Человек из-за Полярного круга
Шрифт:
— Давайте я схожу за водой. — Михаил бросился к ведру.
— Ну что вы, речка у нас вымерзла, до дна льдом зашлась. Вот и заглохли колонки. Сидим без воды.
— Насквозь, а рыба как?
— Рыба тоже зашлась. А вы новенький? — улыбнулась женщина. — Обживетесь, узнаете. Колонки-то у нас невзаправдашние. Видели посреди улицы будки? — Михаил кивнул. — Вот это и есть колонки. Туда, в баки, заливают воду ночью, а днем мы разбираем, с большой реки возить далеко, не успевают, вот и бедствуем. Топим снег, сколько надо этого снегу! Поблизости весь выпили. Тебе каши или макаронов с тушенкой? — Она подошла к бачкам на печке. — А то еще не скоро ужин. Чаю я тебе в кружке запарю. Тебя как зовут? — Михаил сказал. — А меня — Женя. Я на кране буду работать, а пока вот… печку
Михаил слушал Женю и видел, как полыхает синева, как цветет иван-чай, и чувствовал, как от ее слов, от потрескивающих дров в печке, от вкусно пахнущей еды — от всего этого тепла на душе полегчало, посветлело. Эх, не так страшен черт, как его малюют!
— Ты что задумался? Вот поешь макаронов с тушенкой, — пододвинула тарелку Женя.
— Да, да, у вас артель или как?
— Ешь, не думай ни о чем, после все узнаешь. Войдешь в курс дела, и все будет хорошо. Только не чурайся, будь поближе к ребятам. Народ хороший.
Михаил ел, а сам все поглядывал на Женю. Интересно, замужем, нет? Симпатичная. Что сейчас делает моя Валентина? Вчера ведь только оладьи пекла на прощание, а сегодня Женя кормит — тридевять земель, как в жизни все складывается… В общем-то еще ничего не сложилось: ем чужой хлеб, оборвал себя Михаил. А люди здесь добрые. И конь у них.
— Откуда, Женя, коняга?
— Это же не коняга — собака. Дашкой ее зовут, она всех монтажников в лицо знает, а Первухина просто обожает. Только ему и Шаврову дается запрягать. Он ее со старшим прорабом Григорием Григорьевичем Шавровым — вы еще его узнаете — так они Дашку жеребушкой привезли. Тут неподалеку местный совхоз. Наши шефы там. Поилки делали наши, а им Дашку подарили. Ой, сколько было радости! Поначалу дикая, она и есть дикая животная. А потом привыкла, где бригада — там и Дашка, пощиплет траву и тут же уляжется. Только боялась всякого стука. А теперь отбоя от нее нет. Парни на обед, и она в барак заходила. Честное слово, хлеб, блины, мясо ест, я говорю — как собака, играть любит. Подойдет сзади, шапку стянет с головы и — бегом. Любит, чтобы ее догоняли. Посмотрит: если бегут за ней, еще остановится, подождет. А один раз, — Женя всплеснула руками, — напоили ее мужики, что было, что было…
Михаил видел, как у Жени разрумянилось и стало красивым лицо с резко очертанными бровями.
— Старшой осерчал, он у нас цыган, — понизила голос Женя. — Но ребята покаялись, простил. Очень хороший человек, — с какой-то грустью сказала Женя. И лицо у нее погасло.
Михаил доел макароны, положил ложку в тарелку, выпил кружку чаю, встал из-за стола. Как уютно все прибрано — кастрюли на полках надраены — смеются, а воды ведь нет. Как Женя справляется? И тряпочки у нее чистые. Вот устроюсь, обживусь — что-нибудь придумаю с водой.
— Спасибо, Женя, за макароны, за чай.
— На здоровье. — Женя убрала тарелку. — Кто хорошо ест, тот хорошо работает.
— Ну, я пойду.
— Ступай, ступай, погляди базу стройиндустрии, работать тебе там…
«Славный человек эта Женя, светлая женщина. И тут можно жить. Во всех отношениях хорошо, когда рядом хорошие люди. Сколько, интересно, ей лет? А при чем здесь лета? — удивился своим мыслям Михаил. — Впрочем, так оно и должно быть. Обстоятельства как раз и порождают жажду общения, знала бы моя Валентина! А собственно, чего плохого, если хорошо подумать о хорошем человеке, ничего нет предосудительного. Жизнь есть жизнь. Правильно, живое тянется к живому».
