Человек-Хэллоуин

— Завязывай с этими чертовыми сигаретами, Стоуни, а то мне кажется, будто я лижу пепельницу!

Он кивает, комкает пачку с остатками сигарет и швыряет ее на другой берег пруда.

— А мусорить-то зачем? — произносит она сурово.

— Никак не угодить, — усмехается он и ради нее (все ради нее!) бежит трусцой по узкой дорожке вокруг пруда, чтобы найти пачку.

Он оборачивается, чтобы взглянуть на нее.

— Ты ненормальный! — кричит она.

Кадр из конца июня…

Они оба смеются. На нем длинные нелепые купальные трусы, она в чересчур откровенном бикини, которое выставляет напоказ больше, чем скрывает, и все остальные парни на узкой полоске пляжа на Лэндс-Энд глазеют на нее. Они бегут по воде, брызги взлетают из-под ног. Он брызгает в нее водой, она взвизгивает, а потом загоняет его на ледяную глубину. Какая-то маленькая девочка, проплывающая мимо на надувном матрасе, кричит им, что в море могут быть акулы.

Кадр из конца июля…

Они пьют ледяное пиво, похищенное из его холодильника, как раз столько, чтобы ощутить легкое головокружение, но не опьянеть. Лодочка, на которой они приплыли в эту бухту, тоже похищена из ближайшего дока.

— Я никогда ни к кому не испытывал ничего подобного, — признается он.

Она отвечает ему тем же. Он целует большой палец ее ноги и говорит, что ее ноги — само совершенство и он таких красивых еще никогда не видел. Она называет его извращенцем. Он смеется:

— Ага, я настолько извращенный, что, кажется, влюбился в тебя.

И вот тогда все начинается…

4

«Дорогой Стоуни!

Я слышала, что у каждого 6 жизни бывает НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ. ОДНА-ЕДИНСТВЕННАЯ ГЛУБОКАЯ СТРАСТЬ. Я и не думала, пока не встретила тебя, что мне доведется испытать ее. Мне казалось, я всегда буду ощущать одиночество, что, может быть, когда-нибудь выйду замуж и у меня родятся дети, но я все равно никогда не узнаю НАСТОЯЩУЮ ЛЮБОВЬ. Я смотрела на свою мать и думала: «Вот такой мне предстоит стать через двадцать лет». Замужней женщиной с детьми, сутра до ночи занятой хозяйственными делами, которой приходится вечно держать рот на замке и остается лишь мечтать о лучшем будущем для детей. Но когда я прошлой весной увидела тебя в первый раз и заглянула в твои глаза, то поняла все. Нет, конечно, мы встречались и раньше. Но я никогда не видела тебя по-настоящему. Ты тоже понял это? Для меня это было так, словно кто-то обвел тебя мелом или над твоей головой засветился нимб. Когда я заглянула в твои глаза, я словно заглянула в океан, который существовал только для нас двоих. Я поняла, что ты тот самый, единственный. Что не будет никаких других. Ты моя ОДНА-ЕДИНСТВЕННАЯ ГЛУБОКАЯ СТРАСТЬ. Я не знаю, будет ли и дальше все так, как сейчас, но уверена, что никогда тебя не забуду. НИКОГДА Я хочу, чтобы все у нас было так, как сейчас, вечно. ВЕЧНО. Не важно, что происходит вокруг. А что-то произойдет. Точно. Я знаю, что иногда чуда любви недостаточно, чтобы, исправить все. Я просто хочу, чтобы ты знал. То, что мы делали вдвоем, это то, чего я сама хотела. Это было ПРАВИЛЬНО И ПРЕКРАСНО!

С любовью, Курдес.

Р. S. Чего я не люблю, так это твои мерзкие сигареты. Бросай курить — я серьезно».

5

— Твои волосы, — говорит она.

— Твою улыбку, — говорит он.

— Твои мышцы, — смеется она.

— Твои ноги, — улыбается он. — Ах, какие ножки!

