Человек Чубайса

И в этот момент его взгляд выделил из общего живого потока некую отдельную желтую крытую коляску без стекол.

Как в дурном сне, когда нет сил пошевелиться, сбросить с себя наваждение, Трубников увидел, как заученно и просто сердитый человек в белой чалме (говорят, на чалму сикхов уходит не менее шести метров белой материи) выхватил откуда-то (наверное, из-под деревянного сидения) горячий, видимо, на ощупь автомат Калашникова и открыл беглый огонь прямо по открытой террасе.

Самое поразительное, что ничего в мире не изменилось.

Толпа шла и шла.

Ровно, мерно, как шла до этого.

И рикша все в том же ритме вскидывал голые плоские ступни.

Его не интересовало, чем занят его сердитый пассажир в белой чалме.

Трубников видел, как в полуобороте бросился на него Семин, сбивая на пол. И как летели в воздух осколки битой посуды. И как один из трех пожилых интеллигентных индусов, вскрикнув, перевернулся вместе со стулом, стирая со столика белыми одеяниями то ли кровь, то ли острый соус. «Что-то мне не нравится в этом ресторане», – шепнул Трубников, оказавшись под столиком. «Соус, наверное», – мрачно буркнул Семин.

Все кончилось.

Рикша и сердитый сикх с автоматом Калашникова исчезли.

А бесконечная толпа все катилась и катилась по горячей, прокаленной солнцем улице и на прохладной террасе хлопотали шумные смуглые люди с медицинскими сумками в руках.

Тогда Трубников, ошалев от удачи, заорал:

– Действует! Действует!

И торжествующе уставился на оцарапанную случайной щепкой щеку Семина:

– Этот сикх выпустил в нас весь рожок, но в меня не попала ни одна пуля! Въезжаешь?

Андрей кивнул.

– Нет, это не птица симург, как я думал, – услышали они рассудительный голос Пушты. Или он все пропустил, ничего не заметил, или он действительно многому (не только русскому языку) научился в загадочном Пакистане. Даже не взглянув на молча работающих санитаров, он ткнул рукой в пальму: – Хозяин утверждает, что это не местные птицы. Он утверждает, что они прилетают со стороны севера. Еще он утверждает, что у них действительно есть название – искитимский дрозд. А Искитим, утверждает хозяин, это дикая местность, в которой они водятся. В Индии Гондвана, – пояснил он, – а в Сибири – Искитим.

– Нет, Пушта, Искитим это не местность, – торжественно заверил Трубников. Он страшно жалел, что Пушта не видел сердитого сикха, открывшего такую отчаянную пальбу по живым людям. – Искитим – это небольшой город в Сибири возле ее столицы Новосибирска, – пояснил он. – В нем живут русские люди. В Индии – индусы, а в Искитиме – русские и татары. Въезжаешь? А эти дрозды, Пушта, они самые что ни на есть коренные русские птицы. Даже скажем так, русские сибирские. И в твою Индию они прилетают просто, как на свободный рынок. Ну, еще, понятно, морозы.

Пушта, улыбаясь, смотрел на Трубникова.

Он никак не мог понять, почему сообщение о каких-то там искитимских дроздах вызвало столько радости и торжества у толстого пыхтящего белого сахиба в слишком теплом, хотя и в красивом малиновом пиджаке и в удивительном кожаном поясе, на котором висело много очень полезных, недостижимых для обычного человека вещей.

Кто-то, наверное, удивился бы этому вслух, но не Пушта.

Такова Индия.

