Чечня год третий
Шрифт:
Само собой разумеется, за подобной «победой» даже в такой стране, как Россия, где особенно не интересуются общественным мнением, должны были последовать зримые результаты – ее следовало бы доказать, например, снижением уровня насилия. Но ведь происходит как раз противоположное: после отмены КТО чеченские повстанцы-исламисты вновь проявляют относительную активность, и с начала лета ни одной недели не проходит без покушений и вылазок, без того, чтобы федералы или милиция Рамзана не несли потери. Мы еще дойдем до того, что ситуация намного хуже в соседних республиках – в Дагестане и Ингушетии, – однако в Чечне она впервые за несколько лет производит впечатление ускользающей от контроля властей. Руководитель «Мемориала» Олег Орлов говорил мне, еще до убийства Натальи Эстемировой, что он думает, что увеличение количества исчезновений людей в этом году непосредственно связано с неспособностью Кадырова одержать «окончательную» победу или хотя бы сдержать поток молодежи, вступающей в ряды повстанцев; последовавшие события только подтверждают его анализ. Ибо очевидно, что, несмотря на усилия, предпринятые Рамзаном и его режимом; несмотря на должности начальников райотделов милиции, розданные бывшим полевым командирам, и на поощрение квазитрадиционного ислама, молодежь продолжает «уходить в лес». Для Майрбека Вачагаева это логично: «Молодежь видит, что суфийские вирды находятся под сапогом власти. Они не идиоты. И как раз это толкает их в объятия ваххабитов». Как объяснял мне в Москве Олег Орлов: «Я совершенно не идеализирую традиционное чеченское общество. Но в традиционном чеченском обществе всегда существовала система сдержек и противовесов… А сейчас есть одна сила. И против этой силы никакие старейшины, советы старейшин, тейповые, клановые связи не действуют… Когда условно кадыровский человек похищает девушку, какие там сдержки и противовесы? Он ее сделает второй, третьей женой и т. д. Этот тоталитаризм вызывает у части общества отторжение, несогласие и как один из вариантов протеста – а других почти нет – уход к боевикам». Количественные параметры этого явления назвать нельзя, их трудно даже очертить; согласно незначительной доступной информации, возникает впечатление, что сопротивление остается относительно локализованным, что оно охватывает прежде всего несколько деревень вокруг Ведено, этого исторического центра чеченского бунта. Но не только бедные деревни проявляют недовольство Рамзаном. Несколько источников – в Москве, как и в Грозном, – подтвердили мне, что в апреле 2008-го. Кадыров едва ускользнул от покушения, организованного молодежью в его родовом селении Центорой. Дело не получило огласки, и подробности остаются смутными – заговорщики воспользовались свадьбой, чтобы получить доступ к цели (в Центорое все друг друга знают, и все жители, не слишком достойные доверия, изгнаны оттуда уже давно, однако на свадьбы или похороны еще приглашают гостей из других мест), но все источники подтверждают, что одним из ответственных за покушение является сын представителя рамзановской номенклатуры, одного из руководителей районных администраций по фамилии Баймурадов. «Золотая молодежь» – называет их журналистка из «Новой газеты». Ходят слухи и о другой, серьезной попытке покушения, которая имела место этим летом, в самом Грозном. Можно понять, почему Рамзан тревожится и все время выступает с агрессивными заявлениями. Однако же с официальной точки зрения проблема не должна была бы существовать: ведь в мартовских выступлениях, добиваясь отмены режима КТО, Рамзан утверждал, что осталось не больше нескольких десятков повстанцев, и те – в горах. Федералы, само собой разумеется, отрицают эти цифры. Отмена КТО, которой предстояло повлечь за собой значительное снижение доходов для военных, хотя бы за счет отмены
И все-таки значение конфликта между Кадыровым и федералами из-за отмены КТО не надо переоценивать. Как объяснил мне Вадим Речкалов, военный корреспондент «Московского комсомольца», близкий к военным журналист, проведший несколько лет на Кавказе, «немногие офицеры любят Чечню до такой степени, чтобы быть готовыми погибнуть за нее. Большинство в глубине души довольны, что им уже не приходится воевать и что всем занимается Кадыров. Конечно, они потеряли влияние, да и деньги: все забрал Рамзан. Но они уже не рискуют жизнью». Как бы там ни было, у военных масса гораздо более серьезных проблем – например, жуткая коррупция, которая подтачивает вооруженные силы и с трудом позволяет выживать офицерам среднего ранга, или же новые реформы, которые должны обречь на безработицу десятки тысяч военных, без какой бы то ни было реальной помощи со стороны государства. Что же касается служб безопасности, то ситуация не должна внушать энтузиазма, но у них немного выбора; сейчас не 1990-е, и отделы ФСБ после прихода Путина к власти уже не должны, как прежде, вести свою мелкую, не публичную политику. Российские спецслужбы остаются активными за рубежом, что доказывается убийством в Стамбуле осенью прошлого года троих чеченцев, близких к Доку Умарову, среди них – один из главных его сборщиков средств; согласно российском журналисту Андрею Солдатову, возглавляющему превосходный веб-сайт agentura.ru, посвященный органам безопасности его страны, спецслужбы время от времени продолжают отправлять в Чечню даже небольшие группы киллеров, чтобы проводить адресную ликвидацию в кадыровском тылу, но у них больше нет ни непосредственного влияния в Чечне, «ни хотя бы малейшего реального знакомства с ситуацией». Это парадоксальное положение вещей возникло в первую очередь из-за того, что Кадыров прибрал к рукам ОРБ-2, главную федеральную структуру, занимающуюся допросами: когда после продолжавшегося год конфликта, который его пропаганда досконально эксплуатировала, Кадырову наконец удалось взять под контроль тюрьму и поставить во главе ее одного из своих приближенных, Кадыров окончательно завладел монополией на human intelligence [48] , как говорят американцы, на непосредственную добычу разведданных, получаемых иногда через информаторов, иногда через ренегатов, иногда под пытками.
