Человек, изменивший мир (Сборник)
Шрифт:
Команда работала, напрягая последние силы. Почти все были в лохмотьях, с бледными, истощенными лицами.
Из тьмы, пронизанной ветром и брызгами, появились двое. Оба были в старинных потертых камзолах, на локтях зияли дыры. Широкие морские брюки обветшали до такой степени, что давно потеряли свой первоначальный цвет, а внизу истрепались до бахромы.
Остановились перед Назаром. Один из них сказал что-то резко и повелительно. Назар, глядя на него во все глаза, виновато пожал плечами: не понимаю…
Человек, который стоял перед ним, был очень стар, хотя и сохранил крепость мускулатуры. Над голым
Второй тоже сказал что-то, вероятно, повторил вопрос на другом языке. Этот человек был исхудавшим еще в большей мере. Лохмотья изношенной рубахи держались на веревочках, да и те были в узелках разного цвета и толщины. А из-под этих лохмотьев торчали, едва не прорывая тонкую бледную кожу, острые ключицы… На левом боку рубахи зияла дыра, сквозь нее виднелись ребра. Задав вопрос, он закашлялся, выплюнув сгусток крови и обессиленно схватился за канат.
– Не понимаю, – ответил Назар, ощущая, как бешено стучит сердце. – Не понимаю! Я русский, меня сбросило с корабля…
Старший, в котором Назар угадывал капитана, снова сказал что-то жестко и отчетливо, словно ударил железом о железо.
С реи спрыгнул матрос. Это был высокий костлявый человек в истрепанном камзоле, натянутом на голое, посиневшее от холода тело.
– Шпрехен зи дойч? – спросил он.
Назар покачал головой. Увы, немецким он не владел.
– Ду ю спик инглиш?
Это спрашивал тот же матрос. Голос у него был хриплый, простуженный и к концу фразы слабел, словно матроса покидали силы.
– Ноу, – ответил Назар.
Матрос сделал еще попытку:
– Парле ву франсе?
Получив отрицательный ответ, оглянулся на капитана, развел руками и скрылся. Подошел еще один, такой же худой, в лохмотьях, задал тот же вопрос на испанском, итальянском, еще каких-то языках. Капитан уже начал проявлять нетерпение.
Вдруг в стороне раздался голос:
– По-русски понимаешь?
Назар встрепенулся. В двух шагах от него с усилием тянул канат бородатый человек. На нем была заплатанная рубаха. Без ворота, без пуговиц, зато на голой груди мотался на тонкой цепочке нательный крестик.
– Понимаю, – торопливо крикнул Назар. – Я русский! Меня сбросило за борт… А кто вы?
– Люди, как видишь, – ответил с натугой бородач и замолчал, изо всех сил подтягивая толстый конец. Закрепив его за кольцо, вделанное в палубу, сказал медленно, глядя наверх на паруса:
– Идем к новым землям. Капитан у нас вон тот… Ван Страатен. Дай только обогнуть этот анафемский мыс, и тогда…
У Назара перехватило дыхание. Значит, он на знаменитом Летучем Голландце? Да, корабль стар, безнадежно стар. Скрипели и раскачивались под ударами шторма потемневшие мачты, канаты то провисали, то натягивались так резко, что каждую минуту могли лопнуть. Деревянная палуба и борта латаны-перелатаны, в кормовой надстройке зияют дыры…
Ван Страатен скользнул взглядом по спасенному, что-то сказал помощнику и тяжело пошел к рулевому. Помощник кивнул и быстро побежал вдоль борта, ловко перебирая руками паутину канатов.
Назар, борясь с подступающей от качки тошнотой, спросил
земляка, который невесть как очутился на призрачном корабле:– А кто ты? Как попал сюда?
Тот неопределенно пожал плечами. Он не смотрел на Назара: над головой дрожала и выгибалась дугой рея, туго натянутые канаты звенели. Парус гудел, оттуда летели брызги и смешивались с клочьями пены и потоками воды, что гуляла по палубе.
– Попал, как все попали, – ответил наконец земляк. Подпрыгнул, закрепил конец потуже и объяснил: – Человек я, а не скотина. Иван Васильевич отменил Юрьев день, да с нами совет не держал… Подожгли мы с двумя бедовыми смердами усадьбу, порешили боярина да и подались на вольные земли… По дороге встретились с конными ратниками. Те двое отбились – порубили пятерых, а мне леший дорогу перебежал: упала лошадь и придавила. Пока выбрался, тут и скрутили. Да все одно утек, пробрался в чужие земли… Да что долго баить! Мытарился, но ни перед кем спину не гнул. А потом дознался, что сыскали божий свет за морем-окияном, где нету еще ни бояр, ни царей. Нанялся я плотником, набрали команду… Эх, нам бы только сей мыс миновать!
Он свирепо выругался, погрозил тучам кулаком. Суставы были красные, распухшие, все в ссадинах и воспаленных язвах. Когда-то это был красивый человек, лицо и сейчас оставалось сильным и мужественным, но беззубый рот западал, а желтую нездоровую кожу исполосовали старческие морщины.
«Вольные земли, – думал Назар. В виски стучала кровь, путала мысли. – Ну да, тогда еще существовали такие места, куда уходили наиболее вольнолюбивые люди. Не будь у этого непокоренного человека шанса попасть на вольные земли Америки, в России вспыхнули бы другие боярские усадьбы, одним восстанием было бы больше…»
– Вам не обогнуть в бурю мыса Горн! – сказал Назар тяжко. – Сейчас океаны бороздят лайнеры, и то им тяжело, хоть там и радары, и пеленгаторы, и атомные турбины… А вы на паруснике!
И тут снова прогремел трубный глас капитана, буквально пригвоздивший Назара к палубе. Плотник что-то ответил, указывая на спасенного.
Назар закричал, стараясь перекрыть рев бури:
– Возвращайтесь в порт! Слышите?.. Древнее проклятие потеряло силу, вы уже не обязаны снова и снова пытаться обойти мыс Горн!
– Потеряло силу? – переспросил плотник недоверчиво. – Откель ты ведаешь?
– Вы ж видите, я разговариваю с вами! А я из мира обычных людей! Вы соприкоснулись с обычным миром, вы вошли в него. Теперь живите по его законам!
Корабль бросало немилосердно, у Назара мутилось в голове, но он продолжал через силу, крепко держась за канат и даже не пытаясь увернуться от потоков воды:
– Мир прекрасен, поверьте! Вернетесь в порт, будете жить, просто жить, а не страдать.
Плотник сказал хмуро:
– Каждый глоток воды бережем. Половина команды слегла от голода, остальные тоже слягут…
– Возвращайтесь! – повторил Назар громко и радостно. Он был счастлив, что первым принес скитальцам весть об освобождении от страшной клятвы, из-за которой те скитаются по морю.
Плотник что-то крикнул капитану. Ван Страатен казался Назару похожим на каменное изваяние, намертво вросшее в деревянную надстройку корабля. Стоит, разглядывая в подзорную трубу кромешную тьму, и нипочем ему буря, нипочем лишения…