— Твою свежесть, — Шепчет она.

— Тебя, — бормочет он. — Больше всего в тебе я люблю тебя.

Пятнадцать! Твоя жизнь только начинается. Ты понимаешь, что это означает, ты знаешь, насколько запретно, насколько естественно и как кружит голову все это, ты помнишь, как полбанки пива придавали храбрости и какими глазами смотрела на тебя твоя первая любовь.

Вы под деревом, покрытым густой летней листвой, такой густой, что кажется, будто это и не листья вовсе, а молоко, древесное молоко, материнское молоко, сбегающее по темной коре. Августовский жар печет тебе спину, подбирается ночная сырость, но августовский жар пламенеет и в твоем собственном теле. Пятнадцать! Ты лежишь под широко раскинувшимся деревом со своей девушкой, и не с лучшей, а просто с единственной. Уже за полночь, и от происходящего у тебя захватывает дух, этот миг связывает вас друг с другом, все условности отброшены, ты перестаешь сознавать себя мальчишкой, она забывает о том, что девочка, и вот в вас пробиваются ростки зрелости, вы становитесь мужчиной и женщиной. Ты хочешь не просто испытать удивительные ощущения, но готов вылезти из собственной кожи, измениться, стать чем-то большим, кем-то другим, не тем, кем ты был несколько секунд назад. Ты замечаешь вдруг, сколько на тебе волос и какой гладкой и свежей кажется ее кожа, и ты позволяешь другой части себя, сладостной животной сущности, взять верх, позволяешь природе руководить тобой. Ты закрываешь глаза, потому что хочешь выйти за пределы переживаемого ощущения, оказаться и внутри, и снаружи разом, стать необъятным, как космос, и совсем маленьким, незаметным… И уже после, когда вы оба лежите обнявшись, ты обретаешь свой привычный размер и дерево над тобой словно бы растет, его истосковавшиеся листья падают вокруг. Теперь ты видишь мир сквозь его ветви, пропущенный через фильтр из листвы, ветвей и сучков. Твои руки в прожилках, как листья, как руки старика. У тебя забрали что-то этой летней ночью, в этом действе страсти.

Теперь ты начинаешь смотреть на нее по-другому. Она уже не та, какой ты представлял ее раньше. Возможно, это любовь.

Возможно, страх, что все происходящее — сон, который ты видишь сейчас и от которого однажды очнешься.

Но пока что тебе пятнадцать.

А спустя некоторое время, счищая с себя мусор и застегивая рубашку, пока она смущенно одевается, ты произносишь:

— Уже почти утро. Нам лучше отправиться по домам.

— Да, — соглашается она.

— А завтра мы пойдем к Норе. Ладно? — добавляешь ты.

— Конечно, — отвечает она.

Ты наблюдаешь, как она вынимает из спутанных полос мелкие обрывки какого-то листика. Ты протягиваешь руку и касаешься ее лица. Вы оба только что вернулись из страны тайн.

Пятнадцать, Стоуни, пятнадцать, а ты уже сожалеешь, что не подождал, потому что вместе с тайнами приходят близость и отстраненность. Теперь Внутри тебя живет нечто иное, а от тебя прежнего осталась лишь оболочка, которая пока что еще не сброшена.

6

«Дорогая Аурдес!

Я люблю тебя так, как еще ни один парень не любил девушку. Ты свет моей жизни. Ты держишь в своих руках мое сердце, и мне хочется дать тебе что-то действительно стоящее. Будь у меня куча денег, я засыпал бы тебя подарками, пригнал бы, например, тебе «корвет» или что-нибудь подобное! Или мы могли бы уехать куда-нибудь далеко-далеко — только ты и я! И чтобы до конца времен были только ты и я. Я никогда еще не чувствовал ничего подобного. Хочешь, в этот уик-энд поедем в Мистик, посмотрим какой-нибудь фильм? И еще я хочу познакомить тебя с моим другом. Ее зовут Нора. Очень пожилая дама, но классная!

