры, будучи в отпуске, уже носили эполеты. Поправка к уставу, принятая в 1795 году, разрешала их ношение офицерам от лейтенанта и выше. Капитана 3-го ранга отличал эполет на левом плече, капитана со сроком службы в этом звании менее трех лет — на правом, старшие офицеры носили эполеты на обоих плечах. Эполеты контр-адмиралов украшала одна звезда, вице-адмиралов — две. адмиралов флота — три.

Правда, сам Сен-Омер оказался отнюдь не «грязным и тусклым», как пугали Нельсона, а, напротив, очень славным городком с опрятными домами, хорошо замощенными, ярко освещенными улицами с богатыми магазинами. Словом, после темных и угрюмых деревень, через которые они проезжали, пребывание здесь оказалось сплошным удовольствием. Остановившись в пансионе мадам ла Мури, Нельсон отправился в книжную лавку, где купил «Грамматику французского языка» Шамбо, и написал на форзаце; «Горацио Нельсон. Приступил к изучению французского языка 1 ноября 1783 года».

Правда, особыми успехами в занятиях он пока похвастаться не мог. У хозяйки пансиона было две дочери. Одна подавала гостям завтрак, другая — ужин. По-английски не говорили обе, и никакого желания научиться не выказывали. И пока Нельсон не мог общаться с девушками на родном их языке, совместные карточные игры после ужина, доставлявшегося из ближайшей закусочной, сопровождались по преимуществу языком жестов и улыбок.

Довольно быстро наскучив этим, Нельсон начал проводить вечера в кругу семьи английского священнослужителя по имени Эндрюс, человека с большим количеством чад и домочадцев, в том числе сыном-моряком, двумя дочерьми лет двадцати и еще множеством тех, чьи родственные отношения с мистером Эндрюсом так и остались невыясненными. Интересовали Нельсона в первую очередь девушки. В одну из них, так славно певшую по вечерам, он почти влюбился. «От французских красоток мое сердце защищено надежной броней, — писал он брату Уильяму. — Увы, не могу сказать того же о юной англичанке, дочери священника К нему я как раз сейчас иду ужинать. Она наделена такими достоинствами, что будь у меня в кармане миллион, я бы тут же сделал ей предложение! Увы, доходы мои в настоящий момент слишком незначительны, а у нее своих средств нет».