Чехов Том пятый

Дружба Ушакова и Винкеля продолжалась недолго. Они обратились в непримиримых врагов, когда оба одновременно влюбились в модистку Касаткину, в ничтожную, но очень пикантную женщину, славившуюся своими роскошными волосами. Она охотно отдалась за деньги обоим приятелям. Пикантная женщина была достаточно развращена и практична, чтобы суметь возбудить в обоих мальчиках ревность, а ничто так не обогащает женщин, как ревность любовников. Робкий и застенчивый Ушаков скрепя сердце терпел соперника, животный же и развратный Винкель, как и следовало ожидать, дал полную волю своему чувству».

–  Павел Сергеич!
– закричали в гостиной.

– Подите сюда!

Павел Сергеич вскочил и побежал к дамам.

–  Пой с Мишелем дуэт!
– сказала жена.
– Ты пой первого, а он споет второго.

–  Ладно! Давайте тон!

Павел Сергеич взмахнул пером, на котором еще блестели чернила, топнул ногой и, сделав страдальческое лицо, запел со студентом «Ночи безумные».

–  Браво!
– захохотал он, кончив петь и хватая студента за талию.
– Какие мы с вами молодцы! Еще бы что-нибудь спеть, да черт его подери, писать нужно!

–  Да вы бросьте! Охота вам!

–  Ни-ни-ни… Обещал! И не искушайте! Сегодня же рассказ должен быть готов!

Павел Сергеич замахал руками, побежал к себе и продолжал писать:

«Однажды, часов в 10 вечера, когда Ушаков дежурил в канцелярии, Винкель пробрался в дежурную комнату, подкрался сзади к своему сопернику и небольшим топором ударил его по голове. Как он в момент убийства был животен и исступлен, видно из того, что врачи-эксперты нашли на голове Ушакова одиннадцать ран. Преступник не рассуждал ни во время, ни после убийства. Покончив с соперником, он, обрызганный кровью, не выпуская из рук топора, полез для чего-то на чердак, оттуда через слуховое окно пробрался на крышу, и канцелярские сторожа долго слышали, как кто-то шагал и карабкался по железной крыше. С казенного здания Винкель спустился по водосточной трубе на крышу соседнего дома, с этого дома перелез он на другой и таким образом блуждал по крышам до тех пор, пока его не задержали.

Убитого Ушакова хоронил весь город с музыкой и венками. Общественное мнение было возбуждено против убийцы до такой степени, что народ толпами ходил к тюрьме, чтобы поглядеть на стены, за которыми томился Винкель, и уже через два-три дня после похорон на могиле убитого стоял крест с мстительною надписью: «Погиб от руки убийцы». Но ни на кого так не подействовала смерть Ушакова, как на его мать. Несчастная старуха, узнав о смерти своего единственного сына, едва не сошла с ума…»

Павел Сергеич написал еще одну страничку, выкурил подряд две папиросы, повалялся на кушетке, потом опять сел за стол и продолжал:

«Старуха Ушакова была введена в залу суда под руки и давала показания, сидя в кресле. Показания ее состояли в том, что она затряслась всем телом, обернулась к подсудимому и, грозя на него кулаками, закричала:

–  Это ты убил моего сына! Ты!

–  Я и не отказываюсь… - угрюмо проворчал Винкель.

–  Ты и не смеешь отказываться!
– продолжала старуха, не слушая председателя.
– Ты убил!

Тетка Винкеля, старая генеральша, отупевшая от горя, перед тем, как давать показания, минуты три бессмысленно глядела на своего племянника и потом спросила тоном, заставившим вздрогнуть весь суд:

–  Николай, что ты сделал?

Больше она не могла говорить. Появление обеих старух произвело на публику гнетущее впечатление. Рассказывают, что, встретясь в коридоре суда, они устроили друг другу сцену, возмутившую до слез даже судейских курьеров. Старуха Ушакова, ожесточенная горем, набросилась на генеральшу и осыпала ее ругательствами. Она говорила ты, упрекала, бранилась, грозила богом и проч. Тетка Винкеля сначала слушала ее молча, с покорным смирением, и только говорила:

–  Будьте милосердны! Он и я и так уж наказаны!

Потом же не выдержала и на брань стала отвечать бранью.

–  Не будь у вас сына, - кричала она, - мой Коля не сидел бы теперь здесь! Ваш сын погубил его!
– и т. д.

Старух едва розняли… Вердиктом присяжных Винкель был приговорен в каторжные работы на десять лет».

–  У Никонова прекрасный бас!
– услышал Павел Сергеич голос своей жены.
– Прекрасный, густой, сочный бас… Я не понимаю, милая, отчего он не идет в оперу?

Павел Сергеич сделал большие глаза и вскочил…

–  Ты говоришь, у Никонова хороший бас?
– спросил он, выглядывая в гостиную.
– У Никонова хо-роший бас?

–  Да, у Никонова.

–  Ну, матушка, значит, ты ничего не понимаешь… - развел руками Павел Сергеич.
– Твой Никонов - корова! Ревет, хрипит, точно из него кишки тянут, а голос вибрирует и дрожит, как пробка в пустой бутылке! Не выношу! Слуху у твоего Никонова столько же, сколько у этого дивана!

–  Никонов певец!
– возмущался он, возвращаясь через пять минут к столу и садясь писать.
– Боже мой, что за вкусы! Этому Никонову в уличные певцы идти, а не в оперу!

Продолжая возмущаться, он сердито умокнул перо и стал писать:

«Генеральша Винкель поехала в Петербург хлопотать, чтобы ее племянника не вывозили к позорному столбу. Пока она ездила, Винкель ухитрился бежать из тюрьмы».

–  Какая чудная погода!
– вздохнул в гостиной студент.

«Его нашли, - продолжал Павел Сергеич, - на вокзале под товарным вагоном, откуда его вытащили с большим трудом. Человеку, очевидно, хотелось еще жить… Несчастный скалил зубы на конвойных и, когда его вели в тюрьму, горько плакал».

–  Теперь за городом хорошо!
– сказала Софья Васильевна.
– Павел, да брось там писать, ей-богу!

Павел Сергеич нервно почесал затылок и продолжал:

«Ходатайство тетки не увенчалось успехом… Винкель перед отъездом из родного города должен был неминуемо пережить позорный столб, но гордая тетка настояла на своем: накануне гражданской казни Винкель отравился. Его похоронили за кладбищем, в том месте, где хоронили самоубийц»…

Павел Сергеич поглядел в окно на звездное небо, крякнул и пошел в гостиную.

–  Да, хорошо бы теперь катнуть за город!
– сказал он, опускаясь в кресло.
– Погода - антик!

–  Ну что ж? И поедем!
– всполошилась жена.
– Поедемте, господа!

–  Э, да кой черт! Мне рассказ оканчивать нужно! Едва половину написал… А хорошо бы оно позвать парочку троек… ямщиков сейчас к черту, сесть на козлы, и - ай, жги говори! Ах, черт меня подери, залетные! Только сначала нужно дома малость за галстух перепустить.

–  И отлично! Давайте поедем!

–  Ни-ни… ни за что! Не двинусь с места, пока не кончу рассказа! И не просите!