Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
«А я что говорил тебе? Ничего у меня с ней не было. Все она придумала, взбалмошная баба». Он произнес эти слова, вернувшись с той гнусной вечеринки, ему было нехорошо, и всю неделю в спальне воняло пивом. Он долго потом ходил с обиженной миной.
Если б Марта могла, она с радостью поверила бы ему тогда. Но предпочла бы забыть, если б сумела. Однако не всякое воспоминание, что лежит тяжким камнем на душе, удается сбросить в воду.
С тех пор муж не раз приносил отвратительные чужие запахи и частенько поворачивался к ней по ночам спиной. Сейчас он, наверное, с той толстозадой модницей, что всегда у него под рукой. Может, с ним другая. Кругом полно
Но она ни за что не стала бы связываться с женатым!
Ее даже залихорадило от одной только мысли, что она вообще связалась бы с кем-нибудь. Ей невыносимо было даже представить себе, что она могла бы раздеться перед чужим мужчиной, забыть о собственном муже. Тело ее покрылось гусиной кожей.
Единственным выходом был развод; бывало, что двое судились, не поделив трех тарелок, ей были известны такие случаи. Но что изменит суд в том, что она была чьей-то женой? Если она перестанет быть женой, ей не понадобится бумажка с печатью. А жена она или не жена на самом деле — не зависело от ее воли. Вот ведь и семечко не выбирает место, чтобы продолжить жизнь на путях-дорогах весенних ветерков. А когда прорастет, на этом месте поднимется дерево.
Чем больнее было думать об этом, тем больше она чувствовала себя его женой.
Деревья стоят, затеняя молодую траву, пока их не свалит пила или не подожжет молния.
Почему он не любит меня? Этот вопрос всегда доводил ее до слез.
Марта поставила на холодильник зеркальце и, подойдя ближе, стала разглядывать слезы, скопившиеся в уголках глаз, слипшиеся ресницы, покрасневшие скулы. Отступив затем на два шага, она расстегнула блузку, стянула ее с плеч, безжалостными пальцами поводила по гладкой коже груди, живота. Она всхлипывала, и лицо ее кривилось. Но в остальном она была красива, все это говорили, ей не давали и тридцати, живот не висел, вот только на груди остались следы после кормления сына, но лифчик она обычно снимала в последнюю очередь. Так почему же?!
Услышав шаги, она едва успела застегнуть блузку я вытереть полотенцем лицо.
Дед сразу понял, чем занималась Марта. От этих молодых рехнуться можно!
— Ну что, — проворчал он, — ты кого ждала? Ангела с черными крыльями?
Еник засмеялся:
— Деда, ну какого ангела?
Марта несколько раз глубоко вдохнула.
— От вас воняет трактиром, — брезгливо сказала она колючим голосом. Их она тоже ждала, но раньше хотела увидеть мужа. Ей снова вспомнилось, каким он вернулся с той вечеринки. Пиво она просто не переносила, на пиво у нее была аллергия. Но кому это объяснишь?
— Деда купил мне жвачку и лимонад, — похвастал Еник. Вид у него был невероятно довольный.
— Вы были с ним в трактире… — Марта говорила, словно ступала по битому стеклу. — В сентябре он пойдет в школу, ему надо привыкать ложиться раньше, а вы отправляетесь с ним в трактир и приходите в половине девятого! Ребенку нужен режим!
От звука ее голоса у деда чуть волосы не встали дыбом.
— Ну вот! Зато все кругом подметено и сверкает!
— Вы хорошо понимаете, что я имею в виду.
— Я тебе свое мнение тоже пару раз сказал!
Еник потянул Марту за блузку. Главное, чтоб они перестали с дедом кричать.
— Мам, можно я не пойду завтра в садик? Олин тоже останется дома.
— Исключено! — Марта шлепнула его по руке. — Не запачкай мне блузку, господи! Завтра у меня стирка,
а нервы у меня только одни!Еник, плаксиво скривившись, посмотрел на деда. Дед недовольно махнул рукой.
В кухню вошел Добеш. Вид у него был виноватый, хотя он старательно это скрывал. Рассеченная губа здорово распухла и стала темной, как фиалка.
— Добрый всем вечер.
— На дворе уже ночь! — прошипела Марта.
— Пап, а мы воевали со скворцами! Дед и я…
Добеш улыбнулся:
— Да брось ты!
Даже Енику он не смог долго смотреть в глаза. Все, последний раз, пообещал он себе, чувствуя себя разбитым; хотелось спать. У меня красивая жена и красивый сын, а я расплачиваюсь за них своим страхом, стоит ли? И невозможно все время, потупя взгляд, смотреть в землю. Он подошел к холодильнику и достал бутылку пива.
— Что случилось? — испуганно ахнула Марта. — Ты слышишь, что с тобой?
Не успел Добеш открыть бутылку, Марта вплотную подошла к нему и кончиками пальцев осторожно провела по губе.
Но тут она почуяла чужой запах, и в глазах ее разлился холод.
Добеш отвернулся, открыл пиво.
— Да ничего… Это я… Затягивал шайбу, и сорвался ключ! Я не устроил себе это нарочно, можешь не сомневаться!
— Пап, ты купишь мне лошадку-качалку? Такую, как у нас в садике? Чтоб я катался!
— Ну… — Добеш осторожно наливал пиво в стакан. Он не любил, когда было много пены.
— Исключено! — сказала Марта во второй раз за это короткое время. — Ты скоро будешь школьником, а просишь, чтоб мы покупали тебе игрушки.
— Пап, — заныл Еник.
Добеш переступил с ноги на ногу, повернулся и смахнул локтем с холодильника зеркальце, после чего растерянно уставился на осколки под ногами.
Марта влепила Енику подзатыльник.
Деда передернуло от злости.
— Хватит! — закричала Марта надрывно. — Надо будет купить новую одежду, портфель и еще уйму всего!.. Марш в ванну, умыться и чтоб я видела тебя уже в пижаме!
Еник глотал громкие всхлипы, плечи у него тряслись. Он прошел мимо деда с опущенной головой. Дед уставился в стену. Как же ему хотелось хлопнуть дверью и никогда больше не возвращаться в этот сумасшедший дом!
— Где ты был так поздно? — завопила Марта на Добеша.
Добеш трусливо поглядел на жену, потом на деда.
— Было у нас собрание правления… А потом зашли пива выпить.
Дед колко хмыкнул:
— Как же ты посмел? Не знаешь разве, что это смертный грех?
— Правления, значит?! — переспросила Марта с судорожной издевкой в голосе. — А протокол кто писал? Она?!
— Полоумные, — облегчил себе душу дед и решил, что лучше не закрывать за собой дверь. Она почти вся была из стекла.
* * *
Потом он ходил по своей комнате от стены до стены, громко топая и встряхивая от злости головой. Он знал, что молодые внизу разозлятся от этого еще больше. Но ему необходимо было топать, чтобы не лопнуть. Ничего не сделается их дурацкому дому! Если б захотел, дед мог занять весь второй этаж. Но ему и эта-то комната была не нужна, однако где-то спать надо, коли свалял дурака и продал свою крышу над головой! Он и перевез свои пожитки сюда и, закрывшись, мог хотя бы отдохнуть и как следует выругаться. Остальная часть второго этажа дожидалась, когда Еник женится. А пока что родители его делали все от них зависящее, чтобы отбить у сынишки охоту к женитьбе еще до того, как он поймет, что это, собственно, такое.