Чехов

Прислушиваться и подчиняться… Чему же? Как свидетельствуют воспоминания Михаила Павловича, новым нравственным началам, которые Антон Павлович привнес в семью. "Воля Антона, — пишет он, — сделалась доминирующей. В нашей семье появились вдруг неизвестные мне дотоле резкие отрывочные замечания: "Это неправда", "Нужно быть справедливым", "Не надо лгать" и так далее".

Воздействие на семью новых нравственных принципов началось еще во время пребывания Антона в Таганроге. Об этом можно судить даже по тем очень немногим письмам, которые все же дошли до нас.

"Не нравится мне одно, — пишет Антон Павлович в 1879 году младшему брату, своему будущему биографу, — зачем ты величаешь особу свою "ничтожным и незаметным братишкой". Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковыми. Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед богом, пожалуй, перед умом, красотой, природой, но не перед людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство".

Видимо, это нравственное влияние было достаточно сильным. Косвенно об этом свидетельствует начало переписки с Антоном Павловичем его двоюродного брата Михаила Михайловича, того самого, что служил у купца Гаврилова старшим приказчиком. "Поразительный красавец, — пишет о нем Михаил Павлович, — очень порядочный человек, добрый и великолепный семьянин, Михаил Михайлович, наслышавшись от нас об Антоне и еще не будучи с ним знакомым, несмотря на значительную разницу лет (ему было тогда около тридцати лет), первый написал Антону в Таганрог письмо, в котором предлагал ему свою дружбу". Видите, наслышавшись об Антоне!

Тогда же, еще в таганрогские годы, началось и расхождение между Антоном и Александром.

В свое время известный советский литературовед Ю. Соболев высказал мысль, что на рубеже восьмидесятых годов старший брат Александр имел сильное влияние на Антона. Думается, что это более чем сомнительная версия. В 1886 году, 17 января, Александр Павлович, поздравляя брата с днем рождения, пустился в воспоминания об их детстве и юности, о том, как складывались их отношения. "Я… припоминаю тебя, — писал Александр, — в приготовительном классе… Тут впервые проявился твой самостоятельный характер, мое влияние, как старшего по принципу, начало исчезать. Как ни был я глуп тогда, но я начинал это чувствовать. По логике тогдашнего возраста я, для того, чтобы снова покорить тебя себе, огрел тебя жестянкою по голове. Ты, вероятно, помнишь это. Ты ушел из лавки и отправился к отцу. Я ждал сильной порки, но через несколько часов ты величественно… прошел мимо дверей моей лавки с каким-то поручением фатера и умышленно не взглянул на меня. Я долго смотрел тебе вслед, когда ты удалялся, и, сам не знаю почему, заплакал…

Потом я помню твой первый приезд в Москву… Помню, как мы вместе шли, кажется по Знаменке… Я был в цилиндре и старался как можно более, будучи студентом, выиграть в твоих глазах. Для меня было по тогдашнему возрасту важно ознаменовать себя чем-нибудь перед тобою. Я рыгнул какой-то старухе прямо в лицо. Но это не произвело на тебя того впечатления, какого я ждал. Этот поступок покоробил тебя. Ты с сдержанным упреком сказал мне: "Ты все еще такой же ашара, как и был".

Так утверждали свою личность — каждый по-своему — два брата. Александр рано начал понимать безусловное нравственное превосходство своего младшего брата. Однако это понимание ничего не меняло в его облике.

Александру не нравилась обстановка в семье, и он отдалялся от семьи все больше и больше. Уже в Таганроге в старших классах он живет отдельно. В Москве он с братом Николаем так же живет самостоятельно. Объясняясь на эту тему с Антоном, Александр писал ему о невозможной обстановке в семье, а когда вынужден был на какой-то период времени поселиться с родными, его письма в Таганрог стали полны описанием всяческих дрязг. И вновь он делал это, понимая, что брат не одобрит ни его поведения, ни его жалоб. В одном из писем, выплеснув на своих родных очередной ушат помоев, Александр тут же пишет: "Однако будет об этом. Я сознаю, что, пересказывая тебе эти дрязги, я сам проигрываю в твоих глазах, но что же делать, я думаю мне, нравственному уроду, это простительно".

