Чекист

— Революции понадобятся образованные люди. Учись, браток!

Александр передал Мите небольшую книжку в истрепанной коричневой обложке.

— Вот здесь тебе ответы на все вопросы. Кстати, и насчет анархизма тоже...

И уехал ночью, так же внезапно, как приехал.

Первое мая в Бежице праздновали по-деловому: собирали деньги в фонд забастовки. По улицам расхаживали усиленные наряды стражников, разгоняли прохожих. 3 мая администрация объявила расчет всем, кто на следующее утро не приступит к работе. Но и четвертого завод бездействовал.

6 мая по требованию Глуховцева Брянский уездный комитет по делам о предоставлении отсрочек военнообязанным расклеил в Бежице объявление:

«Всем новобранцам призыва 1916—1917 гг. к 10 мая явиться в воинское присутствие в Брянск».

Вечером 6 мая в доме на Брянской улице собралось все правление больничной кассы с наиболее активными забастовщиками.

Они окружили себя постами, чтобы полиция не застала врасплох. Но Жаврида и не собирался туда. Он сидел в одном из номеров гостиницы Кучкина и ждал. То и дело звонил телефон и Глуховцев нетерпеливо требовал новостей. Во втором часу, когда в коридорах гостиницы был уже притушен свет, коридорный впустил к нему человека, о котором можно было бы сказать, что все в нем среднее: возраст, рост, наружность. Гладко зачесанные волосы были какие-то серые, лицо бесстрастно и неподвижно. Увидев Никифорова в тот вечер на заседании больничной кассы, Митя уже никогда не мог его позабыть.

— А, Никифоров, наконец! Садитесь. Ну что? — засуетился Жаврида.

Никифоров сел, держась прямо, с картузом на полных коленях, и ровным голосом начал:

— Присутствовало восемнадцать человек. От рабочих были...

— Прямо, прямо говорите! — не вытерпел Жаврида. — Что решено?

Никифоров помолчал, наклонив голову, потом вскинул свои бесцветные глаза.

— Стачка продолжается. Они не хотят ничего слушать. Предложение эсеров отклонили единогласно.

— Значит, вы ни черта не сумели сделать! — с досадой сказал Жаврида. — Что же дальше?

Никифоров не ответил.

— Да, господи, получите, получите вы свои деньги! — чуть не закричал ротмистр, за несколько лет хорошо изучивший повадки своего агента. — Обещали прислать к концу месяца. Что вы предлагаете дальше? Как настроены жены забастовщиков?

Никифоров, не мигая, так же ровно сказал:

— Женщины тоже бунтуют. Нужно прекратить отпуск продуктов из заводских магазинов. Нужно выселить из заводских квартир. Тогда женщины их заставят. Голод. Дети... Арестовать весь комитет, всех зачинщиков. И меня в том числе. Других отправить на фронт.

Жаврида некоторое время с интересом смотрел на него.

— Никифоров, а вы не боитесь приходить ко мне? Ведь, если ваши пронюхают, они вас прихлопнут, — поддразнил он.

Никифоров пожал плечами.

— Вам не все равно?

— Конечно, нет. Ведь мы работаем вместе уже несколько... пять лет! Ну если б меня убили, разве вы...

— Мне было бы все равно, — искренне сказал Никифоров, встал, поклонился и вышел.

Этот Никифоров всегда раздражал ротмистра, а сегодня в нем было даже что-то зловещее. Выходец из рабочих, поднявшийся до техника, он давно и охотно стал служить в охранке. И хотя был жаден, не только это им двигало. Но что именно, Жаврида понять не мог. Во всяком случае, он твердо знал: Никифоров, если потребуется, не задумываясь продаст с потрохами кого угодно!

Однако сегодня он еще союзник. Жаврида позвонил Глуховцеву, передал свой разговор с Никифоровым и порекомендовал выполнить его совет.

Возвратившись в Брянск, он до утра просидел в кабинете, составляя списки обреченных на арест; перебирал папки с делами тех, за кем он всю жизнь охотился, кого убивал, заковывал, ссылал... Во имя чего? Отечество? Государь? Бог? Что ему до них! Он просто служил, чтоб заработать себе маленькое счастье. Служил, как служит Глуховцев, как тысячи других. И какие разные итоги!.. После разговора с Никифоровым на душе у него было скверно. Даже маленькое его благополучие зашаталось. Страх перестал держать людей... Но ничего другого не остается, как только тысячу раз испытанные средства — провокация, тюрьма, каторга... Ну что ж, если потребуется, он арестует половину Брянска, лишь бы удержаться!

Он открывает папку с черными знаками «Дело № 123». И оттуда, с пожелтевших листов, рвутся такие удивительные, такие наивные слова, полные счастья:

«Скоро пять месяцев, как я живу в Ивоте, но эти пять месяцев показались мне за пять дней. Столько нового я услышала, прочла и узнала за это время. Как бы хорошо ни жили Вы, но думаю, что Вам не пришлось и не придется испытать всей прелести летней ночи в лесу среди товарищей-рабочих, слышать великие, святые истины и наслаждаться яствами могучих песен, несущихся к звездному небу, как угроза всякому насилию и произволу».

А вот и доктор, упорно скрывающий, что он социал-демократ. Вот письмо, собственноручно написанное им в первые дни приезда в Бежицу:

«У нас открылась на частные средства библиотека, с направлением хорошим. Но жаль только, что руководители ее С. Р. Я тоже попал в их кружок, но не очень рад. Скоро, должно быть, выйду оттуда, и, переговоривши с некоторыми, устроим кружок С. Д., здесь есть такие, я трех знаю».

Ну, как вы, доктор, откажетесь от собственноручного письма? И его — в список!

Утром 7 мая у проходных собралось тысяч пять рабочих. Они пришли за получкой и за расчетом, но не получили ни того, ни другого. К ним вышел молодой генерал, присланный из царской ставки.

— Государь возмущен вашим поведением. Государь верит, что его народ, его рабочие, год назад удостоившиеся, высочайшего посещения, оправдают надежды обожаемого монарха. Государь повелевает возобновить работы.

Рабочие угрюмо молчали. Тогда он стал кричать, что всех перевешает, что дает последний срок начала работы 13 мая.

14 мая рабочие стали получать расчет. В деревянном заборе были прорублены дополнительные окна. Тут же производилась запись желающих вновь поступить на работу. Кто записывался, тому рабочие ставили на спине мелом метку — крестик. И тогда товарищи брали его в оборот — стыдили, убеждали, помогали деньгами. Бастующие держались стойко.

20 мая в заводских лавках прекратили отпускать продукты. В тот же день около двух тысяч рабочих забрали в солдаты.

Под вечер мимо дома Медведевых прошел с котомкой за плечами Басок. Он помахал рукой Мите, крикнул:

— Передавай ребятам привет! На фронт едем! — и прошагал дальше к станции, где стоял состав теплушек. У вагонов уже пьяно горланили мужчины и рыдали и причитали бабы.

Митя бросился к доктору. Но дверь оказалась заколоченной, в окнах темно. Соседка, хоронясь от посторонних, шепнула Мите:

— Никого тут нет. Ночью взяли. Иди от греха.

А уже совсем поздно пришел Тимоша и рассказал, что из активных забастовщиков арестовано больше ста человек, в том числе все правление больничной кассы. Остальные скрылись из города.