Человек-Хэллоуин
Шрифт:
— Что-то у тебя случилось, — настаивал он. — Расскажи.
— Не хочу.
Пусть Вэн иногда казался мягким и дружелюбным, но Стоуни не зря провел пятнадцать лет в родительском доме. Он слишком хорошо знал Вэна Доверяться старшему брату было просто нельзя.
— Всему виной твоя девчонка, — ухмыльнулся Вэн. — У тебя ведь есть какая-то цыпочка?
— Заткнись! — рявкнул Стоуни. — Закрои пасть!
— Пользуйся резинкой — вот тебе мой совет. — Вэн прихлопнул комара у себя на шее. — Чертовы комары еще не подохли. Уже стоит гребаный октябрь, а комары до сих пор жужжат над ухом. — Он помолчал и после минутной паузы добавил: — Не верь девчонке,
Стоуни не смог сдержаться.
— Уже слишком поздно.
Он сказал это вслух или только подумал? Стоуни поглядел на брата. Чтобы по выражению его лица догадаться, о чем тот думает.
Вэн во всем видел только самое скверное и одни лишь мрачные тайны.
— Дерьмо, — сказал он. — Ну что за дерьмо. Или ты меня разыгрываешь?
— Замолчи.
Стоуни протянул руку к сумке-холодильнику и достал банку кока-колы. Открыл, сделал глоток. Два лебедя кружились возле шлюпки. Стоуни бросил птицам остатки своего бутерброда, которые они жадно подхватили.
Вэн закрыл глаза, качая головой.
— Ты же столько знаешь о сексе — и позволил так себя провести.
— Заткнись, — повторил Стоуни. — Мы здесь, чтобы ловить рыбу.
— Я здесь, чтобы ловить рыбу. Ты здесь, чтобы излить душу, — засмеялся Вэн, — Твою мать! Твою мать, Стоуни, твоя жизнь кончена! Надо же, какая сучка. Она нарочно залетела.
Поплавок вздрогнул Вэн схватился за удочку и выдернул из воды маленького окуня. Быстро снял рыбешку с крючка, подержал в руках.
— Эта чертова сука. Черномазая из Векетукета пытается заполучить белого парня из города, чтобы он кормил ее и ее ублюдка. Точно так же наша мамаша подцепила папашу и заставила его жениться на себе. Так всегда и происходит в этой дыре! Ох уж эти похотливые суки! А ты просто идиот, что обрюхатил ее.
— Заткнись! — яростно выкрикнул Стоуни.
Его голос эхом отразился от воды. Гуси взлетели с волн и промелькнули на фоне неба над бухтой.
Стоуни Кроуфорд влез под горячий душ и сделал воду еще горячее. Он не понимал, слезы ли это или просто струи чистой горячей воды, как раз подходящей температуры, чтобы смыть ту грязь, которую он ощущал на себе. «Не смей, черт возьми, реветь, — велел он себе. — Только попробуй разреветься как третьеклассник!» Он схватил кусок мыла и принялся изо всех сил тереть им подмышки и плечи. Вода с мыльной пеной стекала по светлым волосам на груди, пахло свежестью.
Все, чего он хотел, — отмыться.
Если бы мог, он намылил бы и свой мозг, чтобы стереть воспоминания. Стереть часть себя, которая твердила ему, что он должен как-то все разрешить. Прогнать страх перед будущим, который испытывал.
Пар и вода оказали почти магическое воздействие, позволив ему на несколько минут забыть обо всех проблемах.
«Король Бури всегда одинок. Если он коснется кого-нибудь другого, тот человек обуглится или захлебнется… И Лунный огонь поглотит его».
Вода делалась все более холодной.
Он дрожал под едва ли не ледяными струями и размышлял, что же, черт побери, ему делать с ребенком, которого сотворил вместе с Лурдес-Марией Кастильо.
В кармане джинсов Стоуни лежала записка.
«Вот что я люблю в тебе.
Люблю твою улыбку.
Люблю, когда ты сердишься и начинаешь дуться, словно большой ребенок.
Люблю все волоски у тебя на груди и животе. Ты пушистый, словно щенок.
Люблю, когда ты целуешь меня.
Люблю, когда говоришь, что любишь меня, люблю все, что ты делаешь.
Люблю, как ты косишь газон! Ты милый!
Твою душу.
Твою чистоту.
Твое сердце.
Люблю то, что ты милый, добрый, заботливый и такой чудесный Стоуни Кроуфорд. Никогда не забывай об этом. И тогда мы ни за что не станем такими, как твои или мои родители. Мне кажется, ты особенный.
Люблю тебя.
Аурдес».
Он входит в гостиную, где его мать в темноте смотрит «Святую общину». Человек в очках кричит, что ложные мессии заполонили весь мир, что «мы живем в эпоху чудес и кошмаров, и Господь обрушит свою ярость и на грешника, и на святого, разразится война или поползут слухи о войне, слухи о странных тварях, выходящих из морей, и об огне с небес!»
Мать задерживает взгляд на Стоуни не дольше, чем на секунду.
— Может быть, хоть ты захочешь прислушаться к его словам? — равнодушно спрашивает она — Твой отец и твой брат не желают. Но ты-то должен.
Она делает очередной глоток из маленькой фляжки.
Из дневника Алана Фэйрклофа.
«…Всю свою жизнь я посвятил поискам, но даже в самых смелых мечтах не мог представить, что найду доказательства его существования. В детстве мы растем, веруя в дьявола, но когда становимся старше, наше воображение угасает. Наши верования видоизменяются, как освященная облатка, но только в обратном направлении. От плоти к хлебу, мы верим, что символы рождаются из воображения, а не наоборот, что воображение лишь черпает символы в первозданном творении. Ритуалы проистекают из наших инстинктов точно также, как лосось возвращается в ту реку, где родился. Ритуалы не пусты. Они наполнены смыслом.
Если бы не эти проклятые дела с банками, я бы остался там, в своем уединении, но проза жизни вечно отрывает человека от забвения, времени и прочего. Никому бы не пожелал подобного финансового ада. Лучше оставаться бедным и счастливым, чем брать на себя обязательства, налагаемые деньгами, в то время как ты жаждешь сделаться отшельником в диком краю, книжным червем, затерянным среди стеллажей в библиотеке, или же паломником в святом месте… проклятая необходимость… проклятая собственность… проклятые мирские заботы.
Однако без всего этого я не смог бы купить дом на острове, не познакомился бы с этими жуткими, но удивительными людьми. Никогда не увидел бы существо, не наблюдал бы, как оно выходит, как меняет свои очертания, превращается из зверя в демона, а потом в воплощенною красоту, словно не может больше удерживаться в одной форме. Нет бога, кроме бога плоти, а всякая святость исчезает в материальном воплощении. Всякая плоть нечестива. Всякая плоть священна. Все люди боги. А обряд — мост между мирами старого и нового.