Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.)
Шрифт:
По воспоминаниям кнг. С. В. Мещерской, описывавшей события конца XVIII в., «тогда было такое время вследствие наплыва эмигрантов из Франции. Все лучшие преподаватели были французы…» [47]. «Хотят иметь француза — и берут того, какой случится…Попадаются люди с понятиями и манерами наших лакеев», — иронизировал некий француз, побывавший в России в конце XVIII в. [48]. Его иронию разделила в начале XIX в. Е. А. Сабанеева [49]. Куда мягче смотрела на недостаток образованности гувернанток начала XIX в. современница А. С. Пушкина А. О. Смирнова-Россет. «Добрая Амалия Ивановна, — писала она в воспоминаниях, — была идеал иностранок, которые приезжали тогда в Россию и за весьма дешевую цену передавали иногда скудные познания, но вознаграждали недостаток примером истинных, скромных добродетелей, любви и преданности детям и дому…» [50].
Гувернанток, обучавших
Владение русским языком, знание русской грамматики почиталось на рубеже XVIII–XIX вв. вовсе не обязательным [54], о чем с удивлением и осуждением вспоминали женщины, писавшие свои мемуары позже, в середине XIX в. [55]. Письма образованных и знатных женщин рубежа XVIII–XIX вв. — если они были написаны не по-французски — поражают обилием грамматических ошибок, не говоря уже о полном отсутствии синтаксиса и пунктуации [56]. Однако наиболее просвещенные женщины XVIII столетия, подобно Е. Р. Дашковой или воспитывавшейся вместе с нею дочерью М. И. Воронцова (ставшей в замужестве графиней Строгановой), «изъявляли желание брать уроки русского языка» и впоследствии неплохо им владели [57].
Любопытно, что со знанием русского языка порой возникали курьезные ситуации: невестка, воспитанная в «культурном контексте» второй половины XVIII в., «довольно плохо говорила по-русски», а свекровь, получившая образование несколькими десятилетиями ранее (или не получивши никакого), иностранными языками не владела [58]. Еще более часто такие ситуации возникали между детьми и старшим поколением в родных семьях [59], где бабушки, не имевшие языкового образования [60], были склонны особенно нетерпимо «порицать все иностранное» [61]. С 1812 г. во всех женских институтах и пансионах было вменено в обязанность преподавание русского языка [62].
Между тем родители юных барышень прекрасно понимали, что от уровня начального семейного образования может зависеть судьба их чад. Многие матери, «не получив сами достойного образования, старались всеми силами дать его своим дочерям», — вспоминала М. С. Николева [63]. Е. Р. Дашкова, по ее словам, «испытывала всевозможные лишения», но они были ей «безразличны, ибо желание дать сыну самое лучшее образование» поглощало ее «целиком» [64]. Ее старшая современница — мать Н. Б. Шереметевой (Долгорукой) — «старалась о воспитании (дочери. — Н. П.), чтобы ничего не упустить в науках и все возможности употребляла…» [65].
Дальновидные матери-дворянки стремились найти дочкам самых лучших и образованных воспитателей. «Я великолепно сознавала, что у нас нечасто можно встретить людей, способных учить детей, к тому же лесть слуг и баловство родственников помешали бы такому воспитанию, к которому я стремилась», — обосновывала необходимость собственного контроля за воспитанием и обучением детей президент двух академий Е. Р. Дашкова [66].
И такие усилия оправдывались. Так, гувернантками при будущей хозяйке известного литературного салона в Петербурге Л. П. Елагиной были «эмигрантки из Франции времен революции, женщины, получившие по-тогдашнему большое образование… отличавшиеся аристократическим складом и характером». Это обстоятельство имело впоследствии, по словам современника А. П. Елагиной, историка К. Д. Кавелина, «большое влияние на [ее] умственный и нравственный строй, придав ей французскую аристократическую складку, общую всем лучшим людям той эпохи» [67].
