Частная жизнь женщины в Древней Руси и Московии. Невеста, жена, любовница

Трудно утверждать, что подобное благочестие было нормой. Постились многие, но праздники во всех, а особенно «именитых» семьях считали нужным «чтить» обильными яствами. [145] Те, кому нечем было отметить «Христов празник», умоляли прислать «к светлому дни, чем росговетца». [146] Так что в «святый день» вся семья отъедалась до отвала. [147] После частых постов, от которых иные были «чуть живы», [148] скудной и однообразной повседневной пищи (когда женщины, порой, воровали еду — «для тово что безмерно хотелос[ь] в то время есть»), [149] в скоромные дни все старались наесться, и женщины в том числе. Учительная литература меж тем без устали твердила о грехе обжорства, используя для этого фольклорную мудрость. «Сводный патерик» XV века отразил, впрочем, и такой нюанс отношения к еде как к первейшему благу, «перекрывающему» другие жизненные «удоволства», — предпочтительность трапезы перед интимными отношениями. Вложив в уста целомудренной вдовушки вопрос: «Се трапеза и одр, что повелеваеши преже сотворити?» — компилятор патерика ответил словами ее поклонника, друга покойного мужа: «Дажь преже вкусити, пониже помысла не имам, что еси жена от одержащего глада… (дай поесть, а то от голода не разберусь, что такое женщина… — Н. П.)» [150]

145

ПСРЛ. Т. 1. С. 97.

146

Авдотья Михайловна — Ф. Д. Маслову. Отрывок письма конца 1690-х гг. // ИпИРН-РЯ. № 90. С. 121.

147

Епифаний. С. 39. Вопр. 98, С. 40. Вопр. 118; Олеарий. С. 203; Герберштейн. С. 103.

148

Сказание о царе Василии Константиновиче. XVII в. // ПЛДР. XVII (1). С. 442.

149

Дело о комнатной бабке М. Тимофеевой, которая хотела украсть гриб с серебряного блюда. 13 августа 1671 г. // МосДиБП. № 20 (отд. 5). С. 286–287.

150

Епифаний. С. 40. Вопр. 101; Пчела. XIV в. // РО РНБ. F. п. 1. № 44. Л. 404; Ср.: Даль ₁. С. 802–813.

С особенным пафосом духовные пастыри московиток XVI–XVII веков осуждали даже не обжорство, а женское пьянство: «не ежь лакомо, но первей не пей с похотью». [151] О том, что этот порок наложил свой отпечаток на частную жизнь женщин, сообщали многие авторы путевых заметок о Московии. [152] Существовал он и в домосковской Руси, найдя отражение в образе «злоречивой и упьянчивой» злой жены и в исповедных вопросах епитимийных сборников. [153]

151

Копиевский И. Ф. Введение краткое во всякую историю. 1699 г. // Антология. С. 353.

152

См., напр.: Маржерет. С. 147; Олеарий. С. 190–192.

153

Пушкарева Н. Л. Женщина в древнерусской семье X–XV вв.// Советская этнография. 1988. № 4. С. 24.

В популярном с XV века «Слове Кирила Философа» Хмель выступал как живое лицо и поучал против пьянства жен: «Аще познается со мною жена, какова бы ни была, а иметь упиватися — учиную ее безумницею и воздвижю в ней похоти телесныя…» Православные проповедники и писавший свой труд в русле их идей Сильвестр, призывая жен не пить «ни вино, ни мед, ни пиво», а тем более водку «допьяна», были озабочены здоровьем тех, кому надлежало рожать здоровое потомство. Житийная литература прямо связывала воздержание от хмельного питья с рождением и воспитанием благочестия в ребенке начиная с внутриутробного периода: «И егда в себе сего носяще, сим непраздне сущееи, от пиянства отинудь въздръжашеся, но вместе пития всякого воду единую точию, и то по оскуду, испиваше…» [154] Винокурением дома рекомендовалось заниматься только мужчинам. [155]

154

ЖСР. С. 266.

155

Домострой. С. 251.

Однако благими намерениями церковнослужителей была вымощена дорога к кабакам, в которые женщины часто наведывались, в торги, где продавалось хмельное питье, и в дома зажиточных московитов, где ежедневно варилась брага. Челобитные XVII века полны сообщениями о «пьяных женках» («а приехала она пьяна…», «а лежала за огородами женка пьяна»). [156] Заезжий немец Олеарий настолько часто встречал в Московии молодых и старых женщин, упившихся до беспамятства, что посчитал это «обыденным». Придя в гости, соседки, знакомые и родственницы хозяйки по традиции пили ровно столько, сколько требовали пригласившие (скоро сделаться пьяной было постыдным). Ситуации, когда после женских пирушек гостий в бессознательном состоянии везли домой их слуги, были очень частыми. [157]

156

Дело по обвинению П. Высотского 1657 г. // РГАДА. Ф. 141. Оп. 3. 1657 г. Л. 1-36; МосДиБП. Отд. 5. № 18. С. 277–279.