И в то же время Александр пытался наставлять Антона, давать ему советы и рекомендации. Так, видимо отвечая на вопрос брата, как ему лучше завязать переписку с Михаилом Михайловичем, он пишет, что Антон первым должен написать письмо, и тут же разъясняет, каким оно должно быть. "Чем меньше вежливости и формальностей будет в твоем письме, тем лучше, — пишет он, — чем более в нем будет развязности, бесцеремонности, тем лучшее впечатление произведет на него письмо, особенно если в нем (т. е. в письме) будет проглядывать ирония". Получилось, однако, как мы видели, по-другому. Михаил Михайлович первый послал письмо. До нас дошел ответ Антона Павловича. И это ответное письмо и последующие письма Михаилу Михайловичу по своему тону и содержанию диаметрально противоположны советам Александра.

К великому сожалению, письма Чехова к брату Александру из Таганрога утрачены. Но о характере их споров можно судить по его последующим письмам к брату. Теперь у Александра была своя семья, но… опять поток жалоб, вечные стенания, не проходящая раздраженность. Вновь Александр с головой в семейных дрязгах. Антон Павлович, с грустью глядя на эту неприглядную картину, все делает, чтобы помочь брату, чтобы пробудить в нем чувство собственного достоинства и справедливости. Эта тема достигает своей кульминации в конце восьмидесятых годов.

Антон Павлович говорит о невообразимых порядках, которые установил в своем доме Александр. "Постоянные ругательства самого низменного сорта, — пишет Антон Павлович, — возвышение голоса, попреки, капризы за завтраком и обедом, вечные жалобы на жизнь каторжную и труд анафемский — разве все это не есть выражение грубого деспотизма?.. Тяжелое положение, дурной характер женщин, с которыми тебе приходится жить, идиотство кухарок, труд каторжный, жизнь анафемская и проч. служить оправданием твоего деспотизма не могут. Лучше быть жертвой, чем палачом".

В этом же письме неожиданное и убийственное для Александра напоминание о деспотизме отца, который так яростно, так язвительно любил обличать Александр, напоминание о том, что именно деспотизм и ложь сгубили молодость их матери, исковеркали их детство "до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни, — пишет Антон Павлович, — те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа или ругал мать дурой. Отец теперь никак не может простить себе всего этого".

Нет, Чехов, как видим, не хуже брата помнил о тяжелых сторонах своего детства, о деспотизме отца. Но… когда в конце семидесятых годов Александр слал в Таганрог письма, полные возмущения, негодования и издевок над родителями, Антон в первом же своем письме Михаилу Михайловичу, том самом, которое по совету Александра должно было бы быть возможно более развязным, обращался к своему двоюродному брату с просьбой оказать поддержку матери. "Будь так добр, — пишет Чехов, — продолжай утешать мою мать, которая разбита физически и нравственно… У моей матери характер такого сорта, что на нее сильно и благотворно действует всякая нравственная поддержка со стороны другого… Для нас дороже матери ничего не существует в сем разъехидственном мире, а посему премного обяжешь твоего покорного слугу, утешая его полуживую мать". И через два месяца, в новом письме, опять о своих родителях: "Отец и мать единственные для меня люди на всем земном шаре, для которых я ничего никогда не пожалею. Если я буду высоко стоять, то это дело их рук, славные они люди, и одно безграничное их детолюбие ставит их выше всяких похвал, закрывает собой все их недостатки, которые могут появиться от плохой жизни…"

Так уже в Таганроге определялось нравственное кредо Чехова. Его нравственные убеждения будут позже совершенствоваться и углубляться, но в основе своей они останутся неизменными.

Нет, это была не всепрощающая доброта. Вовсе нет. Он никогда не простил отцу его деспотизма, никогда не забыл о том, что в детстве его секли. Не простил, не забыл потому, что ненавидел деспотизм и не принимал его в любой форме. Но он не только отрицал деспотизм и ложь. Он противопоставлял им справедливость. Требовательную справедливость, которая не могла мириться и не мирилась со всем, что ей противоречило. Отсюда деятельная забота о справедливых отношениях в семье, резкие отрывочные замечания, о которых вспоминает Михаил Павлович: "Это неправда", "Нужно быть справедливым", "Не надо лгать" и т. д.