Чайка с острова Мираколо

– Конечно, помню. Отец еще хотел оставить тебя немного погостить. Но ты был просто невозможен! Сначала сбежал от наставника и залез на дерево. Потом попытался прокатиться на папиной лошади. Мама решила, что с двумя детьми ей в одиночку не справиться, они с отцом поругались, и вы уехали обратно.

Рикардо расхохотался сначала, затем погрустнел:

– Я действительно уделял мало внимания тебе и матери. Совсем замотался в делах. Не представляешь, как я об этом жалею! Но теперь все будет по-другому, обещаю.

Под его теплым взглядом я покраснела и зачем-то бухнула себе в тарелку пучок кресс-салата, который вообще-то терпеть не могу. Братская заботливость Рико меня растрогала. Но я никак не могла отделаться от мысли: мне почудилось, или действительно в его голосе слышалось облегчение?

– Тебе понравится в Венетте, – продолжал Рико. – Завтра же поедем прогуляться по каналам. Если что, гондола и Фабрицио в твоем полном распоряжении. А через две недели будет праздник в честь Дня Изгнания! Я покажу тебе Дворец дожей и галереи Прокураций, сходим на ярмарку, вечером глянем гонки гондол на Большом канале… Азартная вещь, я тебе скажу!

– А нас пустят на «Бученторо»?

«Бученторо» – церемониальная золоченая галера, с кормы которой дож бросал в волны кольцо, скрепляя этим свой брак с морем. В свиту дожа при этом допускались только знатные патриции, всем остальным приходилось довольствоваться созерцанием зрелища издалека, со своих лодок. Триста лет назад море защитило Венетту, прогнав от наших берегов алчных фиескийцев, тогда и возник этот обычай. С тех пор он неукоснительно соблюдался, хотя некоторые острословы любили пошутить насчет престарелого дожа и его вечно юной коварной возлюбленной, вдовы целой череды венеттийских правителей. Из всех развлечений, предстоящих в День Изгнания, церемония обручения особенно меня интересовала.

– Надеюсь, все пройдет благополучно, – сказала я задумчиво, вертя в руках десертную ложку.

– Да, дон Соренцо – нынешний дож – стар и глух, как пень, но, надеюсь, у него достанет сил подняться на корму и произнести речь, – беспечно отозвался Рикардо. – Хотя кое-кто из сенаторов уже примеряет на себя золотую шапку, однако я заметил, что люди, облаченные властью, обычно чертовски живучи, так что Августино Соренцо еще поборется. Да и глохнет он лишь тогда, когда ему это выгодно.

Меня беспокоило не самочувствие дожа, а кое-что другое, но я не стала спорить. Перед глазами возникли песчаные отмели острова Дито… Это место, где мутно-зеленые воды лагуны смешиваются с морскими волнами. Золотое перышко парадной галеры выглядит как пушинка на ледяной ладони Длинного моря, в любой момент готовой сжаться в кулак. Кое-кто считал обряд в День Изгнания символом нашего господства над морем, но я-то знала, насколько это «господство» было призрачным и условным. Море – оно как глухая бездна, безразличная к людям. Оно сыто дремлет под небом, но в любую минуту может показать свой оскал и смести нас с земли, словно прилипший сор.

Замечание Рико насчет праздника напомнило мне о времени. День, намеченный для осуществления моих планов, неотвратимо приближался. Мне следовало срочно найти кого-то, сведущего в астрономии, чтобы уточнить даты. И еще я приняла твердое решение всеми силами уклоняться от свадьбы. Мне очень понравился Энрике, и не хотелось бы причинить ему такое горе, оставив его вдовцом. Ведь я приехала в Венетту, чтобы умереть.

***

Спустя несколько дней я в сердцах сказала себе, что моя жизнь в доме Граначчи мало чем отличалась от прежнего монастырского затворничества. Несмотря на обещания, у Рикардо на следующий день не нашлось для меня времени. «Дела, сестричка», – пробормотал он, глядя куда-то в сторону, небрежно погладил меня по плечу и исчез. Фабрицио, правда, остался. Он предложил мне свои услуги, но рядом сейчас же возникла донна Ассунта, твердо вознамерившаяся сопровождать меня повсюду. Пришлось отказаться от поездки по каналам и от посещения лавочек на Мерчерии, так как в присутствии старой мегеры прогулка не доставила бы мне никакого удовольствия.