157

Олеарий. С. 190; Костомаров. С. 177.

Причиной обыденности женского пьянства в XVI–XVII веках была сохраняющаяся скудость духовной жизни женщин, безрадостность досуга, безысходность жизни с нелюбимыми, тяжесть повседневного труда. Поговорки и присловья, записанные в XVII–XVIII веках, отразили это с беспощадной объективностью («Страшно видится, а выпьется — слюбится», «Где кабачок — там мой дружок», «Нет такого зелья как баба с похмелья» и др.). [158] В городах — где еще в домосковское время (если верить французу Жильберу де Лануа) получили распространение и питейные заведения, и проституция, с формированием особого стиля жизни, в которой свою роль играли «некие кощунницы», ублажавшие танцами и не только ими «тех, кто хочет за ничто бросить деньги», [159] а женщины на базарах «одновременно с торговлею предлагали покупателям кое-что иное», [160] — женское пьянство превратилось в настоящий социальный бич. В описаниях городской жизни XVI века нередки упоминания о том, что в питейные заведения, ища отвлечения от монотонной и нелегкой действительности, тянулись прежде всего «мужатицы». Слушая в кабаках «скверныя песни нецих кощунниц», которые «имуще гусли и сопели и ина бесовские игры, перед мужатицами скача», женщины искали в песнях и нескромных танцах отдохновения и забвения своей униженности, обретения ощущения «вольной воли». [161] В одной из расспросных речей «наузниц и обавниц» 1641 года приводится факт обращения сына некой горожанки Ман[ь]ки — Акимки с просьбой дать какое-нибудь средство, «для того что мать-де его пьяна». [162]

158

Даль ₁. С. 794, 800–801.

159

Сборн. рук. XVII в. // РО РНБ. № Q. 1. 235. Л. 27-27об.

160

Афанасий Никитин. Хождение… С. 64; Новгород или Псков XVI в. // ЧОИДР.1881. Ч. 2. Прил. XXIV. С. 76–77; Памятники истории Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1935. С. 69 (о рынке, где можно было купить «женку за кусок или два серебра»; «Ты везде в Москве увидишь… женщин, крашеных, как кукол, блядей, водку и чеснок», см. Олеарий. С. 153, 210. О профессиональных «блудницах» см.: Повесть о путешествии Иоанна новгородского на бесе // Изборник. М., 1969. С. 409). О сводницах: ПСЗ. Т. II. № 1266. С. 901–903.

161

Новгород или Псков XVI в. // ЧОИДР. 1881. Ч. 2. Прилож. ХХII. С. 72.

162

МосДиБП. Отд. 5. № 16. С. 241 (1641 г.).

В меньшей степени пьянству была подвержена женская часть царицына двора, хотя придворный врач царя Алексея Михайловича — Самуил Коллинз сообщал в одном из своих писем, что худых женщин в боярских семьях часто спаивают, следуя варварскому обычаю лежа поить водкой, чтобы женщины толстели. [163]

Хотя иностранцы и утверждали, что пьянство московиток было делом обычным, оно не исчерпывало послеобеденного досуга женщин, особенно в деревнях. В будние дни работящий человек, а тем более «баба» с ее семейными заботами не могли позволить себе напиться посреди дня. Зато полуденный обед и любимый всеми полуденный семейный отдых были обязательными, оказывая несомненное влияние на «бюджет времени» женщин. После обеда жизнь в Московии, по крайней мере в больших городах, замирала. [164] Но если у мужчин послеобеденный сон продолжался иногда до трех часов, [165] то женщины, занятые обычными домашними хлопотами, если и спали днем, то значительно меньше. Они не могли себе позволить посетить в это время, хоть на часок, баню (что делали мужчины), хотя париться любили, придавая омовениям большое значение (эстетическое, гигиеническое, оздоровительное). [166] Лечебники, использовавшиеся народными целительницами (певучая и эмоциональная женская речь слышится в их текстах в уменьшительных суффиксах названий трав и снадобий), [167] а также простые наблюдения, передававшиеся изустно, сохранили описания десятков способов прогреваний и притираний распаренного в бане тела. Обычай «баенной воды» (которую собирали женщины, натерев тело пряником, а затем омыв его; после бани такую воду давали пить мужьям, «любови деля») сохранился, несмотря на запреты, во всех социальных слоях (даже в царских семьях) и в XVII веке. [168] Посадские повести и сказки непременно упоминают свадебную «мыльню», а в одном из текстов сообщается, что во время ее невеста не только устроила омовение, но и «помазала ся благоуханными мастьми». [169]

163

Коллинз. С. 21.

