Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

* * *

Дед упорно заталкивал чиновнику в портфель пачку сотенных. Чиновник с трудом сопротивлялся, портфель трещал по швам, позолоченная застежка отскочила.

— Мои деньги не хуже, чем у того барышника, — задыхаясь, гудел дед в ухо чиновнику.

Чиновник жил в большом городе. Он давно занимался посредничеством и считал себя знатоком деревни; это свое преимущество перед другими он умел подтвердить соответствующими словами. В Слапах у него была дачка на плоту, дочь изучала медицину, а он во время служебных поездок расплачивался со своими приятельницами в брненском «Интеротеле» валютой — разумеется, так, чтобы не ущемлять интересы семьи. Он очень любил ездить в Моравию. Ему было смешно, что из-за каких-то там лошадей люди способны совершать глупости, частенько обходящиеся довольно дорого, в то время как килограмм конской колбасы стоил гроши. И сейчас, похоже, он был не прочь взять дедовы деньги, но в то же время не собирался навязываться или как-нибудь нечаянно высказать удовлетворение по этому поводу.

— Понимаете, я все же не могу… Вы частный сектор, не так ли? Такая сделка просто противоречит инструкции, поймите.

— Вы их видите, эти инструкции? Смотрят они на вас?

Чиновник засмеялся и действительно оглянулся.

В этот момент к ним подбежала Марта, еле переводя дух.

— Что вы себе позволяете, вы!..

Она выдернула дедову руку из чиновничьего портфеля, две сотенные стали плавко опускаться на землю.

— Но, мадам, — защищался застигнутый врасплох чиновник, пряча портфель за спину.

Опасаясь лошади, Марта обходила ее почтительным полукругом.

— Это мой ребенок, — испуганно шептала она.

Губерт растерянно кивнул и снял Еника на землю.

— Я сама куплю тебе лошадку, — посулила Марта. — Поедем с тобой в город… А деда оставим дома.

— Я больше не хочу неживого коня! — жалобно закричал Еник.

— И в садик будешь ходить, без всякого этого… — Марта не могла придумать — без чего же, и в ярости уставилась на деда. — Без всякого этого шатанья!

Еник громко всхлипнул, наподдал ногой камешек и, строптиво оглядев взрослых, подошел к расстроенному деду, держа руки в карманах.

— Деда, ну их. Пошли домой. Поговорим о лошадях.

И они пошли. Маленький и большой, черный и красно-белый, оба простоволосые, руки в карманах.

Губерт тоже очнулся от наваждения и сердито дернул уздой, отчего белый в яблоках конь вскинул голову и ощерил желтые зубы.

— Куда его теперь?

Чиновник беспомощно пожал плечами:

— Через месяц снова будет закупка.

— Не хотел бы я слышать, что скажет председатель… — Губерт растерянно поискал глазами подмоги, но все бутылки давно были пусты.

* * *

Дед барабанил указательным пальцем по рассыпанному на столе пеплу от сигареты. Пластиковая столешница была пыльно-серая, как проселок, зато пепельница сверкала кристальной чистотой.

Дед сидел с таким видом, будто проклял все человечество. Трактирщик аккуратно смахнул пепел деду на брюки и поставил перед ним кружку пива с нагревателем, а рядом положил виргинскую сигару.

Дед брезгливо отодвинул сигару:

— Пошел ты с ней, легкие у меня и без того никудышные!

Трактирщик не оскорбился. Душа его становилась чувствительной лишь в тех случаях, когда в трактир набивалось полдеревни. Достаточно было одного неосторожного слова — и он, встав в открытых дверях, просил всех покинуть помещение. Сейчас они были в зале вдвоем. Трактирщик сел напротив деда, подпер голову рукой и стал рассматривать его, как новоиспеченная новобрачная, приготовившая свои первые кнедлики.

— Бросил курить? — заговорил трактирщик. — Одобряю. Кто экономит, тому всегда лучше, чем тому, кто все пропьет и прогуляет. Будь я попом, я б это как следует втемяшил народу!

Приглушенно заиграла похоронная музыка, выделялись тромбон и барабан. На тромбоне играл местный капельмейстер, на барабане — его шурин. Остальной состав оркестра часто менялся, и «музыканты на час» предпочитали играть негромко.

— Молодого мужика всегда жалко, — сказал трактирщик. — Мог бы еще лет тридцать здесь рассиживать.

Дед кивнул. Хоронили Пршемека Новотного, его убило бетонированной крышкой от колодца. А вообще врезать бы ему разок-другой, чтоб опомнился. Горящей спичкой проверять, нет ли в колодце бензина!.. А получилось все так. В субботу под утро Миксик на новой «эмбечке» срезал поворот у аптеки и оказался на колодце с помпой. Он отделался шишкой на лбу, а передок машины оказался сильно помятым. Из разбитого бака в колодец натекло бензину. Когда мужики пришли чинить помпу, они почувствовали запах бензина и даже поспорили, легче он или тяжелее воды. А Пршемек чиркнул спичкой и бросил ее в колодец.

Тромбон надрывался, как паровой каток.

— Когда ты умрешь, твои молодые обрадуются, — задумчиво протянул трактирщик. — Накопишь им кое-чего.

Дед посмотрел на него с состраданием. Удивительно, как он не разорился в первую же неделю работы! И вот надо же, ведение трактира стало его призванием. Видимо, в своем деле он разбирается лучше, нежели в человеческих отношениях.

— Ну, что?.. — искренне удивился он, заметив сочувственное выражение глаз деда. — Послушай, правда ли, что твой сын и эта… ну, как бы сказать… та дама, что там возле него… Чего-то кооперативный газик зачастил в лес.

— Собираешься открыть там киоск с прохладительными напитками? — рявкнул дед.

Трактирщик откинулся назад и обиженно сощурил глаза.

— Извини… Я не собираюсь тебя допрашивать. Просто так спросил. Тебе не жаль, что в наши времена вообще не было таких красивых девок?

— Ты ко всем, кто ходит сюда, пристаешь?

Трактирщик засунул пальцы за черно-красные помочи и надул щеки. Но тут вошла Броускова, и трактирщику пришлось отложить дискуссию. Он уставился на пани Броускову, как на архангела Гавриила, в руках у которого вместо огненного меча оказался кувшин для пива.

Броускова согнувшись, меленькими шажками притопала к деду и села. С тех пор что дед видел Броускову последний раз, ее сильно убавилось в платье. Оно висело на ней как на вешалке, щеки пожелтели, глаза померкли.

Трактирщик медленно поднялся, втянул голову в плечи, словно прячась от кого-то.

— Знал бы ты, с каким страхом я шла сюда, — объяснила Броускова деду, но так громко, чтобы и трактирщик не мог подумать, будто неверно понял ее. — Столько мерзостей в этом трактире творится — просто ужас берет.

— А ты что здесь делаешь? — удивился дед.

Броускова доверительно наклонилась к нему:

— Ты не будешь смеяться?

Дед убежденно завертел головой.

Броускова опасливо огляделась и приложила ко рту ладонь:

— Разыскиваю капельмейстера… Говорят, он обычно заходит сюда. — Она невольно бросила взгляд на стену, за которой находилось кладбище. — Хочу наперед договориться, кто мне будет петь на похоронах. А главное — какие песни. Когда я усну навсегда, не хотелось бы пробуждаться. — Она проказливо подмигнула. — Не скажу — выходить замуж, до этого я всегда была охотница.