Чеченские рассказы
Шрифт:
От Изюмцева я узнал, что в 2002 году подорвался на растяжке старший лейтенант Цыганков. Одного из немногих, Цыганкова любили солдаты. Он был из того редкого типа офицеров, которые хоть и называют в своём кругу солдат обезьянами или бобрами и искренне верят в их отсталое умственное развитие, но никогда не позволят себе открытого презрения и оскорбления.
Наш ВОП прикрывал дорогу Шали – Ведено, между Биноем и Сержень-Юртом. С военной точки зрения место было выбрано удачно. В полкилометре через дорогу находился бывший пионерский лагерь, перед ним дорога сворачивала. Машины на повороте сбрасывали скорость, и из лагерных построек
Пренебрегая осторожностью, мы время от времени ходили в лагерь за водой. Там был кран, а нам привозной воды не хватало. Кроме того, в лагере было много полезного стройматериала: из полуразрушенных домиков мы выламывали доски и двери, уносили на ВОП сетчатые кровати, листы железа и фанеры – всё, что могло пригодиться.
23 апреля мы тоже должны были идти в пионерский лагерь за водой. Лагерь уже заняли боевики. Они готовились встретить колонну, и нас, идущих налегке, с одним магазином патронов на человека, чтобы больше унести воды и стройматериалов, подпустив вплотную, положили бы всех.
Но начался дождь. Он шёл каких-то 15-20 минут. Однако этого хватило, чтобы мы остались на ВОПе. Я слышал, как Медведев сказал Нечаеву: "Куда ты нахер пойдёшь, дождь, завтра…" Они пили водку. Майор Медведев, Нечаев и важный старшина зенитной батареи прапорщик Касатонов.
Через полчаса шквал огня обрушился на нас и проходившую перед нами колонну. Мы приняли бой за добротными брустверами, в дзотах, при всём вооружении.
Я достаточно прожил, чтобы понять: жизнь не стоит того, чтобы за неё цепляться. Осознание этого пришло постепенно, через истерзанный поисками смысла жизни мозг. Тогда, в двадцать лет, захваченный вихрем, бросившим на голову срезанные пулями ветки, я оказался на полу в землянке из стадного чувства, страха у меня не было вовсе. Я не боялся смерти потому, что не знал цену жизни. Я как дикарь, меняющий золотой слиток на стеклянные бусы, мог отдать свою жизнь легко и без сожаления.
Нечаев вытащил нас из землянки и увлёк за собой в лабиринт траншеи. Вот бы когда грохнуть его, но куда там, закрыл бы своей грудью, вынес бы из-под огня, пошёл бы за ним в атаку, если бы ему вдруг пришло в голову атаковать чехов в зелёнке.
Нечаев оставляет меня на позиции левого фланга, а сам бежит искать наводчика. Вскоре КПВТ забил короткими глухими ухами. Пули взвыли над головой. Куда стрелять, не видно. По дороге сквозь пелену дыма медленно ползут бээмдэшки, спешившиеся десантники палят из-за них что есть мочи в покрытые весенней зеленью горы. Кто-то орёт! С силой выжимаю курок, и длинные очереди несутся над колонной.
По окутанной пылью зэушке рикошетят искры. Там, за рядом набитых землей снарядных ящиков, корчится от боли Медведев. Касатонов в ужасе забился под противоосколочное перекрытие, но его бойцы Палыч и Сорока под пулями всё же подбираются к зэушке. Палыч ногой жмёт на педаль.
Я хочу рассмотреть в склонах гор вспышки от выстрелов, но ничего не вижу. Маленький Таджик пытается наладить АГС. Рядом в окопах все открывают огонь, и я всаживаю в подступающий ближе других к дороге зелёный выступ очереди. Эйфория первого боя охватила меня, и я плохо соображаю, мне кажется, что десантники пришли к нам на подмогу.
