Человек из-за Полярного круга
Шрифт:
— Ну, папка!
— Если распогодится, по утрянке и прикатим. Долго ли нам — двадцать лошадей в упряжке, и поехали. Смотрите, как затягивает, — мотнул Илья подбородком, хотя на небе было ясно и только с одного краешку, словно комки ваты, висели облака. — Поехали, братва, покуда еще солнышко светит.
Ребятам нравился отец. На равных, как рыбак с рыбаками…
— Только завтра обязательно, ладно, папка?!
— Какой разговор. Сматывайте удочки.
От этого решения Илье полегчало. Он тут же вывел из бухточки лодку, развернул, поставил носом по течению и, как только пацаны забрались в лодку и уселись на переднее сиденье, дал газ. Дрожит чешуйчатыми бликами речка. Солнце
Речка круто повернула на север и в прорезь между скал последний раз глянуло закатное солнце. Все уживается в одной воде: красное, белое, черное, — и нет разлада. Не то что у него, у Ильи… Лодка стремительно перебегает от переката к перекату, навстречу встают наполовину срезанные туманом гольцы. Темная, густая, и оттого она кажется липкой, вода поступает с обеих берегов.
И тут под кормой затарахтела, загрызла днище галька, неистово взревел мотор. Срезало шпонку, ясное дело. Так и есть — Тещин Кадык. Надо было правее взять, обогнуть косу. Ильи поднял голенища сапог и спрыгнул в воду. Лодка сразу пошла на плаву. Илья подталкивал ее к берегу, матросы помогали веслами.
— Ну вот, мужики, и приехали, хотели засветло добраться — не вышло, — отдуваясь, сказал Илья, когда лодка ткнулась в берег. — Одним словом, солнце село, в тайге ночь поспела, никуда от этого не денешься. Осень. Ну, дружная команда, первым делом дрова, костер. Как обычно! Рыбак душу не морит, рыбы нету — чай варит.
Скоро на берегу запылал костер, заплескалось у берега его кроваво-красное отражение. «Можно вполне лучить», — подумал Илья, но не двинулся с места.
— Ну, папка! Давай бери ложку.
— Ешьте, ешьте, я чайку попью, у меня что-то аппетит разрегулировался, вроде болтик выпал. Ешьте и в нору. — Илья поднялся, сходил к лодке, принес спальник.
Ребята дружно скребли сковородку, а когда остался клинышек — треть тушенки, отложили ложки. Сбегали за кусты и — в мешок. Илья налил кружку и оставил студить. Лес хоть и сильно замутнел, но еще различались стволы отяжелевших берез. Ночь полностью взяла берега, топила и ближние гольцы, звенела опавшим листом. «Давно ли, кажется, на прошлой неделе, было хоть всю ночь собирай иголки», — то ли досадовал, то ли восхищался Илья. Он не заметил, как и ночь кончилась. Хмарь сползла, обнажила гольцы и затаилась в распадках под крутым яром.
А когда по шаткому настилу из хвои и листьев солнце начало переправу через речку, Илья разбудил мальчишек.
— Слушай мою команду. Слева на борт.
— Ну, папка? Уже!
Мальчишки едва шевелились. Илья помог собрать спальники, чайник, ложки, кружки, сковородку. Сели в лодку.
— Носы не вешай, выше голову!
Навстречу хлестнул резучий, настоенный на воде воздух.
Речка за ночь сильно опала. Из воды блестели валуны. Илья уловил легкий позвон, словно тинькали склянки, пригляделся: тонкий, почти невидимый ледок.
«Что же скажу Марье? Ведь рано вернулись», — спохватился Илья, когда лодка ткнулась в берег.
Илья снял мотор, вынес на вытянутых руках из лодки, кинул на плечо и на ходу попросил ребят:
— Вы тут по-хозяйски приберите весла…
Тропкой забрался на крутой угор и, когда вышел на широкую дорогу, обнаружил, что поселок еще спит. Рань кромешная — это даже хорошо, обрадовался он. Марью беспокоить не стану, проберусь в детскую, телогрейку брошу на пол и спать.