Михаил вернулся к бараку в потемках. Да, просвета целый день не было. Трудно понять, светает или темнеет. Он по
ошибке зашел в соседний барак, видит — не то: в коридоре лампочка не на потолке висит, а в стену ввинчена. Нашел он свой барак, прошел коридором до красного уголка, приоткрыл дверь, заглянул: так и есть — своя койка, только вроде другой народ спит. Другая смена — догадался Михаил. Его кровать была свободна. Логинов разделся, даже носки снял и — под одеяло. Сверху накрылся полушубком. Постель была ледяная, и Михаил, сколько ни лежал, не мог согреться, коченели ноги. Никакого терпения. Михаил вскочил, надернул валенки. Немного притерпелся, но сон не шел.Время остановилось — темно и в три утра и в три дня.
Скрипнула дверь, и на пороге остановился Первухин. Он на цыпочках прокрался к своей койке, сбросил только шапку и полушубок и полез под одеяло, кровать застонала, погудели пружины, но Михаил чувствовал, что Первухин не спит. Прошло, пожалуй, с час. Когда не спишь, и минута часом тянется.
— Что, земляк, сон не идет? — в темноту вполголоса спросил Первухин, хотя Логинов старался не шевелиться.
— Не идет.
— Я тоже на новом месте плохо сплю. Видно, непогода ломает кости… На материке, там дочка мне постоянно песок в чулке прикладывала на поясницу, — вздохнул Первухин. Михаил на это ничего не мог сказать. Первухин сам и ответил: — И знаешь, помогало. Ты не молчи — не бойся, не разбудим. Это только Спиридонов чутко спит, — громче заговорил Первухин. — А впрочем, давай, земляк, спать, — зевнул Первухин, и опять застонали пружины.
Логинов хотел расспросить бригадира о Жене, откуда она родом, да вовремя спохватился, истолкует еще по-своему.
Глава вторая
На монтажную площадку Михаил Логинов пришел со всеми вместе. В сшитой из досок обогревалке было тесно. Посреди будки горел электрический «козел». Спираль на асбестоцементной трубе млела вполнакала. Михаил понял, что с энергией на стройке скуповато.
Монтажников в обогревалке было много, но новичка заметили сразу. Это Михаил понял по внезапно, с его приходом, наступившей звонкой тишине, недолгой, но выразительной. Однако никто не лез к Михаилу со знакомством, вполглаза наблюдали за новичком. Как определил Михаил, звеньевые перебирали чертежи, раскладывали их по всему длинному столу.
Михаил запомнил Кольку Пензева. К нему чаще всего обращались парни.
На пороге появился Первухин. За ним в обогревалку втерлось несколько человек монтажников, по-видимому с ночной смены. Они здоровались со всеми за руку и протискивались к печке. Первухин снял шапку, монтажники расступились. Он бросил свою шапку на чертежи, вынул из кармана платок и громко высморкался. В будке сразу стало тихо. Он спрятал платок и, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Слыхали, Кеннеди убили? Кокнули президента и — Вася не чешись. Во! у капиталистов… А вот ты, Прокопий, запорол балку, — повернулся Первухин к столу. — Пензев, ты размечал?
— Я, — сказал Колька Пензев. — Мела нет, а что этой сухой штукатуркой — бензорезчик дунул и сдул разметку…
— На суде будешь оправдываться, — отрезал бригадир. — Михаил, ты взял чертилку?
Михаил Логинов не сразу понял, что Первухин обращается к нему.
— Тебя спрашиваю, Логинов. Что, приехал к теще на блины? Взял, говорю, или нет?
Михаил на всякий случай действительно взял чертилку, достал утром из чемодана и сунул за голенище.
— Да мне не надо, — сказал бригадир. — Держи при себе. Ребята, это наш новый монтажник, товарищ наш. Я еще сам не знаю, что он умеет делать, но как видите…
Теперь уж все, словно только сейчас заметили, открыто уставились на Михаила. Михаил хоть и не Аполлон, но роста выше среднего, ладно скроен.
— Ничего вроде, — сказал кто-то.
— Жилистый.
У Михаила глаза большие, темные, длинные, и от этого казалось, что он чуть косит.
— Ну, раз глазастый и чертилка есть, может, доверим разметку? Чертежи читаешь? — спросил бригадир.
Михаил помедлил с ответом.
— Посмотреть надо, какой точности.
Михаил подходит к столу и оглаживает чертеж.