164

Олеарий. С. 207–208. По тому, что Лжедмитрий не спал в полдень, полагал Олеарий, московиты догадались, что он не русский.

165

ПоЕЛ. С. 101.

166

Там же. С. 108; ср. в пословицах: «Баня парит, баня правит, баня все поправит», «Когда б не баня — все б мы пропали», «Баня — мать вторая», в присловьях: «Игагонница поспела, ерохвоститься пора» (Даль ₁. С. 583–584).

167

Колесов В. В. Лечебники и травники // ПЛДР. Конец XVI — начало XVII вв. М., 1987. С. 610.

168

Лечебники и травники… С. 522; РИБ. Т. VI. С. 41; Русские свадебные записи // Сборник РИО. Т. XXXV. С. 187. Кагаров Е. Г. Состав и происхождение свадебной обрядности. // Сборник Музея антропологии и этнографии. Л., 1929. Т. 8. С. 171–173.

169

ПоПЗК. С. 366.

Банились женщины в парилках (как семейных, так и, с XVII века, «общественных»), как правило, вечером. После полуденного сна или отдыха у всех «бывали снова занятия часов до шести», а с наступлением сумерек жизнь замирала и появлялась возможность досуга. В среде городской элиты домашние бани имели специальные женские отделения, а для царицы и царевен за перегородкой в дворцовой бане были сооружены специальные «полки», а позже и особое помещение. В среде «простецов» женщины банились после трудового дня, не смущаясь присутствием мужчин. Очень часто одно банное помещение использовалось одновременно несколькими семьями, так что все подробности жизни семей соседей, в том числе хворей и здоровья жен, дочерей и челяди, были на виду. Запрет церковного собора 1551 года «мужьям и женам, монахиням и монашенкам париться вместе», осуждение того, что это делалось «без зазору», на простой народ действовали слабо. Женщины наравне с мужиками выскакивали из бани «без стеснения голыя» на улицу, не заботясь о любопытствующих зеваках, бросались зимой в снег, а летом — в холодную воду, затем вновь возвращались в баню. [170]

170

Костомаров. С. 129; Рабинович ₂. С. 126–131; Забелин. С. 366–381; Котошихин. С. 12; Фальковский Н. И. Москва в истории техники. М., 1950. С. 163–166; «Нагишом стоят пред баней, жрут без меры, в полдень спят» (Олеарий. С. 210).

Прошло не одно столетие, прежде чем в общественных банях были выделены «мужские» и «женские» половины и дни. Иностранцы, которых банные обычаи русских поражали с незапамятных времен («не мучими никим же, сами ся мучат»), к XVI веку вынуждены были признать, что эти обычаи способствуют закалке организма, позволяя женщинам ходить «в нестерпимые морозы босоногими, точно гуси». [171] Функции банщиков в банях, устроенных «для дорогих гостей», также обычно возлагались на женщин. Это отметил Олеарий, которому очень понравился русский обычай «отряжать» для банного дела хозяйку дома или ее дочь, которым поручалось не только выстелить пол бани еловым лапником, но и угостить гостя «несколькими кусками редьки с солью и прохладительным напитком». [172]

171

Укреплению организма, в том числе женского, способствовал и особый тип устройства изголовья у кроватей допетровского времени: оно всегда делалось жестким. В письмах Дж. Горсея упомянуто, что московиты «под голову свое седло приносят», и удивлялся, «зачем так плохо спать, когда в избытке птицы и перо легко собрать». Для себя и читателей иноземец объяснил странный обычай тем, что русские «боятся удовольствия, которое получают их тела» (Горсей Дж. С. 254).

172

Олеарий. С. 209; Устав благочиния 1782 г. // ПСЗ. Т. XXI. № 15379. С. 465; ПВЛ. Т. I. С. 12.

Особая роль бань в повседневной жизни женщин допетровского времени объясняется тем, что они были местом, где принимали роды, [173] лечили хворых. Испокон веков заболевшие начинали с самолеченья домашними средствами, знание которых, как можно убедиться из фольклорных текстов, долгое время было прерогативой женщин. Врачебную практику русских женщин в допетровскую эпоху могут довольно ясно представить так называемые «лечебники», ведь на основе их в XII–XVII веках готовились домашние снадобья, выращивались или просто собирались лекарственные растения, составлялись новые сборники-«травники». Именно к бабам-знахаркам, а не «к попови на молитву» носили женщины всех сословий своих заболевших детей — об этом свидетельствуют епитимийные сборники, да и переписка. [174] Именно женщины-целительницы были типичным образом русской агиографии («язвенных многих своима рукама омывая, целяше и о исцелении Бога моляше» [175] ). В поздних фресковых росписях и миниатюрах конца XVI–XVII веков, на которых только и можно увидеть обычных людей, занятых обычной работой, немало изображений женщин, и практически только женщин, оказывающих помощь страждущим. [176] Их роль как хранительниц рецептов народной медицины нашла отражение в поэзии Симеона Полоцкого (XVII века). [177]

173

Котошихин. С. 15 (даже царские роды принимались в бане); См. также: ПСЗ. Т. I. СПб., 1830. № 467. С. 833 (указ 17 апр. 1670 г. «о предосторожности огня» в избах и банях). Грицкевич В. П. С факелом Гиппократа. Из истории белорусской медицины. Минск, 1987. С. 51–52.