Часть IV Новогодняя метель

1

Первая новость, которую я услышал в Новосибирске, была отвратная, вторая еще хуже, о третьей и говорить не стоит. А потом была четвертая, пятая, и так далее. Они шли единым потоком, я не успевал перевести дыхание. Впечатление было такое, будто все в Энске кинулись взыскивать с меня долги. Крах был полный. Повисли серьезные валютные кредиты. Ко всему прочему, Нюрка действительно свалила в Москву, а Иваныч-старший угодил под следствие. В маляве, переданной на волю, он трогательно напоминал, что сильно надеется на меня. Если я правильно понял, заботился он о младшем. Но младший уже месяц находился в психушке, встречаться с ним у меня не было ни малейшего желания, как, кстати, и с Трубниковым, скупившим долги «Стройинвестсервиса». А свободные деньги в те дни, когда я находился в Индии, умный Иваныч-младший вложил в разработку золотого месторождения. Видимо, младшему обещали немедленную отдачу, но там даже документы не были оформлены надлежащим образом. Это стало ясно после того, как я сам побывал на старательской деляне под Комсомольским.

Деляна действительно существовала, но реально это были пустые отвалы начала пятидесятых годов, на которых ржавел допотопный экскаватор и копошились какие-то подозрительные личности. Скорее всего, Иванычу-младшему подсунули карту давно отработанного участка. В комариный хорошо запомнившийся денек, слегка присыпанный теплым грибным дождичком, на деляне появился официальный представитель Амана Тулеева, губернатора Кузбасса. Этот человек окончательно развеял мои иллюзии.

Скупив долги «Стройинвестсервиса», Трубников всячески давил на меня, пытаясь заманить в свою фирму. Кроме Трубникова, давили кредиторы, КРУ копало под использование бюджетных средств, выявляло приписки. Хотя за это отвечал заказчик, мою судьбу это не облегчало: господин Ульянин, избранный в главы районной администрации вместо Иваныча-старшего, энергично общался с судами, пытаясь вытрясти из меня хоть что-нибудь. В конце месяца позвонили из банка: на наши счета был наложен арест.

Мечась по городу в поисках денег, я несколько раз заглядывал к Юхе Толстому.

Ах, время – как махорочка. Все тянешь, тянешь, Жорочка. А помнишь – кепка, челочка, да кабаки до трех…

Юхе предложили прочесть курс инженерной геологии в НИИГАиКе и он вдруг увлекся. Сказалась профессорская кровь. Но был Юха какой-то не такой, как обычно: глаза без зрачков, невпопад смеялся. «Это такие, как ты, сломали страну», – однажды сказал он мне с любовью знающего энтомолога, рассматривающего какого-то редкостного по омерзительности паука.

А черненькая Норочка (мне слышалось – Нюрочка) с подъезда пять – айсорочка, глядишь – всего пятерочка, а вдоль и поперек…

«При Советской власти, – сказал Юха странно, – я был бы заслуженным уважаемым профессором. Ты это прекрасно знаешь. Я был бы полезным человеком для государства. Я бы прятал от любящей жены бутылку с коньячком за книгами на стеллаже, студенты всех курсов меня любили, разве плохо? А вечерами я бы вел на кухне идиотские политические разговоры, утверждая себя в той мысли (вполне справедливой), что знаю некую высшую правду».

Пройдемте с нами, Верочка, – цыганская венгерочка. Пригладь виски, Валерочка, да чуть примни сапог…

– А при чем тут я?

Юха покачал головой:

– Ты даже не понимаешь…

– А ты объясни.

Он попытался:

– Вот отец у меня дружил с Покрышкиным, помнишь? – было видно, что мысли Юхи заняты чем-то другим. – И это было естественно. Это была нормальная дружба, она ни у кого не вызывала удивления, понимаешь? А сейчас попробуй подружись с мэром или с командующим Западно-Сибирским военным округом, а? Я это не к тому, – успокоил он меня, – что с мэром или с генералом нельзя подружиться. Можно, наверное. Но для этого, как сейчас говорят, нужны деловые основания. – По-моему, Юха не понимал всех слов, которые произносил. И по кухне у него гуляли подозрительные запахи. – А отец дружил с Покрышкиным без всяких деловых оснований, понимаешь? Они просто дружили. Потому, что думали об одной цели – мой либеральный отец и коммунист Покрышкин.