Рамзан в своей борьбе с исламским сопротивлением, разумеется, пользуется полной неприкосновенностью, и никто в России не требует от него отчета о применяемых методах с момента, как они начали использоваться. Его сведение счетов с врагами как будто бы совершенно безразлично Кремлю. В октябре 2008 года Дмитрий Медведев снял вызывавшего большое недовольство президента Ингушетии Мурата Зязикова, после убийства оппозиционного журналиста, совершенного его милицейскими силами. Но убийство в Дубае Сулима Ямадаева, который все-таки был Героем России и незадолго до этого отличился в короткой войне с Грузией, не вызвало в Москве ни малейшей тревоги, ни хотя бы кратких соболезнований; а тем, кто сразу после убийств Натальи Эстемировой, Заремы Садулаевой и Алика Джабраилова позволил себе критиковать Рамзана за отсутствие демократии в Чечне, Владимир Устинов, личный представитель российского президента в Южном федеральном регионе, ответил через прессу, что Кадыров – «по своей натуре человек глубоко духовных и этических ценностей». Сразу же после гибели Эстемировой я направил Дмитрию Пескову, пресс-секретарю Путина, копию заявления «Мемориала», где напрямую был упомянут Кадыров, с просьбой об официальной реакции; мне ответил его анонимный подчиненный, на неопределенном английском языке, который с наигранным сочувствием писал: «Мы понимаем эмоциональную реакцию членов “Мемориала” и разделяем их боль и печаль в связи с гибелью их коллеги. Это убийство является неприемлемым и должно стать предметом тщательного расследования, а замешанные в нем лица должны быть наказаны. Чтобы кого-то винить, необходимо представить улики против него и нести адекватную ответственность [sic]». И все-таки Песков, когда я напрямую поставил перед ним вопрос о неприкосновенности Рамзана, довольно откровенно признал, что «очень, очень трудно» тому, кого пытал Рамзан или сотрудник его сил безопасности, или родственникам его жертв добиться справедливой компенсации в России. Мы говорили о деле Умара Исраилова, молодого чеченца, убитого в Вене в январе. Боевик Исраилов был взят в плен в 2003-м, затем после пыток амнистирован и – что весьма поразительно – принят в личную гвардию Кадырова. В конце 2004 года Исраилов бежал из Чечни и стал беженцем в Вене, а его отца арестовали и, в свою очередь, подвергали пыткам; Исраилов свидетельствовал перед Европейским судом по правам человека в Страсбурге, что Рамзан Кадыров лично и другие люди подвешивали его к аппаратам для накачки мускулатуры и многократно били в течение трех месяцев, что он видел, как Кадыров «забавляется, лично выпуская в пленников электрические разряды или прижигая им ступни». Зимой 2008-го Исраилов и его отец, которого освободили после 10-месячного ареста и который, в свою очередь, бежал из Чечни, предоставили свои свидетельства журналисту из The New York Times. Этот журналист, как раз перед публикацией своей статьи, отправил всю документацию в пресс-секретариат Владимира Путина с просьбой о реакции; но Дмитрий Песков отказался от всяких комментариев и отнесся к обвинениям Исраилова как к «слухам», а Исраилов был убит спустя четыре дня, даже до того, как The New York Times опубликовала его статью. «У нас нет доказательств, что Рамзан и его команда кого-то пытали», – утверждал в разговоре со мной Песков, когда я спросил его об этом тревожном совпадении и об обвинениях, выдвинутых погибшим Исраиловым. «Вы не сможете получить доказательство, если не проведете судебный процесс, – сказал я, – а, стало быть, если вы не можете провести судебный процесс, то не можете получить и доказательство». – «На самом деле это немного напоминает порочный круг», – признал он. «Исраилов давал показания, – продолжал я, – но его убили, прежде чем он смог свидетельствовать перед судом. Итак, очевидно, нет человека – нет проблемы. Но что тогда образует доказательство? Необходимо продемонстрировать следы ожогов на запястьях?» – «Поэтому я и говорю, что я и не правозащитник, и не прокурор», – уклонился от ответа Песков, прежде чем сделать вывод о том, что составляет для него неопровержимое доказательство: «У них была война. У них до сих пор в горах следы войны… Война – это место, где могут плохо говорить о правах человека. К несчастью». По-моему, комментировать это «к несчастью» бесполезно.