174

ПРГ. СПб., 1848. Т. I. С.5 (в письме Василия Ивановича к жене Елене Глинской содержится просьба посоветоваться с «бабами» о том, как можно вылечить гнойный желвак у их маленького сына Ивана).

175

ПоУО. С. 100.

176

Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944. С. 141.

177

Апокрифические молитвы XV в. // Тихонравов Н. С. Памятники отреченной русской литературы. СПб., 1863. С. 355–366. Сборн. рук. Кир. — Белоз. б-ки. XV в. // РО РНБ. Q. п. 2. № 6/1083. Л. 112об.; ПДРЦУЛ. Вып. 2. С. 190–196; Русские святые женщины и подвижницы. СПб., 1909; Трофимов А. Святые жены Руси. М., 1993; Полоцкий Симеон. Избранные сочинения. М., 1953. С. 38–39.

Травники XVI–XVII веков, описывая наиболее распространенные болезни и применяемые для их лечения средства, позволяют представить некоторые подробности частной жизни женщин. Перечень женских хворей того времени красноречив: у бедных это «надсада», «грызь» (грыжа), [178] «утомление», «сухотная» (чахотка), «трясца» (лихорадка), у богатых — «вычищение животу» (рвота) от переедания, и у всех, к несчастью, масса гинекологических заболеваний. [179] Терапевтическая помощь женщины-врача для большинства средневековых русов и московитов требовалась очень часто. Даже переписка членов царской семьи конца XVI–XVII веков убеждает, что болели все — и правители, и члены их семей, в том числе сами женщин, очень часто, [180] в то время как средства избавления от страданий приносили иногда весьма слабый эффект. [181] «Женки», обладавшие способностью «заговаривать» болезни и вообще врачевать — а некоторые обладали этим умением с «девьственной юности», обученные матерями и бабушками, — прославлялись не только в фольклоре, но и литературных произведениях. [182] Однако вечный страх перед болезнями все равно сопровождал женщин допетровского времени от рождения до смерти — подчас безвременно рано обрывавшей и жизнь княжны или царской дочери, и безвестной горожанки. Больниц или каких-либо «общественных» лечебниц в допетровской России не было, поэтому и рождались, и болели, и умирали женщины того времени дома.

178

МосДиБП. Отд. 5. № 16. С. 243 (1641 г.).

179

Пушкарев Л. Н. Древнерусский лечебник// Редкие источники по истории России. Вып. 1. М., 1977; Травник XVI в. // Флоринский В. М. Русские простонародные травники и лечебники XVI и XVII вв. Казань, 1879.

180

ПРГ. Т. I.C. 5-63.

181

Авдотья Михайловна — Ф. Д. Маслову. Конец 1690-х гг.// ИпИРН-РЯ. № 89. С. 121; среди наузных средств лечения горла в одном из пыточных речений наузницы Ман[ь]ки упомянута «жаба во рту», которую особым образом «приговаривали». См.: МосДиБП. Отд. 5. № 16. С. 241 (1641 г.).

182

ЖДР. С. 33–35; ПоПиФ. С. 222.

Таким образом, частная жизнь женщины X–XVII веков была чаще всего жизнью домашней. Дом и окружавший его двор, «приусадебье» были тем пространством, где женщины проводили большую часть своего времени. Чаще всего этот дом был местом жительства рода мужа, куда и приходила вышедшая замуж женщина; нередко — особенно если для мужчины это был повторный брак — дом принадлежал именно ему; реже молодые поселялись с родителями жены.

Основное место в домашней жизни женщин занимала работа — по дому и вне его. Для многих она была формой выживания. Альтернативы работе и «вседневной» занятости, как доказали письменные источники, почти не было даже у скучающих взаперти княжон и боярышень — и они занимались ежедневно «хитроручным изрядством». Отношение самих женщин к вынужденному ежедневному труду плохо просматривается в источниках. Отношение же окружающих и близких к женской работе отразили многие памятники: от дидактических, видевших в ней средство обуздания «страстей» и «воспитания» в женщинах необходимых, с точки зрения их авторов, качеств, до фольклорных, которым была свойственна поэтизация любого женского труда.