Я не слишком тяготилась одиночеством. Старый дом Граначчи оказался настоящей сокровищницей, каждый день удивляя меня новыми сюрпризами. Темные резные комоды из грушевого дерева таили в своих ящиках рулоны мягчайших тканей ярких расцветок, от которых мои светло-карие глаза казались золотистыми, как янтарь, а кожа матово светилась. За стеклянными дверцами поставцов чинно поблескивала дорогая посуда. Бродя по пустым парадным залам, я иногда замирала на месте, когда заблудившийся солнечный луч вдруг выхватывал из полумрака фрагмент старой фрески или картины. Комнаты Джулии вообще походили на волшебную пещеру Али-Бабы, столько в них оказалось чудесных вещиц, милых сердцу каждой женщины: затканные серебром шелковые накидки, надушенные перчатки, кружева, вуали, хрустальные флаконы с душистыми эссенциями… Раньше у меня никогда не было таких прекрасных вещей, и сейчас я наслаждалась ими, пока была возможность.

А вот Пульчино в Венетте не нравилось. «Рыбаки здесь хитрущие, – жаловался он, – часто привозят лежалую рыбу. Чайки наглые, не то что у нас на острове. Люди постоянно снуют вокруг. Мутят воду, грохочут тяжелыми молотами, забивая сваи. Чем вам старая лагуна не нравилась? Раньше здесь были такие отмели с мягким песочком, болота, тростник, шепчущий на ветру, соленые озера – красота! Нет, вам обязательно нужно все поменять, все переделать под себя…»

Когда на него находило угрюмое настороение, Пульчино мог ныть вечно. Правда, нам нечасто удавалось спокойно поговорить, так как донна Ассунта следила за каждым моим шагом. Она не пыталась разоблачить меня перед слугами – видимо, беспокоясь о чести семьи, но куда бы я ни пошла, следом вскоре раздавался стук трости, и старческий дребезжащий голос вопрошал: «Джули? Ты здесь?»

У нее находилась для меня масса поручений: помочь смотать шерсть в клубки, попробовать тесто для печенья, почитать книгу, обсудить новый рецепт… Просто удивительно, как она раньше справлялась, до моего приезда?!

– Я занята, тетя, – вежливо отвечала я, не желая устраивать прилюдные сцены.

– Но я столько лет тебя не видала, девочка моя, дай хоть налюбоваться перед смертью, – жалобно стонала вредная старуха, дряхлея прямо на глазах. А у самой лицо так и светилось злорадством.

«Да ты еще нас всех переживешь, противная карга!» Теткино двуличие бесило до невозможности, но при служанках я старалась придерживать язычок. Все знают, что у домашних слуг самые чуткие уши. Глоток свободы выпадал мне только под утро, когда донна Ассунта поднималась и тащила свои грехи на исповедь. На мое счастье, набожность не позволяла ей пропускать ни одной утренней службы.

Рикардо не встревал в наши склоки, и вообще бывал дома довольно редко. Днем он был постоянно занят, а после ужина отправлялся куда-то вместе с Фабрицио. Мое ревнивое воображение услужливо рисовало темный переулок, скрытый от чужих глаз, потайную дверцу, отворяющуюся от условного стука, женскую фигурку в маске, укутанную плащом, и долгие прогулки в гондоле под золотистой луной. Иногда, лежа по ночам без сна, я слышала плеск весла возле нашей террасы и приглушенный разговор – по воде звуки разносятся далеко…

Меня терзало любопытство. Так и подмывало расспросить Фабрицио, но я знала, что все гондольеры крепко берегут секреты своих молодых хозяев. Это было что-то вроде мужского братства. Мои расспросы его только позабавят. Что мне за дело, на каком канале синьор Рикардо изволит проводить короткие весенние ночи?

– Не о том ты думаешь, – упрекнул меня Пульчино на третий день моего роскошного безделья. – Лучше бы побеспокоилась о другом человеке. Знаешь ли ты, кто тот мужчина с изуродованным лицом, который встретил тебя вместе с Рикардо?

Даже сейчас при одном воспоминании о незнакомце мне словно ледяной ладонью провели по спине.

– Понятия не имею! – раздраженно ответила я. – Какой-нибудь наемный убийца, почем мне знать!

В ответ Пульчино разразился хриплым клекотом, способным довести нервного человека до трясучки. Чайки всегда так смеются. Я уже привыкла.

– А вот и не угадала! – судя по довольному тону, ему действительно удалось узнать что-то важное. – Наоборот, это такой человек, который не дает спокойно спать всем наемным убийцам Венетты. Это Алессандро ди Горо, начальник графской охраны.