Поездка в горы
Итак, Умар Хамбиев пригласил нас к себе в гости в Беной. В Грозном все – Тамир, другие люди, близкие к кадыровскому правительству, офицер из Ханкалы – уверяли, что в связи с отменой КТО, несмотря на несколько противоречащих друг другу официальных заявлений, не требуется никакого специального разрешения, чтобы поехать на юг республики. Чтобы отправиться в ту сторону, мы сначала поехали по главной автодороге, разрезающей Чечню надвое, и миновали Гудермес, затем у каменистой речки, по которой проходит дагестанская граница, повернули направо и начали долгий подъем. Томас, хорошо знавший эту местность, спорил с шофером об ориентирах; русский фотограф Миша пытался делать снимки на ходу. Мы ехали на «Ниве», взятой напрокат в Грозном; как бы там ни было, дорога была скорее хорошая, полностью отремонтированная за счет средств местного депутата, который расставил изображающие его постеры через каждые два километра. Нам попался лишь один блокпост, как раз перед Ножай-Юртом, на котором нас встретили военные из МВД, приехавшие из какой-то российской республики, знамя которой я не смог с уверенностью распознать (возможно, это был Башкортостан); они пропустили нас, бросив мгновенный и ленивый взгляд на документы шофера. Дорога поднимается довольно круто и сначала идет вдоль реки, отделяющей Чечню от Дагестана; по склонам гор раскинулись деревни, разделенные обширными лесами, очень зелеными и густыми. Мрачные серые облака нависли над пригорками, в воздухе веяло свежестью. Набрав высоту, дорога ведет вдоль узкого гребня хребта; справа внизу открывается вид на глубокую долину, перегороженную вдали горами, образующими большую стену со стороны Ведено. Прямо перед Беноем мы проезжаем мимо российской базы, занимающей всю вершину холма: деревянные хижины, покрытые голубым пластиком, несколько кирпичных и цементных сооружений, окруженных изгородью, сделанной из камыша и колючей проволоки, к которой прицеплены консервные банки: безобразное сочетание, словно по случайности выброшенное сюда после первой войны и забытое всеми. На самом деле в Чечне до сих пор полно таких мелких баз, например, рядом с блокпостами, что контролируют все дороги, выходящие из Грозного, а иногда они просто занимают высоту, обозначают свое присутствие. В действительности они совершенно ничему не помогают. Как прокомментировал мне месяц спустя с нескрываемым презрением журналист Вадим Речкалов, чьи мнения зачастую точно передают мнение его военных товарищей: «Это идиотская политика. [Эти базы] служат лишь для того, чтобы показать Джонатану, или Ване, или Мусе, что мы здесь. Но если боевики войдут ночью в деревню, то эти и не пошевелятся. Да они и не смогли бы, они были бы перебиты». После завтрака у Хамбиева мы решили поехать в Ведено, чтобы посмотреть зиярат матери Кунта-Хаджи; и, вместо того чтобы спуститься окружным путем к Гудермесу, что займет много часов, мы решаем срезать путь через Дарго – откуда в Ведено проложена проселочная дорога, находящаяся в плохом состоянии, но в это время года вполне проходимая. Хамбиев с сыном сопровождают нас некоторое время, показывая дорогу; когда они останавливаются, чтобы расстаться с нами, мы уже ясно видим Дарго на холме перед нами, а чуть дальше вправо и выше – Центорой, село Рамзана, почти в двух шагах. Дарго – одно из священных мест для чеченского сопротивления, селение, вошедшее в мифологию; именно здесь имам Шамиль в 1842 году уничтожил российский экспедиционный корпус из 10 000 человек под командованием генерала Граббе, который сам чудом вырвался из засады. И эта традиция сопротивления до сих пор жива, если верить цифрам «Мемориала»: из 52 незаконных арестов, отмеченных до мая, более половины произошли в Дарго. Эта длинная и с виду спокойная деревня вытянулась на несколько километров; в отличие от Беноя здесь не видно плакатов с изображением Кадыровых, а если дома и отремонтированы, и покрыты штукатуркой, то за собственный счет их жителей. Это также единственная деревня Чечни, где я на этот раз видел старые остовы десятков российских бронетранспортеров и военных грузовиков, окруженных деревьями или лежащих среди пересекающей деревню реки; во всех остальных местах их убрали, а здесь – нет, и непонятно почему; если учесть репутацию этой забытой богом дыры, можно задаться вопросом: не хранят ли местные жители их специально, на память? Тем не менее все спокойно; по дороге в сторону Ведено через лес едет много гражданских автомобилей, джипы или старые грузовички, порой попадается и