Стоуни, твой Король Бури».

К этой записке был приложен засушенный цветок — бордовый ирис.

В пятнадцать лет Стоуни неразрывно ассоциировался у всех с пожилой слепой женщиной, которая жила в лесу, в старой толевой хижине. Он познакомился с ней еще маленьким мальчиком, вскоре после смерти деда. Несколько раз в год отец с матерью ссорились сильнее обычного, и в такие моменты Стоуни предпочитал скрываться где-нибудь в безлюдном месте.

Нора стирала белье рядом с домом в самой чаще старого леса. В первую секунду Стоуни испугался: а вдруг она злая людоедка? Но запах черничного пирога, остывавшего на подоконнике, убедил его, что перед ним человеческое существо. Когда они познакомились поближе, Нора рассказала, что присутствовала при его рождении. Стоуни тогда не поверил ей, но поймал себя на том, что на самом деле не думает, что она лжет, хотя люди вокруг делают это постоянно. Он еще с младших классов знал, что они лгут. И отец лгал. Стоуни видел, как тот напивался в пабе «Лодочный мастер», в то время как считалось, что он ушел в море на своем траулере. И мать он тоже ловил на лжи, когда по вечерам, укладывая его в постель, она уверяла, что отец не имеет никакого отношения к синяку на ее лице.

А вот женщина из леса говорила ему то, что было похоже на правду.

Ее звали Нора Шанс. Люди говорили, что она ослепла еще в тридцатые годы, когда варила мыло вместе с матерью (мыло тогда варили из щелока и жира) и щелок выплеснулся ей на лицо. Она попыталась стереть его, но он растекся по лбу и почти мгновенно проник в глаза — Нора не успела даже вскрикнуть от боли. Однако сама она ни разу не рассказывала эту историю, а если ее спрашивали, уходила от ответа и принималась рассказывать одну из своих небылиц. Нора сама называла эти истории небылицами. Она сидела за ткацким станком, слепая, и рассказывала и рассказывала, ведя челнок между нитями, делая очередное одеяло или коврик, которые потом продавались в Мистике. Нора не признавала никаких новшеств. У нее не было ни электричества, ни телефона — ничего, кроме водопровода и современной уборной, единственных, по ее убеждению, стоящих изобретений последнего столетия. На бельевых веревках, тянувшихся под невысокой крышей ее дома, висели свечи, сделанные по старинке, из катаного воска. «Кто, черт возьми, покупает все эти свечки?» — спросил как-то Стоуни — ему было тогда четырнадцать и он вел себя развязно. Нора отругала его за частые поминания черта, но на вопрос так и не ответила. Однако потом как-то призналась, что ей безразлично, будет ли кто-нибудь покупать ее свечи, — она делает их для собственного удовольствия. «Свеча рассеивает тьму», — пояснила она.

Нора была на три четверти из индейцев-пекотов, машантукетеков, и на одну четверть афроамериканка — мудрая, проницательная женщина, которая пережила четырех мужей более чем на шестьдесят лет. Сорок из них она ткала и брала в стирку белье — за домом стоял большой черный котел, который Нора называла Болотной Ведьмой, потому что помимо стирки он служил и для иной цели: Нора часто проводила над ним вечера, помешивая толстой длинной палкой булькающее содержимое и распевая старинные церковные гимны. Детям, с ехидными смешками подглядывавшим за ней из леса, она казалась призраком, закутанным в болотный туман и призывающим демонов из разрушенных могил старого городского кладбища. Они пугались и вздрагивали от каждого хруста сухой ветки. Стоуни познакомился с Норой в тот день, когда она спасла его кошку, едва не утонувшую в болоте, привела их обоих, и кошку и мальчика, к себе в дом и усадила у очага Пока они отогревались, Нора вязала и плела свою небылицу. Стоуни впервые наблюдал, как другой человек сочиняет историю. Это было похоже на магию.