Илья занес в кладовку мотор. Поднялся по лестнице. Дверь легко распахнулась, и тут Илью захватила отчаянная тревога. Илья в спальню — подушки не примяты, в комнату, одну, другую — все
прибрано. На столе лист бумаги. У Ильи отяжелели руки. Он схватил записку, пробежал глазами, но смысла не понимал: «Заберу, как только устрою свою жизнь».Фарт
В Дражный въехали ранним холодным утром. Кривые улочки с заснеженными крышами набекрень утопали в снегу по самые трубы. Свернули к строительному переулку. Проводник-якут поторопил оленей. Белый снег застонал под полозьями нарт. Я втянул голову в оленью доху, закрыл глаза. Было тепло, уютно, хотелось, чтобы дорога никогда не кончалась. Но олени скоро домчались до небольшого, заставленного строительными машинами двора. Проводник торопился засветло добраться до кормовой стоянки оленей и отказался от чая. В маленькой конторке было пусто и светло от только что вымытого пола. Уборщица принесла и подбросила в плиту дров и тогда поздоровалась. Передохнув, я пошел в столовую. Навстречу мне двигалась похоронная процессия. Играла без перерыва музыка, надрывно рыдала труба. Странно, за гробом шел только один человек. Высокий, с непокрытой головой, он неуклюже переваливался на кривых ногах.
Да это же Седой!
Гроб стоял в открытой машине на новых цветастых коврах. К нему маленьким комочком прижалась бабка Ульяна. Белесые ее волосы свисали, как выцветший на ветру флаг. А барабан все ухал и ухал.
Я подумал, кто же поможет Седому опустить гроб, и пристроился к музыкантам.
…С Седым мы познакомились в первый мой приезд в золотую столицу. Я сошел с самолета с рюкзаком за плечами.
— Так вы, значит, из Заполярного? — спросила меня попутчица. — Случайно не знакомы с… — Она назвала фамилию.
— О, как же, мы даже были друзьями!
Мы разговорились. Я предложил женщине помощь — поднести чемодан. И мы вместе направились в город.
— Думал, тротуары из золота, а тут, того и гляди, ногу сломаешь.
— В войну разобрали слитки с мостовой, было червонное, — улыбаясь, ответила женщина.
— Вы тоже золото роете?
— Рою.
— В самом деле? Вот интересно!
— Ну, чего интересного, обычное производство, как на макаронной фабрике. Теперь ведь нет «фартовых», не куражатся золотишники, не стелют им бархатных дорог. — Моя попутчица посмотрела на меня, улыбаясь, — Да не вздыхайте вы! Народ у нас гораздый, еще сами соблазнитесь.
— Вряд ли. Макаронное производство меня не интересует, — стараясь попасть в шутливый тон, ответил я.
За четверть часа мы пересекли городок золотодобытчиков. В косогоры из плиточника были втиснуты халупы старателей вперемежку с двухэтажными деревянными домами. Много магазинов, столовых. Вокруг города, похожие на гигантские остроконечные купола, гольцы. Мы подошли к вросшей в землю избе.
— Если не торопитесь, заходите на чай, — пригласила попутчица.
Зашли. В доме было тепло. Около печи хлопотала пожилая женщина. На столе пофыркивал ведерный пузатый самовар с медалями.
— Ну что ты, милый, раскапризничался?
На шестке русской печи — глиняные кринки, на полу — домотканые половики, на подоконниках в горшочках — герань. Я вспомнил свою маму. Она тоже любила домотканые половики на чисто вышарканном голиком полу.
Хозяйка пригласила нас к столу. Налила густой чай со сгущенными сливками, сказала:
— Вот так и живем.
В дверь постучали.
— Отшельники, — донесся от порога низкий густой голос. Пригибаясь, гость снял шапку из дорогого меха. Мы познакомились. Седой, одетый в черную польскую тройку, выглядел что надо. Остроносые ботинки, змеиной окраски носки. Он прошел к столу неуклюже, на кривых ногах. Он и на самом деле был седым, хотя лицо молодое.