городской автомобиль. Но, выехав на поляну в Дышны-Ведено, на окраине Ведено, мы натыкаемся на мобильный блокпост чеченского ОМОНа, и омоновцы удивляются, почему иностранные журналисты едут без охраны. После обсуждения вопроса командир отделения решает отправить нас в компании одного из омоновцев на базу в Ведено. Там разгорается скандал: «Какого хрена вы тут шляетесь без охраны? Вы не знаете, что это опасно?!» Мы выслушиваем ругань сначала от чеченцев, а потом, еще более яростную, от российского коменданта района, усатого и массивного военного с автоматом Калашникова через плечо, и он, когда я объясняю ему, что в Грозном все (и даже сам Кадыров по телевидению) говорят, что КТО отменена во всей республике и что в охране больше нет необходимости, начинает орать: «Здесь командую я! И я решаю, какой здесь режим! В Ведено КТО еще продолжается». – «Ладно, – отвечаю я, – пусть продолжается, но как бы вы хотели, чтобы я об этом узнал? Вы даже не поставили блокпоста, через который мы проезжали бы. Выставьте блокпост, который нас остановит и скажет нам, что нам необходима охрана, нет проблем, мы поедем под охраной. Но если этого нет, то как, по-вашему, мы должны узнавать о ваших мерах?» В действительности никто не видел, как мы сюда приехали; на главной дороге, на той, что поднимается в горы после Шали и Сержень-Юрта, располагается большой блокпост, который не должен был бы допустить, чтобы мы продолжали путь без охраны. Когда же они наконец поняли, что мы приехали со стороны гор, из Дарго, среди них началась чуть ли не паника. «Ну вы с ума сошли! – воскликнул ошеломленный офицер-чеченец. – Разве вы не знаете, что там опасно? Мы всегда посылаем туда как минимум четыре-пять машин. Откровенно говоря, – добавляет он с улыбкой, – вы родились в рубашке». – «И все-таки там на дороге попадаются люди. И потом, – лукаво добавляю я, – это вы у них под прицелом. А для нас опаснее ехать с вами, разве нет?» – «Да, но все-таки наших гостей надо охранять». Пока они проверяли наши документы, шутки продолжались, все постепенно успокоились; русский комендант прогудел: «Ладно, в следующий раз предупредите нас и приходите пить чай», – а затем вышел в сопровождении солдата, еще более массивного и тяжеловооруженного, нежели он сам. Но мы еще не решили всех вопросов, так как чеченцы из МВД предупредили сотрудников ФСБ, которые хотели нас допросить. В сопровождении Мусы, начальника районного штаба МВД, профессионального милиционера, который проработал 18 лет в Якутии, а затем вернулся в Чечню и обосновался там, мы прошли всю базу; в этом громадном комплексе разнообразных сооружений, устроенном на развалинах старого форта Ведено, который когда-то служил крепостью для имама Шамиля, располагаются всевозможные военные структуры региона, а также близлежащие гражданские учреждения, находящиеся на территории базы из соображений безопасности. Здание управления ФСБ представляет собой отдельную крепость, оно расположено за бронированными дверями и многочисленными шлагбаумами и оснащено многочисленными камерами наружного наблюдения; из него вышел мужчина, чтобы забрать наши документы, а потом нам пришлось ждать на улице. Во время наших разговоров в здании отдела МВД у меня было время рассмотреть мемориальную доску в честь милиционеров, павших в боях: последний бой произошел в 2003 году, но здесь
есть доска в честь офицера ФСБ, убитого в 2007-м; мне так и не удалось увидеть ничего более недавнего, но настроение военных было нервозным. Наконец выходит офицер: они звонят своим начальникам в Ханкалу, надо подождать еще. Муса предлагает нам прогуляться по селению. Последний раз, когда я сюда приезжал, в 1996 году, чтобы вести переговоры о распределении гуманитарной помощи с братьями Басаевыми, чей штаб располагался здесь, это была небольшая и грязная провинциальная деревня, наполовину разрушенная российскими бомбардировками; теперь тут есть большой двухэтажный торговый центр со стенами из стекла, совсем новая больница, огромная, отчасти еще только строящаяся, школа, а главная улица превратилась в бульвар, на котором много магазинов и кафе, и все они украшены российскими флагами и портретами Медведева, Рамзана и Ахмад-Хаджи; улица ведет к большому парку на краю отвесного берегового утеса, где в 1911 году – рассказывает нам Муса с гордостью, странной для пророссийского милиционера, знаменитый абрек Зелимхан, находясь на другом берегу реки, пустил пулю в лоб русскому генералу, вышедшему прогуляться под громадными 300-летними липами, которые