Любопытно, что родители девушек из купеческого сословия начала XIX в. также стремились давать дочерям «приличное» образование, учить их иностранным языкам. Однако подобные благородные интенции вступали подчас в противоречие с бытовым укладом. Побеждала в таких случаях, как правило (хотя и не всегда), традиция. Рассказывая о своих старших родственниках, Е. А. Сабанеева вспоминала, что «прадед не допускал мысли (о
том, что. — Н. П.] русские дворянки, его дочери, обучались иностранным языкам» (описываемые события относились к концу XVIII в.) [68]. В начале XIX в. в семье купцов Полиловых дед попросту запретил изучение французского языка под предлогом того, что «негоже, чтобы дочь знала язык, которого не понимает ея отец» [69].В дворянских же семьях матери или, по их поручению, гувернантки стремились обучить навыкам хотя бы бытовой беседы на французском и немецком. Знание английского свидетельствовало о более чем обычном уровне образования молодой особы. Даже знаменитая Е. Р. Дашкова, ставшая в молодости полиглотом и получившая, по ее же словам, «прекрасное образование», знала в отрочестве французский, немецкий, итальянский и латынь — английский был выучен позднее [70].
Однако не только в столице и не только в среде аристократии девушкам давали столь хорошее образование. Даже в провинции в конце XVIII — начале XIX в. встречались прекрасно подготовленные юные дворянки. Пятнадцатилетняя Наталья Сергеевна Левашова, жившая тогда в Уфе, по словам ее учителя, Г. С. Винского, «через два года понимала столько французский язык, что труднейших авторов, каковы Гельвеции, Мерсье, Руссо, Мабли, переводила без словаря, писала письма со всей исправностию правописания; историю древнюю и новую, географию и мифологию знала также достаточно» [71]. В той же Уфе несколькими десятилетиями позже «у одного предоброго француза Вильме» обучалась С. Н. Зубина, которой «пленялись все по-тогдашнему образованные и умные люди, ученые и путешественники» [72]. Неплохо знали литературу, языки и историю и дочери П. А. Осиповой-Вульф (соседки А. С. Пушкина по его псковскому имению): все они, равно как обучавшаяся вместе с ее родными дочерьми А. П. Керн, имели в детстве хороших гувернанток [73]. Цели и качество обучения девушек в семьях российского дворянства и купечества зависели к тому же не только от состоятельности родственников, не только от учителей, но и от духовной направленности (особенно — устремлений матери).
Одновременно с преподаванием основ всевозможных гуманитарных дисциплин юных дворянок обучали «разным рукоделиям» [74] — «преизрядно вышивать всякими цветами и золотом, какое шитье в тогдашнее время было в Москве в манере» [75]. Казалось бы, это женское занятие не должно было вызывать неодобрения в семьях зажиточного купечества начала XIX в. Однако стремление следовать общей «моде» на женское обучение рукоделью не вызывало энтузиазма в душах мужской половины купеческих семей. Старшие мужчины относились к подобным занятиям без уважения, «называя это пустяками» [76]. Столь же неблагосклонно смотрели они и на занятия женщин музыкой: несмотря на способности, большинству из девушек не суждено было развить их [77]. Предполагалось, что «купцовым дочкам» пригодится в жизни совсем иное — знание азов математики, умение пользоваться счетами, позволяющие помогать супругам в их «деле» [78].
В то же время маленьким дворянкам, в отличие от купеческих дочек, математику преподавали на уровне элементарных арифметических действии и правил [79]. И хотя их учили иным «премудростям», отличным от уроков, даваемых их сверстникам мужского пола [80], тем не менее в перечне «наук» было много общего. Девочкам преподавали рисование, пение, обучали игре на каком-либо музыкальном инструменте, «истории всеобщей и русской, — вспоминала М. С. Николева, — географии, мифологии (теперь совсем заброшенной, а тогда обязательной для порядочно образованной особы)» [81], а также словесности.
Обязательными для хорошего воспитания девочки с середины ХVIII — начала XIX в. стали считаться уроки движения [82], танцев, музыки, реже — пения. «У меня был учитель музыки Конри», — вспоминала о своем детстве некая М. Г. Назимова, отмечая, что уроки брались ею «с увлечением», равно как занятия с «учителем пения Ронкони и учителем итальянского языка» [83]. Об обязательных упражнениях по музыке и пению как о характерном времяпровождении в детстве вспоминала и гр. А. Д. Блудова. М. С. Николева настаивала в своих мемуарах, что обучение игре «на клавикордах» начинали не ранее чем с 8–9 лет. Музыке ее обучал «довольно талантливый музыкант из дворовых, крепостной человек» [84]. Стремление дать дочкам музыкальное обрааование при нехватке средств заставляло матерей пускаться на хитроумные уловки, завозя временами по утрам своих детей в «хорошие» дома, где местные «барышни брали урок музыки». Прибывшие гости просили хозяйку позволить послушать, поприсутствовать на занятиях [85].