Визг пуль заставляет тело клониться ниже к брустверу, теперь я уже борюсь со страхом, и ко мне на выручку приходит азарт. Я для бравады высовываюсь по пояс из окопа и тут же получаю пулю в магазин с патронами. Волна воздуха от сопла гранатомёта закладывает уши. "Короткими! На одиночный всем поставить!.. поставить… ставить… одиночный…" – сквозь грохот несётся по траншее впереди Нечая…
Когда мы вышли из окопов, грязные, разгорячённые победители, когда БМП комбата увезла Медведева, мы, увешанные с ног до головы оружием и пулемётными
лентами, фотографировались в обнимку с нашим лейтенантом.После нападения на колонну десантников и обстрела ВОПа, когда выяснилось, что полк не смог отправить для поддержки ведущего бой опорного пункта ни одной бэхи, командование смекнуло, что коммуникационная линия полка слишком растянута, и мы получили приказ сдать позиции соседям и перейти на другое место, по этой же дороге, но ближе к базовому центру.
Восьмого мая, в день переезда, начался дождь, и мы, смываемые ливнем, кое-как успели до темноты поставить большую, на взвод, палатку. Ночью на постах мы вымокали до костей и, меняясь, задубевшие, грелись в палатке у печки. Ноги увязали в размытой глине. Отовсюду лилась вода. Старая палатка протекала, и спать было невозможно. Мы бы околели, наверное, нас спасли доски от разобранной землянки (которые почти все мы в ту ночь сожгли) и Змей.
Нечаев, уничтоженный без конца повторяемым вопросом начальника штаба Козака: "Почему не подготовили переезд!!?" "Я вас спрашиваю!! Почему не подготовили переезд!!!".., покрытый всеми мыслимыми ругательствами за нерасторопность, раскис, самоустранился от командования и поручил всё Змею.
И этот сухопарый сорокалетний мужик, получивший от нас кличку за свой удлинённый организм и за то, что он при каждом слове высовывал язык и смазывал слюной сохнущие от постоянного недостатка спиртного губы, согревал нас у печки, как наседка цыплят, не давая огню потухнуть. Он следил за сменой часовых и больше всех промокшему и замёрзшему Курочкину отдал свою тёплую флотскую тельняшку.
Мы покинули добротные, оборудованные чехами в прошлую войну позиции на скрытом зеленью крутом склоне горы, а утром, когда прекратился дождь, мы увидели, что находимся на голой, как лысина, высотке, в плохо натянутой взводной армейской палатке, далеко видной из-за плеши пары деревьев и кустов.
С трёх сторон нас окружал лес, высоты вокруг были господствующими, а зелёнка за дорогой и горной речкой напротив была в ста пятидесяти метрах.
Теперь, под нещадным кавказским солнцем, мы целыми днями роем окопы и ходы сообщения, сооружаем дзоты и строим блиндаж, валим деревья и устраиваем завалы. Каждый из нас по полночи стоит на посту, на своей позиции, а с утра принимается за дело.
Мы радуемся дождю, прерывающему наш каторжный труд, но мутная вода заполняет окопы, и глиняные их стенки рушатся, погребая нашу работу. Мы падаем от усталости и ночью из последних сил боремся со сном. Мы понимаем, что нас горстка в лесу, что вырезать спящих боевикам не составит труда. Но сон одолевает, он сильнее. Сильнее желания жить.
Спустя месяц после переезда, в июне, во время дневной своей смены, через мутноватый прицел, снятый со снайперской винтовки, я наблюдаю за высоко парящей над горными склонами гордой птицей. Я вырываюсь на волю и плыву в налитых нежной прохладой облаках, и только приближающийся гул мотора возвращает меня на позицию ПК.
Внизу на дороге останавливается грязно-жёлтый ПАЗ, и на ВОП поднимается командир сапёрного взвода лейтенант Сорокин. Я видел его в полку. Он и в "районе" на камуфляже расцветки "НАТО" носит блестящие, а не тёмные звездочки. Кокарда на его парадном оливковом берете отражает золотым нимбом лучи солнца. Своим видом лейтенант олицетворяет бесшабашное мужество, но восемь сапёров всё равно не слушаются его. Он молод и ещё не научился держать солдат в повиновении, у него на щеках пух.