до сих пор здесь высятся. В кафе, куда Муса заводит нас почти что насильно, перед большим плоским экраном, где показывают любительское видео со свадьбой в Шали, он описывает нам жизнь в селении. «Здесь молодежь гуляет ночью, расслабляется. Раньше молодых все время похищали, федералы их похищали, боевики тоже. Теперь все спокойно. После того как Рамзан стал президентом, он крепко держит власть. Его отец также много сделал для Ведено, много». Муса звонит в ФСБ, ему говорят, что с нами хочет встретиться начальник, однако у него сегодня выходной день и надо еще подождать. Тогда Муса предлагает сводить нас в зиярат, куда мы, собственно, и приехали. Только мы приехали туда в сопровождении охраны из пяти вооруженных до зубов чеченских омоновцев, как звонят из ФСБ, говорят, чтобы мы возвращались; но Муса вроде бы не торопится, он дает нам время посмотреть зиярат. Офицеры ФСБ на самом деле хотели всего лишь задать нам несколько совершенно идиотских вопросов и сфотографировать наши документы и разрешения. К 21 часу нам наконец разрешают выехать. Как только мы приехали в Сержень-Юрт, все дороги наполнились автомобилями; когда мы проезжаем Шали, у меня звонит телефон, это моя супруга (которая тоже была в Чечне в первую войну), звонок из Испании: «Ты где?» – «Мы проезжаем Шали, вот где». – «Что?! Вы гуляете в такой-то час, спятили». – «Слушай, если бы ты увидела, ты не поверила бы, повсюду светло, улицы полны людей, ужас как много народу!» От Аргуна до Грозного автострада ярко освещена фонарями, которые стоят через каждые 200–300 метров; мы проезжаем мимо Ханкалы, где 42-я мотострелковая дивизия, которая была развернута в прошлом году для войны в Грузии [49] , расквартирована в новеньких двухэтажных казармах из твердого материала, и въезжаем в город через широкую круглую площадь, на которой высится гигантский земной шар в окружении громадных красных букв: Грозный, центр мира. У этого эпизода есть постскриптум: на следующий день мы с чеченскими друзьями решили поехать на речку возле деревушки, гораздо выше Шатоя, еще одного городка в южных горах, – готовить шашлык. На сей раз мы ехали по главной дороге, и у нас, как положено, должны были проверить документы при въезде в Шатой. «Сейчас позвоним в ФСБ», – говорят чеченские милиционеры. «Шашлык звучит неубедительно», – говорю себе я. Молодой офицер ФСБ, которого зовут Сергеем, как и вчерашнего, приезжает довольно быстро и начинает дотошно разглядывать наши документы. «Куда едете?» Я решаю, что правда – опять наилучшее решение. «А вчера, – спрашивает он с улыб кой, – тоже ездили на шашлык?» – «Нет, – невозмутимо отвечаю я, – вчера на джижиг галнаш . Шашлык сегодня. Это в любом случае лучше». Пока его коллега в джипе звонит начальству, Сергей, изучавший испанский язык и известный здесь под кодовым именем Испанец, спрашивает мое мнение о «Барсе», который накануне разгромил мадридский «Реал» со счетом 6:2; я даю ему свой номер телефона и приглашаю заехать пропустить стаканчик, если ему вдруг представится случай проезжать через Барселону. Между тем база ответила, и Сергей, к моему большому удивлению, отдает мне документы с улыбкой: «Очень хорошо, езжайте куда надо. Хорошего воскресенья».Военные потери федералов после отмены КТО – более 30 человек даже до начала лета – подтверждают перспективу активного продолжения бунта, даже если дело здесь, наверное, скорее в весне и в возможности для боевиков перемещаться под покровом деревьев, нежели в политике Рамзана. Но благодушие Испанца в Шатое доказывает, что активность повстанцев остается локализованной; помимо Ведено они проявляют реальную активность разве что рядом с ингушской границей, у селений Бамут и Старый Ачхой и, конечно же, в Ингушетии, где уровень насилия сегодня неизмеримо превосходит чеченский. На самом деле благодаря феномену сообщающихся сосудов успехи русских в борьбе с чеченским сопротивлением в конечном счете лишь сдвинули центр тяжести проблемы, и если боевики-исламисты Чечни представляют собой сегодня лишь малозначительную силу, то того же нельзя сказать об их товарищах по оружию в Дагестане и Ингушетии, которые совершают ежедневные нападения на солдат и офицеров сил безопасности, на правительственных чиновников и даже – в случае с Ингушетией – на торговцев спиртными напитками. Чеченские боевики сегодня уже не primi inter pares [50] , а после смерти Басаева летом 2006-го их первенство среди кавказских народов в том, что касается сопротивления, убедительно оспаривается такими молодыми и амбициозными лидерами, как ингуш Магас или кабардинец Анзор Астемиров. В начале июня дагестанским исламистам удалось застрелить из автомата министра внутренних дел Дагестана, у которого была дурная слава палача, и нескольких его сотрудников – что вызвало гневную реакцию Медведева; в Ингушетии тоже в июне были убиты экс-министр внутренних дел, судья Верховного суда, известный религиозный деятель и бывший вице-премьер; наконец, 22 июня набитый взрывчаткой автомобиль, за рулем которого сидел камикадзе, едва не убил нового ингушского президента Юнус-Бека Евкурова, который был тяжело ранен в результате покушения. И опять-таки 17 августа после теракта, организованного на начиненном взрывчаткой грузовике, погибли более 20 человек, из которых – много детей, в милицейском управлении Назрани. Эти акты насилия, разумеется, влекут за собой жестокие репрессии, с чередой пыток, исчезновений и убийств, а те, в свою очередь, способствуют набору исламистов в отряды боевиков – в порочном круге до бесконечности. И это не все: после покушения на Евкурова Рамзан Кадыров получил разрешение от Медведева посылать своих людей для подавления бунтов в Ингушетии; эта операция, официально объявленная совместной и возглавляемая с чеченской стороны правой рукой Рамзана, Адамом Делимхановым, как будто бы еще продолжается, несмотря на возвращение Евкурова к работе; обрывочная информация вроде бы сообщает о том, что Кадыров воспользовался двухмесячной госпитализацией своего ингушского коллеги для чистки его сил безопасности, еще более распространив свое влияние на этот регион. Но в Ингушетии Рамзан – уже не у себя дома, у него нет ни опоры, ни сетей, ни прежде всего хотя бы минимума социальной легитимности: ведь все это поддерживает его успехи в Чечне. Операция, проведенная 4 июля у селения Аршты, закончилась для его милиционеров очень плохо: 9 убитых в расставленной боевиками засаде и еще 10 раненых. В начале осени цикл насилия как будто бы только расширялся. Для российских властей решение направить Кадырова для разрешения ингушской проблемы стало констатацией провала, доказательством неспособности Кремля распространить «вариант Барятинского» на другие регионы Кавказа, кроме Чечни, и возвращением к «стратегии Ермолова» и ее тупикам.
«Хозяин»
Кадыров для русских – обоюдоострое оружие. И наименьшее, что можно сказать, – это то, что его отношения с покровителями из Кремля и Белого дома отличаются двойственностью. Беседуя с Дмитрием Песковым, я спросил его: «Одной из главных тем Владимира Путина, когда он пришел к власти, была тема вертикали власти, контроля над регионами и их руководителями. Но его решение чеченской проблемы состояло в назначении сверхмощного президента, который располагает частной армией из 20 000 человек и значительными ресурсами и контролировать которого Москва почти не в состоянии. Нет ли здесь противоречия?» Песков, конечно, сначала уклонялся от ответа, а затем признал, что Рамзан, единственный руководитель российского региона, назначающий своих силовиков сам, «находится в процессе построения собственной вертикали власти. Само собой разумеется». – «Но вопрос о лояльности этой вертикали Москве остается открытым, не так ли?» – «Вертикаль может быть лояльной, в общем и целом, другой, более крупной вертикали». Москва, конечно, может на это надеяться, но гарантировать это трудно, особенно когда имеешь дело со столь динамичной «вертикалью». Так, большинство чеченцев откровенно полагают, что они победили в войне. Мой друг Ваха воскликнул во время одного из наших с ним разговоров: «Что Россия получила из всего этого? Россия проиграла. Де-факто у нас независимость. Рамзан повсюду кричит о своей лояльности России, но здесь хозяин – он. Российские законы здесь не применяются. Русские никогда не смогут вернуться в Грозный, чтобы жить в нем». Умар Хамбиев, Куруев, еще один Умар говорили то же самое или почти то же. Когда я повторил это Пескову, он странно улыбнулся: «Правда? Ну да… Я никогда такого не слышал». Но для него, как и для его патрона Владимира Путина, в счет идет лишь один вопрос – вопрос о сепаратизме, о, как называет его он сам, «бацилле сепаратизма»; обо всем остальном можно договариваться. По мнению Пескова, Москва без труда могла бы представить вариант с «расширенным статусом автономии… как для Татарстана. Но лишь до определенной красной линии, – добавляет он, – и эта красная линия существует для всех». Но ведь эту красную линию Рамзан вроде бы постоянно нарушает, и, наверное, именно здесь источник замешательства. Красная линия русских относится к чисто символическому и даже сакраментальному порядку («бацилла сепаратизма»), а вот ее практическое применение в реальном мире, даже при том достижении, что чеченцы формально отказываются от идеи юридической независимости, остается в высшей степени подвержено разным интерпретациям. И возникает впечатление, словно Рамзан испытывает границы собственной власти на постоянство; пока что – по крайней мере публично – вроде бы никто не указал отчетливых пределов его власти. «Интересно наблюдать за тем, как Кремль очень быстро дает ему все, что он хочет, даже без борьбы», – замечает директор «Мемориала» Олег Орлов. Александр Гольц, специалист по военным вопросам, резюмирует ситуацию таким образом: «Российское государство погружает голову в песок и надеется, что все будет к лучшему. У нас нет никакой стратегии, только тактика». А вот Рамзан, несмотря на внешность мало обтесанного крестьянина, как будто бы руководствуется подлинно стратегической линией. Трудно сказать, до какой степени это линия его отца или его московского хозяина, до какой степени его действия и совершаемый им выбор служат российским или чеченским интересам – наверное, и тем и другим, чем и мог бы объясняться его успех. Факт тот, что Кадыров со всей его экспансивностью, с его манией величия и насилием как будто бы руководствуется более глубокими мотивациями, чем личная власть или выгода. «У его отца была миссия, он думал, что его миссия – спасти его народ», – объясняет мне русский журналист Андрей Бабицкий в своей пражской квартире за бутылкой вина и за телевизором, постоянно настроенным на чеченский спутниковый канал. Бабицкий, чуть ли не единственный российский журналист, оставшийся в Чечне в начале второй войны, пережил изгнание в 2000-м, после того как стал жертвой хитрой операции, придуманной ФСБ, в результате которой он едва не погиб; после этого Андрей продолжает вещать на Россию для «Радио Свобода» и открыл информационный веб-сайт Prague Watchdog, где работает много чеченцев. «Рамзан, – продолжает Бабицкий, – принял эту миссию на свой счет. Это миссия, которую он получил непосредственно от Бога: спасти свой народ, дать Чечне будущее… Все мы – продукты советской системы, – добавляет он чуть позже, – мы научились жертвовать настоящим во имя будущего. В моральном отношении мы – советские люди, большевики. Ничто не изменилось. Я полагаю, что и с Рамзаном точно так же… И во имя этого будущего дозволены все методы». Согласно Бабицкому, Чечня пережила три проекта за 20 лет: «Проект “Дудаев”, который привел к войне; шариатский проект, который тоже привел к войне; а теперь еще проект “Рамзан”. По меньшей мере теперь, – добавляет он, – люди больше не гибнут массами. Они могут воспитывать детей, думать о будущем». Остается посмотреть, что русские могут сделать из этого проекта в долгосрочном измерении. Даже если пока они довольны ситуацией, даже если они считают, что все под контролем, они знают, что может наступить момент, когда все пошатнется. Как проницательно говорит Майрбек Вачагаев: «Все построено на одном человеке… И сегодня вся республика должна молиться на Рамзана Кадырова, потому что, если с ним что-то случится, они потеряют все… Значит, это не система. Значит, это не долговременная политика… Это момент , который дан Чечне». Один европейский посол сообщил мне, что эта тема обсуждалась им при встрече с Бортниковым, новым директором ФСБ: «Когда я задал ему вопрос о Рамзане, он мне ответил: “Ситуация далека от идеальной, но заменить его некем”». А когда к концу беседы с Песковым я спросил его о возможности исчезновения Рамзана, он смог лишь в очередной раз уклониться от ответа: «Надеюсь, он сможет создать систему, которая будет гарантировать мир и порядок, которая не будет зависеть от одного индивида». – «Да, но это как раз то, чего он не делает, он не создает такую систему. Его система совершенно феодальная, полностью основанная на личной преданности, а не на компетенции; того, кто не лижет сапоги Рамзану, увольняют или еще хуже; и дела идут, потому что он на месте и он держит все… А если его больше не будет… Перед вами окажется 20 000 вооруженных до зубов чеченцев, и у вас не будет никого, кто бы их контролировал». – «Нам надо быть терпеливыми и подождать. После войны прошло слишком мало времени». – «Вы считаете, он сможет построить такую систему?» – «Хотелось бы в это верить». По правде говоря, у Москвы больше нет другого выбора, нежели верить в Рамзана. И он это превосходно понимает.
*
Бессознательное, как известно, обладает гораздо более прямым доступом к истине вещей, чем сознательный разум. В начале мая в Чечне ситуация казалась почти нормальной, заметно было восстановление зданий, террор представлялся чем-то отдаленным, касающимся лишь нескольких деревень. Мои друзья ворчали из-за коррупции, но больше поводов для беспокойства как будто не было; а ФСБ пропускала журналистов на пикники в горы. Я не ощущал никакого страха, когда прогуливался, – ни в Грозном, ни в горах. Да и почему я должен был бояться? Какую проблему мог поставить перед Кадыровым всего лишь проезжий иностранный писатель? Что этот писатель мог узнать там сам – даже за две недели, – чего прежде не говорили ему люди из «Мемориала»? Пусть он съездит туда, пусть напишет что хочет, а нам все равно – вот что они, должно быть, говорили себе; я думал, что они должны были себе говорить именно это. А однажды, в одну из последних ночей в Чечне, мне приснился Рамзан. Я лежал на большом зеленом лугу, на пологом склоне в окружении деревьев (может быть, в парке) и смотрел в небо. У меня над головой, где-то сзади, высился большой подъемный кран, похожий на портовый – синий, но с некоторыми темно-красными частями. Рамзан сидел в верхней части крана, в конце какого-то горизонтального сегмента, и бросал в пустоту людей, связанных по двое: одни были в военной форме, другие в гражданской одежде. Я видел, как они вращаются в воздухе, а затем исчезают из поля моего зрения, шлепаясь где-то вокруг меня с большим и глухим шумом, к которому я прислушивался с ужасом и немым испугом. Пока они летели, я думал: «Ну вот, они пока еще живы», а в момент, когда они ударялись об землю: «Ну вот, они мертвы». Их было много, а Рамзан, сидя на высоте, смотрел, как они шлепаются, и смеялся. Затем, когда он наконец оказался в одиночестве, он тоже прыгнул и раскрыл парашют, который помог ему – все еще смеющемуся – совершить мягкую посадку.
Грозный – Барселона
2009 г.
Примечания
1
Слово «пес», как и русское «феска», происходит от названия древней столицы Марокко, города Фес, но по-чеченски «пес» – это «тюбетейка». – Прим. пер.
2
Вирд – подразделение суфийского тариката. – Прим. авт.
3
Тарикат – суфийское братство или орден, например, Накшбанди или Кадири. – Прим. авт.
4
Girls-band ( англ. ) – оркестр девушек. – Прим. пер.
5
Back in the USSR ( англ. ) – назад в СССР (в том числе и название известной песни «Битлз»). – Прим. пер.
6
На самом деле – на территории Ингушетии, не очень далеко от чеченской границы у села Гази-Юрт. – Прим. правозащитного центра (ПЦ) «Мемориал».
7
У нее был след удара по лицу – в нос, но удар был не прикладом и нос не сломан, на руках были следы от связывания, но не сильные. – Прим. ПЦ «Мемориал».
8
На следующий день после показа этого сюжета по телевидению. – Прим. ПЦ «Мемориал».
9
Ее пригласил на встречу во Дворец молодежи мэр Грозного Хучиев, а туда неожиданно для нее зашел Кадыров. – Прим. ПЦ «Мемориал».
10
Информация ПЦ «Мемориал».
11
Все процитированные слова О. Орлова, распространенные «Мемориалом», стали предметом иска Р. Кадырова к ПЦ «Мемориал» и О. Орлову о защите чести и достоинства. Эти слова были признаны Тверским районным судом г. Москвы «не соответствующими действительности, порочащими честь, достоинство и деловую репутацию Кадырова Рамзана Ахмадовича». О. Орлов и ПЦ «Мемориал» должны выплатить Кадырову компенсацию морального вреда в размере 50 тысяч рублей. Кассационная комиссия оставила это решение в силе. В настоящее время ответчики, считая, что решение суда нарушило их права, готовят по данному делу жалобу в Европейский суд по правам человека. Об этом можно более подробно посмотреть на сайте «Мемориала» по адресам:http://www.memo.ru/2009/09/10/sud.htm. – Информация ПЦ «Мемориал».
12
Эти слова Орлова признаны Тверским районным судом г. Москвы «не соответствующими действительности, порочащими честь, достоинство и деловую репутацию Кадырова Рамзана Ахмадовича». – Прим. пер .
13
КТО (контртеррористическая операция) – официальный термин для обозначения режима чрезвычайного положения, действовавшего в Чечне с октября 1999 по апрель 2009 года. – Прим. авт .
14
Who the fuck is Bush? Ramzan is the best president! ( англ. ) – Что за хрен – Буш? Рамзан – наилучший президент! – Прим. пер .